Золотая дуга - Болдырев Виктор Николаевич. Страница 17

Теперь среди голой арктической тундры на берегу Главной протоки вздымаются огромные портальные краны. Выкрашенные кармином, они пламенеют в лучах утреннего солнца. К небу взлетают острые клювы стальных стрел. Вытянувшись вереницей, они напоминают издали гигантских бескрылых птиц. Некоторые из них медленно, двигаются вдоль стенки грузового причала. Весь берег у подножия стальных опор занимают пакгаузы и бараки. Левее, среди зеленой болотистой тундры раскинулся большой Портовый поселок.

По широкому синему плесу протоки снуют приземистые портовые буксиры, плывут самоходные баржи, дымят пароходы. На рейде против пристани сошлись в плавучий остров пузатые баржи. Пустые их корпуса высоко всплыли над водой в ожидании погрузки.

Наш малюсенький речной трамвайчик «Александр Пушкин» пробирается среди невообразимой сутолоки. После безлюдья девственных берегов Яны весь этот шумный мир далеко за Полярным кругом кажется нереальным.

«Александр Пушкин» лихо развернулся и стремительно помчался к близкому берегу.

— Куда его понесло?! Он же врежется…

— Не врежется… — усмехнулся молодой матрос, — фигуряет наш капитан.

«Александр Пушкин» затормозил в нескольких метрах от берега, дал задний ход и с предельной точностью пристал к борту сверкающего чистотой морского буксирного парохода. «Сибирь» — значилось на спасательных кругах, украшавших высокую капитанскую рубку.

— Смотрите… — прошептал матрос, — капитан Громыко, у него учился наш капитан.

На мостике приветливо махал рукой статный молодой человек в синем кителе и морской фуражке. Так вот перед кем «фигуряет» наш безусый командир. Он салютовал своему бывшему учителю безукоризненно точным маневром…

С рюкзаками, в штормовках и сапогах, мы слились с толпой высадившихся пассажиров. Рядом шагают люди в таких же штормовках, в плащах, телогрейках, лыжных костюмах. Они тащат рюкзаки, тюки, перевязанные чемоданы. Вместе с этой пестрой, разношерстной толпой мы вступили на главную улицу портового поселка. Странная была эта улица. Вместо тротуаров тянутся бесконечные деревянные настилы, приподнятые метра на полтора. Дома тоже на высоких фундаментах. К подъездам жилых домов, магазинам и учреждениям от настилов ведут боковые помосты, к торговым складам — широкие проезжие мостовые. Висячие деревянные, тротуары перекрещиваются. Издали кажется, что пешеходы шагают над тундрой по воздуху.

Настилы прикрывают длинные желоба, сколоченные из досок. Внутри них лежат трубы коммуникаций, засыпанные опилками. По утепленным трубам зимой и летом подают в дома горячую и холодную воду. Весь поселок разделяется этими висячими коммуникациями с тротуарами наверху на замкнутые прямоугольники. Внутри прямоугольников качаются белые султанчики пушицы, ярко зеленеет осока, блестят глянцевитые листочки карликовых ивнячков, серебрятся стелющиеся арктические ивы.

Хорошо шагать по выструганным сухим доскам над болотистой равниной. Иногда перешагиваем через мохнатых ездовых по дремлющих на теплых настилах. Они не обращают внимая на докучливых пешеходов и даже не просыпаются. Вся живность в легкомысленных для Арктики нарядах. Вот на деревянной перекрестке сошлись две девицы в белых лодочках, капроновых чулках, в фиолетовом и голубом платочках. Навстречу шагает девушка в зеленой штормовке с откинутым капюшоном, в цветастом платке, узких брюках и тапочках. А рядом постукивает модными каблучками тонюсенькая пигалица в светлом легоньком платьице и в голубой шляпке.

Мы свернули на боковой настил и по висячим мосткам вошли в большой двухэтажный дом Управления порта. Сбросили рюкзаки в просторном коридоре и отправились представляться начальству.

В кабинете, увешанном морскими картами, нас встретил начальник порта — крупный, плечистый человек в кителе с широкими нашивками на рукавах. Прочел наши удостоверения и удивился Изрезанное глубокими морщинами лицо потеплело.

— Далековато заехали… редко к нам такие гости жалуют. Милости просим.

Беспрерывно звонил телефон. Чертыхаясь, начальник порта кого-то отчитывал, беспокойно расспрашивал о каких-то делах на баре.

— Извините… нервничать приходится, август на носу, а навигацию на Яне практически не начинали. Восемнадцать дней простаиваем. Капризничает река — на перекатах шестьдесят сантиметров воды. Морской бар обмелел, не пропускает в устье груженые лихтеры, танкеры. На открытом морском рейде суда скапливаются. Шторм ударит — беды натворит, коварное у нас море… Ходим на острие ножа.

Он позвонил. В кабинет вошла худенькая молодая женщина.

— Наш комендант. Знакомьтесь. Женщина улыбнулась.

— Устройте товарищей. К нам в гости из Москвы пожаловали. Отдохнете, выспитесь с дороги, а утром в порт приходите. Завтра буксиры на бар пойдут. Сплаваете, море наше студеное увидите…

Устроились в комнате северянина, уехавшего в долгий полярный отпуск.

— Ну вот… теперь вы полноправные портовики, — засмеялась комендантша, поправляя на русых волосах косынку. — Столовая, магазин рядом. Вот вам электрическая плитка, чайник. Если понадоблюсь, разыщете меня в Управлении порта. Она убежала по своим делам. Мы остались одни.

Широкое окно выходило на главную улицу. Почти касаясь крыш, низко неслись туманные облака с близкого океана. Мимо по настилу проходили матросы в бушлатах, грузчики в просторных шароварах, капитаны в морских фуражках и макинтошах, ремонтники в замасленных телогрейках, девушки в брючках и штормовках — незнакомый люд самого северного в стране порта.

Не терпелось увидеть этот новый для нас мир. Мы пошли по висячим тротуарам, перешагивая через дремлющих псов.

На завалинке у входа в столовую мирно спали две кошки. У белой ушки были словно подстрижены ножницами, а мордочка — в шрамах и царапинах. Уши у заполярных кошек всегда подстригает мороз, и не это изумило нас. Кошки мирно спали почти на пешеходном помосте, под носом у свирепых ездовых псов! В заполярных поселках кошки ходят только по верху — по крышам и чердакам, не рискуя спускаться на землю. Северные полуволки моментально рвут их на части, считая дичью. Почему же так беззаботны пушистые подружки?

— Нюська и ее дочь… — улыбаясь, ответила проходившая мимо женщина, — знаменитая наша кошка. Ее боятся все ездовые собаки поселка — она дерет их.

На помосте показался великолепный ездовик, похожий на волка. Нюська приоткрыла глаза. Один глаз у нее был голубой, другой коричневый. Пес, заметив Нюську, вздыбил шерсть на загривке, поджал хвост и пе мешкая убрался восвояси. Она блаженно потянулась и замурлыкала, выпуская и пряча острые, как иглы, когти.

По деревянным помостам мы вышли к окраине поселка и спрыгнули на пушистые кочки арктической тундры. Огромная пестро-зеленая равнина уходит к бесконечно далекому горизонту. Повсюду блестят озера, маячат одинокие булгунняхи. Мох и лишайники покрывают сухие валики, взгорбленные среди осоковых мочажин. Болотистые окна между ними почти квадратной формы.

Это полигональная тундра. Валики, ограждающие мочажины, — морозобойные трещины, набитые льдом. Расширяясь, лед вспучивает торфяную тундру. Все происходит так же, как и в далеком прошлом: морозобойные трещины раскалывают землю, талая вода, стекая в щели, встречается с вечной мерзлотой и замерзает. Только масштабы иные, здесь жалкая модель того, что было в ледниковую эпоху: Трещины неглубокие и неширокие, ледяные жилы тощие. С самолета полигональная тундра кажется полузатопленным рисовым полем, разделенным на правильные квадраты дамбочками.

Петляем между мочажинами но мягким пружинистым кочкам, уходим все дальше от поселка. На огромной арктической равнине домики портового поселка и портальные крапы кажутся игрушечными. Впереди, у далекого озера, двигаются две черные точки.

— Олени?

— Нет… люди.

Навстречу бредут две фигурки — большая и маленькая. Вскоре мы встретились на островке сухой тундры. Впереди шагал плотный, коренастый мужчина с ружьем, в форменной фуражке, бушлате, в длинных резиновых сапогах. Он добродушно щурился, разглядывая незнакомых людей. За ним шел мальчик лет двенадцати в курточке, подпоясанной патронташем, тоже в сапогах и в теплой шапке. Мы с таким любопытством рассматривали людей, появившихся из тундры, что не заметили третьего пришельца. Позади плелась… свинья, самая настоящая, щетинистая, отъевшаяся. Она зарывалась своим розовым пятачком между кочек и, что-то вытягивая оттуда, аппетитно чавкала.