Злые игры. Книга 3 - Винченци Пенни. Страница 46

«Ему так тяжело, Макс. Понимаешь, он никак не может решить, какой поступок в этой ситуации был бы правильным. И не может решить, любит ли он меня или… или ее. И если ее, то не будет ли в этом случае нечестным жениться на мне. Понимаешь, он очень честный и благородный человек, в этом-то вся и беда».

Макс отлично видел, в чем суть честности и благородства Кендрика, и с его точки зрения позиция Кендрика выглядела существенно иначе. Похоже, он стремился ухватить максимум везде, где это было возможно: подружка в Нью-Йорке (которая тоже терпеливо ждет, пока он на что-нибудь наконец решится: о чем это, дескать, он там так долго раздумывает?), другая в Англии, растит его ребенка, не жалуется и не требует от него ничего, кроме нескольких ласковых фраз, когда он снисходит до того, чтобы приехать повидаться с ней. Макс с удовольствием помог бы дорогому кузену принять какое-нибудь решение, сказав ему пару теплых слов; но он пообещал Георгине не вмешиваться в их отношения и к тому же опасался, что попытка нажать на Кендрика в каком-то одном направлении приведет к тому, что побудит его сразу же, немедленно начать действовать в другом. А именно в направлении Хартеста и того, чтобы там поселиться. Разумеется, на практике ничего подобного никогда не могло бы произойти, просто не могло; о таком варианте не могло быть и речи, это же очевидно каждому, да и сам Кендрик постоянно повторял, что его дом в Нью-Йорке, что у него и в мыслях нет желания переехать на постоянное жительство в Англию, и Макс был абсолютно уверен, что даже если он и передумает, даже если и согласится жить в Англии (чтобы доставить этим удовольствие Георгине, которая по части национального патриотизма была святее папы римского), то они не будут, совершенно определенно не будут жить со своим ребенком в Хартесте. Господи, Хартест ведь не коммуна какая-нибудь — это же дом, семейный дом, часть имения, которое надо сохранить любой ценой; Хартест принадлежит ему, будущему графу Кейтерхэму, и он сможет поступить с имением так, как сочтет нужным. Вся эта свора дальних и близких родственников со всеми их отпрысками никогда не будет жить в Хартесте, это попросту заведомо исключено, и дело с концом. Сейчас этого не допустит Александр, а в будущем не позволит он сам. Правда — вот при этой мысли его и начинала грызть острая, болезненная тревога, от которой в животе возникали судороги, — Александр обожал Георгину, а теперь еще проникся обожанием и к ее ребенку, стал постоянно всем говорить о том, как чудесно быть дедушкой, видеть продолжение линии Кейтерхэмов и ощущать себя бессмертным. Всякий раз, когда Александр принимался рассуждать на эту тему, Максу казалось, что он сейчас не выдержит и сблюет. Глупая, сентиментальная болтовня; старый дурак явно уже тронулся. Странное какое-то получалось у него бессмертие: если бы его жена не вела себя как потаскуха и не спала со всеми подряд направо и налево, то вообще ни у какой линии не было бы никакого продолжения. Слава богу, слава богу, что Кендрик ничего обо всем этом не знает. Георгина, конечно, наивная и не от мира сего, но, по крайней мере, не настолько глупа, чтобы рассказать ему обо всем этом. Несколько недель тому назад Макс спрашивал ее, они даже немного сцепились между собой на этой почве, и он ей тогда ясно сказал, что идея насчет их совместной с Кендриком жизни в Хартесте — глупость, это совершенно немыслимо.

«Не понимаю, Макс, тебе-то какая разница, ты всегда говорил, что тебе на Хартест наплевать, да ты сюда почти и не приезжаешь».

Макс возразил, что это не так, что Хартест ему очень дорог, что он теперь приезжает сюда часто и даже остается здесь; Георгина заявила, что, с ее точки зрения, заехать раз в месяц на обед — вовсе не так уж часто и что, как ей кажется, Макс просто хвалится Хартестом перед Джеммой и дает той понять, какое ценное приобретение она может заполучить в его лице.

Тогда это сильно расстроило Макса, до сих пор они с Георгиной почти никогда не ссорились. Но он вдруг почувствовал какой-то испуг, почувствовал, что должен спросить ее прямо; а она в ответ посмотрела ему в глаза, выражение лица у нее при этом было какое-то застывшее и довольно суровое, и ответила, что нет, разумеется, Кендрик ничего не знает, это их внутрисемейное дело и посвящать в него посторонних незачем.

Тем не менее его это продолжало тревожить, и чувство тревоги не проходило.

Другим источником тревоги была для Макса Джемма. Скорее даже какой-то ноющей неудовлетворенности, чем тревоги. Он понимал, что Джемма избалована, что она пустая и самовлюбленная девица; впрочем, по части подобных качеств он сам мог бы дать ей немало очков вперед. Макс, однако, только теперь начал сознавать, что под симпатичной, но довольно пресной наружностью у Джеммы не было ни капли настоящей теплоты, доброты, великодушия. Если день у них складывался хорошо, она по-прежнему казалась ему милой и желанной; но если день оказывался неудачным, Макс чувствовал, что терпеть ее не может. И чем дальше, тем больше.

— Макс? Доброе утро, сынок. — Это был Джейк, он звонил из «Мортонса». — Хорошо провел выходные? Как молодая леди себя чувствует?

— Понятия не имею, — сухо ответил Макс. — Не видел ее с пятницы. Уехала с мамочкой в Париж походить по магазинам.

— Мамочке повезло. Кстати, на рынке фьючерсных сделок^[51] что-то происходит. Но я тебе звоню не поэтому. Ты бы не мог встретиться со мной в обед? Или после работы? У меня есть тут для тебя одна интересная история.

— Правда? Тогда лучше после работы. Я подъеду.

— О'кей. У «Корни и Бэрроу»?

— Договорились.

Джон Фишер появился на своем рабочем месте бледный как привидение.

— Что стряслось? — спросил Макс. — Перебрал вчера?

Фишер с видимым усилием улыбнулся ему и кивнул:

— Ага. Перебрал.

Было очевидно, что он говорит неправду.

— Пообедаем вместе? — предложил Макс.

— Нет. Не могу, — отказался Фишер. — Не сегодня. Много дел. Извини.

— Как знаешь. А что за дела?

— Так… с одной электрической компанией.

Макс лениво посмотрел внутрибанковскую сводку последних сообщений, надеясь найти там что-нибудь насчет электротехнических компаний. Но в ней ничего не было. Тогда он просто выбросил эту тему из головы. Доллар шел вверх, марка падала, курс фунта стерлингов колебался, и кто-то «кинул» его на самой первой в тот день сделке. Все его волнения и тревоги немедленно отошли на задний план: сейчас надо было думать о других, более важных вещах.

Джейк с самодовольным видом сидел в углу бара, перед ним стояла уже на три четверти опорожненная бутылка марочного шампанского — особенностью «Корни и Бэрроу» было то, что здесь подавали только шампанское.

— Опаздываешь.

— Извини. Неприятности из-за доллара. Как сегодня день, удачный?

— Да. — Джейк налил ему шампанского, Макс выпил, наполнил обоим еще по бокалу, потом заявил:

— Пойду тоже возьму бутылочку. — Он подошел к стойке и заказал еще бутылку такого же шампанского; рядом с ним какой-то японец расплачивался за бутылку «Кристал роуз», которое стоило тут сто фунтов.

— Хорошие времена! — улыбнулся японец Максу.

— Да, — ответил Макс, — очень хорошие. Да продлятся они подольше!

Японец с энтузиазмом закивал, Макс широко улыбнулся ему. Одной из самых приятных сторон работы в Сити было то, что тут каждый человек нес в себе мощный заряд здорового оптимизма. Работая моделью, Макс никогда не сталкивался ни с чем подобным: в той отрасли, похоже, подобрались одни невротики.

— Ну, так что же это за история? — спросил он Джейка, устраиваясь поудобнее в их относительно спокойном уголке.

Вид у Джейка стал еще более самодовольным.

— Появилась пара очень интересных новых небольших компаний по торговле недвижимостью.

— И только-то? — Максу сразу же стало скучно; если Джейк собирается дать ему какую-нибудь наводку, то напрасно, его это совершенно не интересует.