Злые игры. Книга 3 - Винченци Пенни. Страница 17

Она широко улыбнулась, но, похоже, Макс все-таки воспринял ее слова всерьез — он нахмурился.

— А жить ты будешь здесь?

— Нет, только не здесь. Я не хочу, да если бы и хотела, думаю, папа бы мне все равно не позволил. Перееду, как только что-нибудь найду.

— Давай спросим Энджи, — предложил Макс. — Она тебе подыщет какое-нибудь уютное гнездышко, не сомневаюсь.

Шарлотта тоже очень сильно рассердилась: из-за того, что Георгина ничего не говорила ей; из-за того, что она ничего не сказала Кендрику, и из-за того, что она позволила всему зайти так далеко.

— Он имеет право знать, Георгина, — решительно объявила Шарлотта. — Просто аморально ничего ему не говорить. Пожалуй, мне стоит съездить и встретиться с ним.

— Ни в коем случае! — встревожилась Георгина. — И почему только все считают, что я не в состоянии устроить собственную жизнь?! Я приняла решение не говорить Кендрику, и я не буду ничего ему говорить. И ты тоже не будешь. А потом, мне кажется, что, если только дед увидит тебя в Нью-Йорке, он распустит про тебя сплетни по всем компьютерам.

— Да, он может, пожалуй, — вздохнула Шарлотта. — Пока что он ничем не показал, что собирается простить меня. Но все равно, Джорджи, ты должна сказать Кендрику. Я считаю, должна.

Энджи, к огромному удивлению Георгины, не согласилась с ними.

— Если ты скажешь Кендрику, то это вызовет только лишние пересуды и споры, — заявила она. — Он приедет сюда, станет путаться под ногами, решит, что должен убедить тебя выйти за него замуж, весьма вероятно, что в дело вмешается Мэри Роуз, и кому все это надо? На мой взгляд, одной тебе будет гораздо лучше. И куда меньше сложностей. Не слушай ты их всех.

Она нашла небольшую симпатичную квартирку в Чизвике и предоставила ее в распоряжение Георгины, как она сказала, для начала бесплатно; Георгина спорила, доказывала, что должна что-то платить и что у нее есть некоторые средства, к примеру проценты от вложений, но Энджи велела ей заткнуться и сказала, что Георгине еще понадобится каждый пенни из этих ее денег и что когда-нибудь, когда у Георгины появится возможность, она и вернет долг.

— Проклятый Александр. Какая же он свинья, — заявила Энджи. В тот день, когда Георгина перебралась на новую квартиру, Энджи приехала к ней проверить, все ли в порядке.

Георгина посмотрела на Энджи: та казалась очень расстроенной, вымотанной и вообще несчастной. Неудивительно, подумала она, после смерти Малыша прошел всего месяц.

У Георгины установился спокойный, ровный образ жизни, и вскоре ей уже стало казаться, будто она прожила в Чизвике всю жизнь. Она много времени и внимания уделяла самой себе, считая, что раз уж ей хватило безответственности, чтобы решиться стать матерью-одиночкой, да еще не имея при этом никакой специальности, то, по крайней мере, ее нравственный долг перед будущим ребенком — сделать все для того, чтобы оба они были по возможности максимально здоровы. Питалась она только так, как считалось правильным, употребляла только те продукты, которые имели репутацию исключительно полезных и нужных, каждый день спала после обеда, регулярно посещала Лидию Пежо для осмотров и раз в неделю ходила в госпиталь королевы Шарлотты на занятия школы будущих матерей, где, лежа на полу вместе с несколькими десятками других беременных женщин, училась расслабляться и делать специальные дыхательные упражнения.

Она заранее настроилась на то, что ей будет одиноко и тоскливо, однако никаких подобных эмоций у нее не возникало; ею овладело какое-то удивительное спокойствие. Ей говорили, что причины этого спокойствия — в ее гормональных особенностях. Она очень много читала, гуляла ежедневно не меньше чем по часу, переделала всю квартиру, с особым удовольствием обновив детскую: стены там она покрасила белой краской, по ним от пола до потолка поднимались огромные золотые подсолнухи, а на одной стене была изображена картинка, как будто взятая из какой-нибудь детской книжки: через открытое окно было видно голубое небо, по нему плыли похожие на кусочки ваты белые облака, а на склонах холмов, напоминавших стеганое пуховое одеяло, паслись многочисленные овечки и лошадки.

* * *

Самыми частыми гостями у нее были Шарлотта и Томми; Шарлотта заезжала проверить, как она там, покудахтать над ней и в каждый свой приезд не меньше десяти минут тратила на то, чтобы попытаться убедить ее рассказать обо всем Кендрику; Томми же заезжал просто поболтать (и, как подозревала Георгина, тоже проверить, как она себя чувствует). Пока что им удавалось ни разу не столкнуться друг с другом в ее доме, но рано или поздно это должно было произойти.

Шарлотту сильно беспокоили дела в банке, и голова ее постоянно была занята ими. Пару раз в их лондонское отделение наведывался Фредди вместе с Крисом Хиллом «просто посмотреть, как идут дела». Билл Уэбб, их главный маклер, уже грозился уйти, как и Питер Дональдсон, непосредственный начальник Шарлотты.

— А сама я по большей части просто совершенно ничего не делаю, — тоскливо пожаловалась Шарлотта. — Когда я вспоминаю, как быстро я набиралась всего в Нью-Йорке… ох…

— А какой-нибудь шанс вскоре вернуться в Нью-Йорк есть? — спросила Георгина.

Шарлотта отрицательно покачала головой и вздохнула:

— Абсолютно никакого. Дедушка со мной почти не разговаривает. Мне это так надоело, Джорджи, я тебе и сказать не могу. Я все время обсуждаю с Чарльзом возможность пойти учиться на юриста. Мне кажется, там мне больше повезет.

— А что Чарльз говорит? — поинтересовалась Георгина.

— Он говорит, что я не должна забывать, как мне понравилось тогда в Нью-Йорке, и понимать, от чего мне придется в таком случае отказаться. Наверное, он прав. Во всяком случае, я пока еще ничего не решила. Но особого выбора у меня нет.

Когда Шарлотта ушла, Георгина принялась размышлять о Чарльзе. Она не была с ним знакома, никогда не видела его, но, судя по всему, это был необыкновенно приятный человек. Хотела бы она сама иметь такого Чарльза: кого-то, кто любил бы ее, волновался о ней, с кем она могла бы поговорить, обсудить свое будущее, у кого можно было бы попросить совета, кого-то, кто всегда был бы на ее стороне. Пожалуй, ближе всего к роли такого человека был для нее сейчас Томми; но все-таки это было совершенно не то. И не потому, что он ей не очень нравился, — наоборот, как раз нравился. Она как-то сказала об этом Максу, и тот самодовольно расхохотался и ответил: он всегда всем им говорил, что Томми стоящий парень, а теперь вот они сами, каждый по отдельности, приходят к тому же выводу.

— Шарлотта не приходит, — возразила Георгина.

— Шарлотта мне с каждым днем все больше напоминает круглую отличницу, — фыркнул Макс.

* * *

Она сильно скучала по Александру; это была единственная причина, которая вызывала у нее приступы грусти. Она любила его, сильно любила, и между ними всегда существовала особенная близость; та внезапность, с которой Александр вышвырнул ее из своей жизни, в самом прямом смысле слова потрясла ее. К тому же она чувствовала, что с ней обошлись вопиюще несправедливо, и в ней закипал гнев: после всего, что она для него сделала, от чего ради него отказалась, Александр не поддержал ее в тот самый момент, когда она так нуждалась в нем и в его поддержке. Поначалу она ждала, что он позвонит, напишет ей, как-то даст о себе знать, извинится, попросит вернуться домой, — но ничего этого он так и не сделал. Довольно часто ей звонила Няня — узнать, все ли в порядке; она-то и сказала Георгине, что Александр мечется очень злой по имению, но что он ни разу не вспоминал о ней. Эти слова застряли в сознании Георгины и мучили ее, подобно больному зубу: знать, что тебя не вспоминают, оказалось обидно, очень обидно.

И по мере того как в ней рос, креп, набирался сил, становился все энергичнее ее ребенок, усиливался и ее интерес, все более частыми становились ее размышления, росла ее душевная потребность в том, другом, неизвестном ее отце.