Жестокая память. Нацистский рейх в восприятии немцев второй половины XX и начала XXI века - Борозняк Александр Иванович. Страница 17

«Фашизм, — писал в 1993 г. один из лучших в ГДР специалистов по новейшей истории Германии Вольфганг Руге, — был сведен к единственному общему знаменателю — к империализму, который был и причиной его появления на свет, и подстрекателем всех его преступлений… Наша ошибка состояла не в том, что мы концентрировали свои усилия на взаимосвязях, которые, с нашей точки зрения, имели решающее значение. Ошибка заключалась в том, что все иные подходы разоблачались как антинаучные, а лежащие на поверхности факты игнорировались, именовались фальшивками, в лучшем случае — ошибочными интерпретациями неоспоримых источников» [225].

Манфред Вайсбеккер, выдающийся исследователь истории германских политических партий, отмечал, что искусственная, статичная конструкция, претендующая на уровень непререкаемой истины, «не может служить достаточной основой для комплексного изучения корней и форм проявления фашизма», поскольку она «дает объяснение только самым общим чертам фашистского режима, оставляя в тени его конкретные проявления, его развитие, его структуры, действия индивидуумов в этих процессах» [226].

Односторонность, заданность политико-идеологических установок нанесли непоправимый ущерб и исторической науке, и массовому историческому сознанию ГДР. В популярных публикациях, в школьных учебниках нацистская диктатура неизменно характеризовалась как «власть пособников и агентов монополий», а Гитлер привычно именовался «послушным инструментом в руках германских концернов».

Немецко-американский историк Конрад Ярауш заметил, что господствовавшая в ГДР концепция фашизма являлась «волшебной формулой в политической борьбе» и фактором «морального значения», поскольку она «освобождала большинство населения от ответственности за поддержку нацистов» [227].

Через несколько месяцев после окончания войны Вальтер Марков писал: «Надо способствовать тому, чтобы во всех немецких университетах утвердилась свободная конкуренция научных теорий». И далее: «Не имеет никакого смысла противопоставлять-друг другу буржуазные представления об истории, ведущие свое начало от идей либерализма, и обоснованный Марксом исторический материализм. У обоих есть шанс. Пусть они докажут, кто сможет лучше проделать сложную работу» [228]. Однако этот призыв оказался несбыточной мечтой. В 1951 г. Маркова исключили из партии (но оставили на работе в Лейпцигском университете) [229].

В документах III съезда Социалистической единой партии Германии, проходившего в июле 1950 г., марксизм-ленинизм объявлялся единственной основой исторической науки ГДР. Подобная формулировка была повторена в решении пленума ЦК СЕПГ (октябрь 1951 г.) и в специальной резолюции политбюро ЦК «Совершенствование изучения и преподавания исторической науки ГДР» (июль 1955 г.). В этом документе содержалось утверждение: «В противоположность Германской Демократической Республике, где развивается новая, тесно связанная с народом, миролюбивая и патриотическая историческая наука, в последний период, связанный с возрождением германского империализма, в западногерманской историографии господствуют антинациональные, враждебные народу и миру воззрения и силы» [230]. Ни о каком плюрализме в подходах к изучению истории Германии в целом и истории Третьего рейха в частности не могло быть и речи.

В доверительном разговоре с историками (декабрь 1958 г.) Вальтер Ульбрихт нарисовал донельзя упрощенную картину: «Аденауэр вызвал к себе всех историков и объяснил им, что они должны доказать необходимость европейской интеграции и ведущей роли Западной Германии в НАТО. И они выпускают публикации — такие, какие им сказано. Начиная с Риттера и заканчивая последним сельским учителем… Вся западногерманская историография служит осуществлению этой задачи. Существует единое политико-идеологическое руководство историческими исследованиями» [231]. Верил ли Ульбрихт тому, что он утверждал?

Политические лидеры ГДР стремились отвлечь общественное мнение и историческую науку от проблемы ответственности самого народа за свое прошлое. В резолюцию III съезда СЕПГ был включен явно преждевременный тезис о том, что в ГДР «ликвидированы корни фашизма» [232]. Через десять лет Ульбрихт заявил, что усилиями «прочного единения трудящихся», достигнутого на Востоке Германии, «с фашизмом радикально покончено» [233], а еще десятилетие спустя Ульбрихт обогатил партийно-пропагандистский арсенал самонадеянной формулой: Германская Демократическая Республика принадлежит к числу «триумфаторов истории» [234]. Этот штамп вплоть до осени 1989 г. механически воспроизводился в речах Эриха Хонеккера и других руководителей СЕПГ.

Дальновидные деятели культуры предупреждали об опасности такого подхода. Бертольт Брехт пришел к следующему заключению: «Мы чересчур быстро, стремясь двигаться в будущее, повернулись спиной к прошлому. Но будущее будет зависеть от расчета с прошлым» [235]. Кто-то сказал при Арнольде Цвейге стандартную фразу о том, что с преодолением прошлого в ГДР «все в полном порядке». Цвейг в сердцах воскликнул: ««На самом деле оно не преодолено. Оно выблевано» [236].

В 1937 г. на горе Эттерсберг, в 8 км от Веймара, был сооружен концентрационный лагерь Бухенвальд. Цинизм нацистов выразился в том, что концлагерь создали на месте рощи, дубы и буки которой не раз привлекали сюда Иоганна Вольфганга Гёте [237]. 14 августа был повешен первый заключенный Бухенвальда — рабочий из Альтоны, 23-летний Герман Кемпек. В феврале 1938 г. в так называемом бункере лагерной администрацией созданы камера пыток и помещение для расстрелов. С лета 1940 начал работу крематорий. В сентябре 1941 г. вблизи лагеря расстреляны первые советские военнопленные. По приблизительным подсчетам, эсэсовцами здесь было уничтожено около 8 тысяч бойцов и командиров Красной армии. Начиная с января 1942 г. проводились медицинские опыты над узниками. Недалеко от Бухенвальда строился подземный рабочий лагерь Дора, в котором изготовлялись ракеты фау-2. Из 238 380 заключенных, прошедших через Бухенвальд со дня его основания, 56 549 умерли или были убиты.

11 апреля 1945 г., когда к территории лагеря приблизились американские войска, в Бухенвальде произошло вооруженное выступление заключенных, которые передали в радиоэфир сигнал SOS. Когда американские танки подошли к лагерю, он находился в руках политических узников, прежде всего коммунистов во главе с Интернациональным лагерным комитетом [238].

19 апреля там, где ранее находился лагерный аппельплац, был открыт временный, сооруженный из дерева, памятник жертвам Бухенвальда. Состоялось торжественное шествие 20 тысяч бывших Заключенных, к памятнику были возложены многочисленные венки из еловых ветвей. Тогда же была принята широко известная впоследствии клятва выживших мучеников Бухенвальда: «Наш лозунг — окончательный разгром нацизма. Наш идеал — строительство нового общества, общества мира и свободы» [239].

Освобожденные узники настойчиво призывали сохранить память о лагере смерти. Одно из таких требований относится к июлю 1945 г.: «Концлагерь должен быть сохранен в неприкосновенности — как вечное предупреждение всем нациям. Таково желание бывших заключенных» [240]. Однако в августе 1945 г. по приказу советской военной администрации начал действовать «спецлагерь НКВД № 2». В тех же бараках и за той же колючей проволокой находились теперь пособники нацистов, немцы, не прошедшие процедуру денацификации или подозреваемые в преступлениях против Красной армии. Такой была обычная практика оккупационных властей: в американской зоне действовал аналогичный лагерь на территории Дахау. Спецлагерь на горе Эттерсберг просуществовал до апреля 1950 г. Через него прошли около 28 тысяч немецких граждан, около 7 тысяч из них умерли. Их могилы смешались с могилами заключенных нацистского лагеря. Митинги, организованные в честь освобождения Бухенвальда, проходили, как правило, в Веймаре. Там же усилиями Объединения лиц, преследовавшихся при нацизме было сооружено несколько временных памятников.