Злые игры. Книга 3 - Винченци Пенни. Страница 8

— Александр, а когда ты в самый первый раз обратился к врачу?

— Я же тебе говорил. Когда мне было восемнадцать, пошел к терапевту.

— Сам, один?

— Да, конечно. — Он был искренне удивлен.

— А с матерью ты никогда обо всем этом не говорил?

— Нет, конечно. Как я мог?

— Не знаю. Наверное, не мог. — Она подумала о том, что и сама не могла откровенничать со своими родителями.

— А кто-нибудь еще знал? За исключением тебя самого?

— Мне кажется, Няня знала в той мере, в какой она была способна понять происходящее, — ответил он. — Как-то раз в ее присутствии я не выдержал. Она спросила, чем она может мне помочь. Я ответил, что никто не может помочь. Она возразила, что знает меня с самого рождения, что между нами очень близкие отношения. Знаешь, у нее на самом-то деле огромное чувство юмора.

— Знаю, — ответила Вирджиния. — Я ее очень люблю.

— Так вот, я ей сказал, что у меня есть проблема. Медицинская проблема. Что я обращался к врачам. И она спросила — знаешь, я никогда не забуду, что она сразу спросила: «Это значит, что ты не сможешь жениться, Александр?» И я ей тогда ответил: «Возможно, да, Няня, но будем надеяться, что нет». Больше мы к этому никогда не возвращались.

— Понимаю, — проговорила Вирджиния.

Она поехала в Свиндон и просидела там много часов в библиотеке, читая все, что можно было найти об импотенции. Набравшись информации и осмелев, отправилась в Лондон и записалась на прием к специалисту по психологии секса. Она назвалась вымышленным именем, сказала, что ее муж — импотент, и спросила, есть ли какая-нибудь надежда. Специалист ответил, что подобные случаи всегда отличаются большой сложностью, но, возможно, надежда есть. Разумеется, ему необходимо осмотреть самого мужа, к тому же лечение тут длительное и часто бывает болезненным. Врач попросил, чтобы они вместе пришли к нему на прием.

Вирджиния сгребла изо всех уголков души все свое мужество (сделать это ей помогли выпитые перед ужином несколько стаканчиков вина) и рассказала Александру о своем разговоре со специалистом. Она спросила, согласен ли Александр пойти с ней вместе к этому специалисту. Александр ответил, что нет, не согласен, что он больше никогда в жизни не пойдет ни к одному врачу, что ему вообще до смерти надоели всякие посещения, что она не имеет никакого права трепаться об их браке по всему Лондону, что он уже много раз говорил ей: сделать ничего нельзя. После чего вскочил, выплеснул на Вирджинию свой бокал вина, выбежал из комнаты и устремился вверх по лестнице. Вирджиния бросилась за ним; дверь его спальни была заперта.

— Александр, пожалуйста, впусти меня! Пожалуйста!

— Нет.

— Александр, если не впустишь, я стану кричать.

Он открыл дверь. По лицу его бежали потоки слез, он казался пристыженным, потрясенным, почти испуганным.

— Прости меня. — Он протянул руки ей навстречу. — Мне очень жаль, что так получилось. Отчаянно жаль. Может быть, тебе действительно лучше уехать. Может быть, тебе лучше вернуться домой, в Америку.

Вирджиния смотрела прямо на него, не отводя глаз.

— Я не уеду, — медленно произнесла она, — потому что, несмотря ни на что, я тебя очень люблю. И я хочу помочь тебе. Но ты должен пообещать мне, что сходишь к этому врачу. Ты должен это сделать.

— Хорошо, — ответил он.

Вирджиния прикрыла за собой дверь и бросилась в его объятия.

— Я люблю тебя, Вирджиния, — проговорил он, — я тебя очень сильно люблю. Не знаю, что бы я без тебя сейчас делал. Честное слово, не знаю.

Он принялся целовать ее. Вирджиния, душевно измотанная, взвинченная, изголодавшаяся по сексу, все более страдающая от чувства одиночества и собственной несчастности, ответила на его поцелуй, прижалась к нему всем телом, отчаянно, лихорадочно. Она ласково гладила его по голове, по шее, медленно проводила руками вдоль его тела. В те дни она все еще надеялась на чудо.

— Александр!

— Да, дорогая?

— Александр, когда я была в Нью-Йорке, я познакомилась там с одним замечательнейшим человеком. Не могу сказать, чтобы он мне понравился, он не в этом смысле замечательнейший, но он потрясающе умен.

— Правда, дорогая? В какой области? В украшении интерьеров? Или в банковском деле?

Вирджиния набрала побольше воздуха.

— В психиатрии, — сказала она.

Лицо Александра мгновенно застыло. Глаза его смотрели на Вирджинию холодными колючими льдинками.

— Пожалуйста, не продолжай, — резко бросил он.

— Александр, я обещаю, что больше не стану рассказывать об этом никому и никогда в жизни, но…

— Правда, Вирджиния? Для меня было бы большим облегчением, если бы это и в самом деле было так. Как ты смеешь обсуждать с каким-то шарлатаном меня и мои проблемы?! Как ты смеешь?

— Это наши проблемы, Александр. Наши. Выслушай меня, пожалуйста.

— Вирджиния, я ухожу. Когда я вернусь, давай постараемся начать сегодняшний день заново, более приятным образом.

Вирджиния поднялась и встала в дверях, упершись в косяки руками.

— Александр, выслушай меня. Послушай же, черт тебя подери!

— Не буду я слушать.

— Будешь, или я тебя просто убью.

— Правда? Интересно, как?

— Александр, пожалуйста! Ну пожалуйста!

— Нет. Дай мне пройти.

Он мягко оттолкнул ее. Какая-то черная мгла заволокла Вирджинии глаза, черная, крутящаяся и жаркая мгла. Она подняла руку, стараясь отогнать эту мглу прочь; Александр перехватил ее за запястье.

— Прекрати. — Его лицо исказилось от гнева. — Прекрати. Оставь меня в покое.

— Хорошо, оставлю, — тихо ответила она, но, по мере того как она продолжала, голос ее становился все громче и громче, поднявшись в конце концов до крика. — Ладно, я оставлю тебя в покое. Оставлю, чтобы ты тут гнил, и сгнил бы окончательно, без любви, без меня, без детей, которые могли бы унаследовать эту вонючую великолепную тюрьму, что ты так любишь. Оставлю, и попробуй найти и соблазнить какую-нибудь другую несчастную дуру, которая смогла бы принять тебя за нормального и выйти за тебя замуж! Оставлю прямо сейчас, Александр, я иду собирать вещи. И можешь не волноваться, я никому не стану говорить о твоей паршивой тайне: мне это было бы просто стыдно делать, понимаешь ты, стыдно!

— Тихо, замолчи, — прошипел он, — замолчи, слуги услышат.

Вирджиния посмотрела на него и вдруг громко, резко, безобразно расхохоталась.

— Прости меня, Александр, — выговорила она сквозь слезы, — и как только я могла об этом не подумать! Это уж совсем недопустимо, правда? Уж если кто узнает, так только не слуги!

Она была у себя в комнате, вытряхивала содержимое из всех ящиков, когда вошел Александр, бледный и потрясенный, и уселся на ее постель.

— Вирджиния, — проговорил он, — пожалуйста, постарайся понять. Выслушай меня.

— Я тебя уже слушала достаточно, Александр, даже более чем достаточно. И больше не хочу. Я уезжаю.

— Послушай. Пожалуйста. В последний раз. А потом можешь уезжать. Я тебя сам отвезу в аэропорт.

— Незачем. У меня есть машина.

— Я знаю, что есть. Послушай. Пожалуйста. О господи…

Голос у него был такой напряженный и отчаянный, что Вирджиния оторвалась от сборов и взглянула на него. Потом села на кровать, держа в руках ворох одежды, и произнесла:

— Ну, хорошо. Я слушаю.

— Мне кажется, ты не в состоянии понять, насколько все это для меня ужасно.

— Для тебя? Бог мой!

— Вирджиния, пожалуйста. Ты обещала выслушать. Это же кошмарное, ужасающее унижение. Сознавать, что мне придется вот так прожить всю свою жизнь. Так тебя хотеть, так любить и знать все это… Могу тебя уверить, ты себе даже не представляешь, какая это боль и мука.

Вирджиния молчала.

— Сперва я был готов попробовать что-то сделать. Испробовать разные курсы лечения, проделать анализы, был готов снова и снова рассказывать врачам о своих проблемах. Все это напоминало ковыряние в гангренозной ране. Я убеждал себя, что это принесет какую-то пользу, но пользы не было. Никогда не было, ни разу. Не было даже отдаленных признаков самой возможности какой-то пользы. Неужели же ты этого не понимаешь? И каждый раз вначале у меня была какая-то надежда, а потом она сменялась отчаянием. Я не могу повторять все это еще раз, Вирджиния, просто не могу. Я слишком боюсь.