Жестокая память. Нацистский рейх в восприятии немцев второй половины XX и начала XXI века - Борозняк Александр Иванович. Страница 21

Фишер, весьма далекий от левых воззрений, посвятивший свои прежние работы истории протестантизма, обратился к проблематике новой и новейшей истории Германии, к «проклятым вопросам» национальной вины и национальной ответственности.

С точки зрения достижений мировой науки, тезис Фишера о вине вильгельмовского рейха за развязывание Первой мировой войны не был принципиально новым. Труд гамбургского профессора не содержал выводов, которые не высказывались бы ранее, например, в работах немецко-американского историка Джорджа Хальгартена, французского ученого Пьера Ренувена или выдающегося советского исследователя Аркадия Ерусалимского. Новыми были многообразные источники из немецких и зарубежных архивов, введенные Фрицем Фишером в научный оборот (в том числе из фондов концернов и банков). Новой стала готовность общественного мнения ФРГ (по крайней мере, определенной его части) воспринять установки Фишера как имевшие самое непосредственное отношение к недавнему прошлому и настоящему немецкой нации.

Безупречно обоснованные архивными материалами выводы ученого о виновности кайзеровской Германии в развязывании мировой войны 1914 г. возбудили продолжающийся и ныне спор о континуитете, т. е. о преемственности господства немецких хозяйственных и политических элит, об их ответственности за установление гитлеровской диктатуры, за Вторую мировую войну. Трудно переоценить этическое значение трудов Фишера в условиях, когда западные немцы вновь ощущали себя невинными жертвами, когда им становилось чуждым ощущение национальной ответственности и национальной вины. В университетских и академических кругах, в массовой прессе Западной Германии развернулась длительная дискуссия о его книге, получившая название «контроверза Фишера».

Вот тогда-то, весной 1962 г., я впервые услышал имя Фрица Фишера. Это было в столице ГДР, в университете имени Гумбольдта, на заседании кафедры, которой, заведовал мой тогдашний научный руководитель профессор Вальтер Бартель. Среди историков-марксистов — а других в ГДР и не было — ощущалось определенное смятение: ведь до сих пор западногерманская наука привычно и достаточно удобно представлялась едва ли не сплошным черно-серым полем «реакционной буржуазной историографии». Была избрана «компромиссная» позиция: с одной стороны, утверждалась правота Фишера в его полемике с консервативными учеными, но, с другой стороны, его привычно упрекали в том, что он не использует «результатов исследований сторонников марксистско-ленинского учения» и даже в ряде случаев «оправдывает политику правящих классов» [289].

Фишер подвергся в ФРГ самой настоящей травле, которая, как показывают разыскания одного из его учеников, началась еще до выхода в свет «Рывка к мировому господству» [290]. Стандартными были выдвинутые со стороны маститых профессоров политические обвинения в «национальном предательстве» (Перси Эрнст Шрамм), в подготовке «национальной катастрофы» (Теодор Шидер) [291]. Герхард Риттер, тогдашний авторитет номер один в исторической науке ФРГ, раньше других понял опасность книги гамбургского профессора. Риттер назвал монографию Фишера «очерняющей немецкое прошлое», предельно «опасной для молодого поколения» и представляющей прямой вызов «всей германской историографии» [292]. Впоследствии Риттер признал, что для него в ходе дискуссии «решающий момент был упущен, а общий эффект оказался негативным» [293]. В условиях кульминационной фазы холодной войны (дискуссия о книге Фишера совпала по времени с кризисом вокруг берлинской стены и Карибским кризисом) едва ли не основным пунктом обвинений против Фишера было утверждение, что его выводы совпадают с выводами историков ГДР [294].

Дело не ограничилось интенсивной критикой Фишера со стороны коллег по историческому цеху. В гонениях активно участвовал председатель бундестага ФРГ Ойген Герстенмайер [295]. Министр обороны Франц Йозеф Штраус в свою очередь прямо потребовал «использовать все средства и возможности» в кампании против Фишера и его последователей, будто бы стремившихся к «разрушению западного сообщества, искажению образа Германии» [296]. В разгар дискуссии Фишер получил письмо, отправленное из посольства ФРГ в Вашингтоне. Это было приглашение выступить в ведущих американских университетах с лекциями о причинах Первой мировой войны. И сроки, и тематика были поддержаны МИД ФРГ, а поездку заранее профинансировал Институт имени Гёте — государственное учреждение ФРГ, призванное распространять немецкую культуру за рубежом. Узнав о приглашении, Герхард Риттер совместно с двумя другими профессорами обратился в МИД с требованием отказать Фишеру в поездке, заранее запланированной и объявленной. Гамбургский профессор обвинялся в «антипатриотизме», а чтение лекций в американских университетах объявлялось опасным, способном нанести «урон престижу Германии». Тяга к превращению науки в инструмент политики холодной войны была повсеместной. Донос возымел действие, по команде из Бонна посольство и Институт имени Гёте отозвали приглашение. Ситуация приняла скандальный характер и даже обсуждалась в бундестаге. Однако поездка Фишера в США состоялась (средства нашлись у благотворительных организаций), лекции были прочитаны со значительным успехом…

Поначалу Фишер оказался в изоляции, в том числе и в родных стенах Гамбургского университета. Из авторитетных ученых на его стороне выступили только политолог Карл Дитрих Брахер и социолог Ральф Дарендорф, а также ученики Фишера — Иммануэль Гейсс (1931–2012) и Дирк Штегман. Для Фишера началась новая, непривычная и чрезвычайно сложная жизнь — жизнь человека и ученого, идущего против течения.

Известный публицист Карл-Хайнц Янссен утверждал, что Фишер «никогда не продумывал до конца, какие политические выводы следуют из его научных посылок» [297]. Факты опровергают подобный вывод. В обстановке, когда поддержка общественности была минимальной, Фишер упорно стоял на своем: германское руководство в 1914 г. «стремилось к большой войне, готовило войну, добилось развязывания войны» [298]. В интервью, данном газете «Die Welt», Фишер прямо связывал события 1914–1918 гг. с событиями 1939–1945 гг.: «Страдания и опыт Второй мировой войны обострили наше историческое зрение». Он задавал неудобные вопросы, обращенные к самой широкой публике: «Готовы ли мы, учитывая временную дистанцию и необходимость продуманного баланса суждений, извлечь уроки из прошлого Германии?» [299] В 1930-е гг. именно неспособность к извлечению уроков из истории и привела, по убеждению Фишера, к новой мировой войне [300].

Рецензент журнала «Blätter für deutsche und internationale Politik» предвидел, что книга Фишера, «написанная sine ira et studio», станет, учитывая трагический опыт 1933–1945 гг., «особым предупреждением для многих немцев» [301]. Прогноз полностью оправдался. Под прямым воздействием «контроверзы Фишера» в историографии ФРГ стал активно обсуждаться вопрос о месте нацистской диктатуры в общей линии преемственности германской истории.

На съезде западногерманских историков, проходившем в октябре 1964 г., тезисы Фишера оказались в центре внимания. Интерес общественности был настолько велик, что заседания научного форума впервые демонстрировались по телевидению, а на трибуну для гостей были допущены студенты, единодушно поддерживавшие опального профессора. Один из бывших учеников Фишера вспоминал много лет спустя: «Никто из этой массы студентов, слушавших его лекции в Гамбурге или в других местах, и не думал о Первой мировой войне или июльском кризисе 1914 г. Все понимали, что у кого-то хватило мужества выступить против истеблишмента и поднять проблему континуитета так, как ее разумели студенты. Мы были сторонниками Фишера, потому что он доводил до бешенства этих старых господ, которые продолжали вести семинары о “демонии власти”, о германском духе, об историческом величии Бисмарка и т. п. На самом деле существо спора относилось к другой войне. Нас волновал вопрос, который не всякий решался задать. Это был вопрос об Освенциме, о том, как все это произошло» [302].