Что случилось с эсминцем «Элдридж»? - Непомнящий Николай Николаевич. Страница 11

Итак, в час или в два, не позже».

Судя по всему, обед прошел очень быстро, ибо в 1:15 Гиббонс уже вернулся, а работа моя была в самом разгаре. Я объяснил ему, что хочу составить памятную записку и сделать машинописную копию и что я управлюсь к трем часам, если он до тех пор сумеет задержать остальных. Гиббонс ответил, что так дело не пойдет и что не может быть и речи о печатной копии. Пусть все остается как есть, написанное карандашом. «Чуда, — сказал я, — они все время хотят чуда! Послушайте, дайте мне еще минут двадцать пять, и я посмотрю, что можно сделать». Гиббонса это явно не обрадовало, но что ему оставалось делать, если он хотел получить результаты? Пришлось согласиться.

Все же я составил две небольшие таблицы и несколько пояснительных предложений к ним. Когда мы вернулись к Альбрехту, он быстро взглянул на мою работу и сказал: «Вы сделали это относительно интенсивности поля на разном удалении от борта корабля, а про нос и корму, похоже, забыли?» Альбрехт всегда был педант. Я не учел этих частностей, потому что не знал точно, что от меня требуется, да и времени на такую работу было меньше, чем нужно. Все, что я мог предложить, были точки наибольшего искривления непосредственно за бортом судна напротив этих установок.

Альбрехту нужны были расчеты для проверки силы поля и практической вероятности такого искривления света, чтобы можно было достичь желаемого эффекта миража. Клянусь Богом, они не имели понятия, что из этого может выйти! Если бы они знали, то дело тогда же и закончилось бы.

Движущей силой на тот момент времени, думаю, были НКОИ и Ладенбург или же фон Нейман. Они обсуждали все с Эйнштейном, и тот даже просчитал порядок величин, необходимых для достижения нужной интенсивности, после чего говорил с фон Нейманом о том, какие установки смогут лучше всего продемонстрировать возможности практического использования. Я не помню точно, когда подключилась лаборатория военно-морских исследований, но капитан Парсонс, один из ведущих специалистов ВМС, весьма часто разговаривал с Альбрехтом — возможно, что речь шла и об использовании корабля.

Единственное, что у меня сохранилось от этого в письменном виде, — фрагменты уравнений Альбрехта и некоторые маленькие таблицы».

Мур спросил Райнхарта: «Не вспомните ли, как могло звучать кодовое наименование проекта?» Райнхарт на секунду задумался.

«Вы помните, — сказал он, — что Альбрехт и Гиббонс запретили делать машинописные копии, а были лишь написанные карандашом памятные записки.

По-моему, я в одном из документов употребил слово «отклонение». Я также помню, как во время одного более позднего обсуждения сказал, что можно сделать корабль невидимым с помощью обычной легкой дымовой завесы и что не понимаю, зачем было обращаться к такой сложной теоретической проблеме. В ответ Альбрехт глянул на меня поверх очков и сказал, что у меня исключительный талант отвлекать людей от темы. По-моему, кодовое наименование придумывали люди из НКОИ. У меня в памяти в этой связи сохранилось нечто вроде «радуги» или «фата-моргана».

Я присутствовал еще по крайней мере на одной конференции, на повестке дня которой стояла эта тема. Мы пытались выявить наиболее очевидные побочные эффекты, которые могли быть вызваны подобным экспериментом. При этом речь шла о «кипящей воде», об ионизации окружающего воздуха и даже о «зет-изации» атомов, но никто в то время не мог учитывать возможность межпространственных эффектов или смещения массы. В 1940 году ученые относили подобные вещи к разряду научной фантастики. Мы написали попавшее в итоге в НКОИ предостереженине, что все это необходимо принимать в расчет и что вообще все это дело требует величайшей осторожности.

Я еще припоминаю несколько последующих обсуждений этой проблемы, но детали уже довольно расплывчаты. Но я очень хорошо помню, что на протяжении нескольких недель после встречи в бюро Альбрехта от нас постоянно требовали таблицы, касающиеся резонансных частот света в видимом диапазоне. Часто этому не было никакого объяснения, но, судя по всему, связь все же существовала.

Макетные испытания, кстати, могли бы проводиться в макетном бассейне Тейлора, а может, и нет, так как я не уверен, что там были подходящие условия. Часть работы определенно была проведена в Анакостия-Бей — там проводилось большинство ранних локационных работ».

«Как вы думаете, каким образом они сумели раздобыть корабль для настоящих испытаний?» — спросил Мур.

«Вопрос как раз кстати. Я уже думал поделиться с вами вот каким предположением. Капитан Парсонс (тот самый У.С.Парсонс, который привел в боевое положение атомную бомбу на борту самолета перед тем, как она была сброшена на Хиросиму. — прим. авт.) мог сыграть определенную роль в том, чтобы этот проект получил продолжение как реальный эксперимент с кораблем, а не просто с макетом… Я припоминаю, как в 1939 году во время одной конференции мое начальство высказало мысль, что никто, кроме Парсонса, не смог бы добиться от Корабельного бюро разрешения на испытания нового оборудования в реальных условиях на борту корабля … В то время Парсонс был еще капитаном второго ранга и самым блестящим среди всех выпускников Военно-морской академии со статусом ученого-экспериментатора.

Да, кстати, о торговом корабле, который мог использоваться в качестве корабля наблюдения … думаю, что здесь, возможно, не обошлось без помощи адмирала Джерри Лэнда, начальника Морской комиссии США. Он был довольно непробиваемый, но часто помогал, особенно если ВМС отказывали. Было немало случаев, когда нам удавалось добиться от МК разрешения на проведение испытаний нового оборудования на торговых кораблях вопреки желанию ВМС».

После этой беседы У.Муру удалось еще несколько раз обменяться с Райнхартом письмами, а потом доктор скоропостижно скончался.

«ОДНА СТРАШНО ДОРОГАЯ РАБОТА»

Итак, была ли возможность практического использования того рода энергий и силовых полей, которые, согласно имеющейся информации, применялись в ходе Филадельфийского эксперимента для придания невидимости?

Некоторый свет на эту проблему проливает биография не столь уж известного, но в высшей степени талантливого американского физика и изобретателя Томаса Таунсенда Брауна — человека, сыгравшего, как и доктор Райнхарт, определенную роль в проекте.

Он рано проявил большой интерес к космическим полетам, что в то время, когда даже успехи братьев Райт воспринимались скептически, считалось чистым фантазерством. Его юношеское увлечение кажущимися наивными в то время знаниями о радио и электромагнетизме впоследствии сослужило ему неоценимую службу, дав базовые сведения по этим областям науки. В процессе своего «экспериментаторства» он однажды раздобыл трубку Кулиджа (Американский физик и химик Уильям Кулидж предложил рентгеновскую трубку с термокатодом из тонкой вольфрамовой спирали, так называемую трубку Кулиджа), которая потом привела его к удивительному открытию. Браун интересовался не рентгеновскими лучами как таковыми. Он хотел установить, не могут ли исходящие из трубки Кулиджа лучи оказывать полезное действие.

Он сделал то, о чем пока не думал ни один ученый его времени: укрепил трубку Кулиджа на чувствительнейшем балансире и начал испытывать свое устройство. Однако в какую бы сторону он ни поворачивал аппарат, он не мог установить какого-либо измеримого действия рентгеновских лучей. Но неожиданно его внимание привлекло странное поведение самой трубки: всякий раз, когда он включал трубку, она производила некое поступательное движение, словно аппарат пытался продвинуться вперед. Ему понадобилось много усилий и времени, прежде чем он нашел объяснение. Вновь открытый феномен не имел ничего общего с рентгеновскими лучами — в его основе лежало высокое напряжение, используемое для образования лучей.

Браун провел целую серию экспериментов, чтобы установить природу этих новых, открытых им «сил», и в конце концов ему удалось сконструировать прибор, который он назвал «гравитор». Его изобретение имело вид простого бакелитового ящика, но стоило положить его на весы и подключить к источнику энергии напряжением 100 киловольт, как аппарат в зависимости от полярности прибавлял или терял примерно один процент своего веса.