Дальний и Ближний (СИ) - Шефф Вийя. Страница 16

Рядом с преподавателем по финансам стоит Морозов. На щеке заметная ссадина, а рука, держащая сумку, замотана бинтом. Когда он идёт на место, замечаю, что и вторая рука тоже забинтована. И он хромает на левую ногу.

По нему грузовик проехал? Или сам куда-то влетел?

Ненормальный…

Не свожу с него глаз, пока он проходит мимо, мельком бросив взгляд в мою сторону. Душа сжимается от жалости. Представляю, как ему больно.

Все оставшиеся пары тайком, а иногда и не скрываясь, разглядываю его, а он делает вид, что не замечает этого.

— Рит, знаешь адрес Морозова? — решаюсь всё же узнать, что случилось, поехав к нему домой.

— Ты же была у него…

— Мы ночью к нему приехали, я не найду дороги. Помню только, что рядом с набережной.

— Сейчас посмотрю, где-то был файл с адресами всех наших. Хочешь узнать, кто его так?

— Хочу.

Через полтора часа я стою у его двери и раздумываю нажимать на звонок или нет. Страшно немного…

Зря, что ли соседей тревожила, чтобы мне дверь открыли? Не хотела на прямую его в домофон набирать.

Была, не была. Нажимаю на кнопку.

Тихо. Даже собаку не слышно. Но потом слышатся шаги и звук открывающегося замка. Дверь распахивается. Но это не Морозов.

На меня глядит женщина лет пятидесяти, по холодным серо-голубым глазам и заметной схожести я понимаю, что это мать Глеба.

— Здравствуйте! — заикаясь.

— Добрый день! — окидывает меня взглядом с головы до пят. — Вы что-то хотели? Если косметику продаётся, но сразу — нет!

— А Глеб дома? — сразу, чтоб не прогнала.

— Глеба нет, он в ветклинике. У вас что-то важное?

— Мы учимся вместе, он сегодня пришёл пораненный, я хотела узнать, как он себя чувствует, — выпаливаю на одном дыхании.

— Заходите. Он скоро приедет, — её глаза становятся теплее, она отходит в сторону, пропуская меня в квартиру. — Раздевайтесь и проходите на кухню…

Я вешаю куртку в шкаф и поправляю волосы у зеркала.

— Похоже, это ваше, — протягивает мне мою резинку для волос, которую я потеряла. — Я нашла её под ванной, и, судя по цвету волос, принадлежит она вам.

— Спасибо! — забираю свою вещь.

— Вы девушка, Глеба? — прищуривает глаза как он.

Как же они похожи с Морозовым. Одно отличие — губы. У него они пухлые и чувственные, у неё — две тонкие полоски.

— Мы скорее друзья…

Она вскидывает бровь вверх и закладывает руки в карманы халата.

— С каких пор он с девушками дружит?

— С недавних…

— Чай будете?

— С удовольствием, — соглашаюсь.

— Как вас зовут? — спрашивает у меня, доставая чашки из шкафа.

— Ол… Алина, — чуть не выдаю настоящее имя.

— А меня Людмила Николаевна. Вам с лимоном или без?

— С лимоном.

Она отрезает две дольки и кладёт в чашки с чаем. Одну подаёт мне, а сама садится напротив. Изучает внимательно.

— Глеб чай не пьёт, кофе хлещет как бык помои. Столько раз ругала его за это, но как об стенку горох.

— Так что с ним случилось? — напрасно, что ли приехала на другой конец города.

— Ой, Алиночка, даже не спрашивайте! Жуть и ужас… Я даже решила остаться у него ещё на несколько дней. Представляете, пошёл вчера утром выгулять собаку, а намордник дома оставил. Так эта шавка блохастая сцепилась с такой же себе подобной, а Глеб полез их разнимать. Вот они его и подрали.

— Дикий укусил Глеба? — не верю.

— И он тоже. Столько раз говорила ему избавиться от этой скотины. Но нет же! Он у него дрессированный! Вот тебе и дрессура! Хозяина порвал. Так этот дурачок, вместо того, чтобы ехать в больницу, сначала в ветклинику псину повёз, а только потом поехал сам. Пятьдесят швов наложили. Пятьдесят! На руках живого места нет. И от госпитализации отказался, — чуть ли не навзрыд. — Шрамы теперь останутся.

Сказать, что я в шоке — ничего не сказать. Я в обмороке!

— И узнала я обо всём не от него, — продолжает Людмила Николаевна. — А от полицейских, которые пришли. Собака, с которой сцепился этот монстр, оказывается, сдохла от потери крови. И, слава Богу! Только теперь Глеб должен хозяевам компенсировать потерю «друга» и штраф за выгул собаки без намордника в общественном месте. Вот такие дела…

— Жесть…

— Не то слово, Алина.

— Можно же в суд подать, Глеб тоже пострадал, — кручу чашку.

— Глеб — дурак! — резко. — Сам полез к ним голыми руками. Теперь на уколы от бешенства ездить и на перевязку. А укусы очень долго заживают.

— Да, я знаю. Меня в детстве тоже собака кусала…

— Вот объясни мне, зачем ему эта шавка? — смотрит на меня.

— Я не знаю… Он её любит…

— Говорит, от одиночества завёл. Девушку лучше бы завёл, дурень! Извините, Алина, — решает, что меня её слова задели.

— Ничего страшного.

Из прихожей слышится звук открывающейся двери.

— А вот и Глебушка пришёл, — говорит громко и по-доброму его мать, чтобы он услышал, и направляется к нему на встречу.

— Мам, ты чего? — передаёт ей пакет с продуктами и снимает куртку.

— А у нас гости, вернее гостья, — ласково.

Глеб глядит с подозрением на маму и проходит на кухню.

— Алина?

— Привет! — смущённо зажимаю кисти рук между бёдер.

— Не ожидал, что ты зайдёшь.

— Как Дикий? — не знаю, что спросить, ещё и его мама так странно на меня смотрит и улыбается.

— Плохо, но врачи стараются…

— Вот и хорошо. Я, пожалуй, пойду, у меня сегодня ещё смена ночью, — встаю с желанием сбежать.

Не думала, что он так быстро вернётся.

— Уже? — встрепенувшись, Людмила Николаевна.

— Я узнала, что хотела, так что пора и честь знать, — дергаю плечами.

— Я провожу, — глядит на меня Глеб так, что всё вибрирует внутри.

Конечно, дура! Сперва выгнала, а сейчас сама к нему припёрлась.

А может быть, я раскаялась?

Ну а что⁈ Я девушка, мне всё можно!

Глава 17

Глава 17

— Зачем пришла? — перехватываю Белку у лифта.

— Хотела узнать, как ты. Твоя мама любезно всё рассказала. Вижу, что ты себя неплохо чувствуешь, — вот язва.

— Ага, пока на обезболивающих…

— Больно, да? — появляется искреннее сочувствие в её глазах.

Она слегка касается моей руки.

— Фсс…- делаю вид.

— Прости…- закрывает руками лицо.

— Я пошутил.

— Дурак! — ударяет ладошкой по плечу.

— А вот теперь больно, — корчусь.

Попала как раз в зашитое место.

— Прости, прости, прости…- обнимает меня.

— Давай в лифт войдём. Не нужно маме видеть наш разговор, она наверняка в глазок подглядывает.

— Она у тебя хорошая. Заботливая…

— Ты её плохо знаешь, — пропускаю Белку вперёд.

Мама у меня — тиран.

— Значит, я прощён? — нависаю над ней, пока мы едем вниз.

— Я сама виновата, слишком поверила в себя.

— То есть? — не понимаю о чём она.

— Я тебя даже завести не смогла. Грош — мне цена.

— Что? — у меня чуть челюсть не падает. — Кто тебе такое сказал? — обхватываю её лицо руками.

Ничего себе! Вот это ты себя накрутила, Белка!

А по моей реакции и стонам было не понятно, что мне всё до охренения нравится? Или у тебя от принятого слух отключился?

— Ты сам сказал, что не хочешь меня, — бубнит сжатыми в трубочку губами.

— Дурочка ты. Услышала только то, что хотела. Я такого не говорил. Я сказал, что не хочу с тобой в поле, как с девкой какой-то. Правду говорят, сама придумала — сама обиделась.

— Значит, я тебе нравлюсь? — читаю в её глазах надежду.

Я не могу обмануть.

— Очень. У меня от тебя мурашки по всему телу, а поцелуй твой словно удар молнией.

— Давай ещё раз ударимся? — смотрит влюблёнными глазами, закусывая нижнюю губу.

Меня уговаривать не надо.

Воспоминания о её поцелуях были для меня, как укол анестезии этой ночью. Вспомнил, и стало легче, не так болело.

Мы целуемся как ненормальные, у меня опять крышу сносит. Сначала короткие частые поцелуи, а потом глубокие, до дезориентации.