Жестокая память. Нацистский рейх в восприятии немцев второй половины XX и начала XXI века - Борозняк Александр Иванович. Страница 29

Во второй половине 1960-х гг. в Федеративной Республике на арену научной и политической деятельности вышло новое поколение, не имевшее непосредственного опыта нацизма, но непримиримое ко лжи о прошлом. «Во времена Аденауэра, — отмечал «Der Spiegel», — родилась новая генерация, склонная анализировать и спрашивать. Ведь период 1933–1945 гг. выглядел, с их точки зрения, как огромная черная дыра» [397]. Велер справедливо указывал позднее, что совесть молодежи, ее «новая мораль не могла примириться с уклончивыми ответами, с продолжающимся вытеснением памяти о прошлом» [398]. Брахер, отнюдь не симпатизировавший этим юношам и девушкам, назвал их «поколением жесткой критики и ревизии, бунта и реидеологизации» [399].

«В благоустроенных квартирах западных немцев, — писал после посещения ФРГ советский публицист и переводчик Лев Гинзбург, — вдруг зазвучало эхо далеких выстрелов, там, в Керченской яме, в Бабьем Яру, в балках смерти, в глубине тюремных дворов, в камерах пыток. Молодежь, словно очнувшись, вопросительно взглянула на старших: кем вы были?.. кто вы?.. Непережеванное, загнанное вглубь прошлое набухало, превращалось в гнойник…» [400].

Видимо, немецко-английский исследователь Ральф Дарендорф был едва ли не первым, кто указал на значимость для исторического сознания ФРГ фактора смены поколений. В 1965 г. он констатировал: «Сломлено глухое и долгое молчание, и преодоление прошлого становится серьезным… Новое поколение может ставить вопросы, не опасаясь, что ответы чувствительно затронут самих себя… Только 20-летняя дистанция помещает прошлое в новое измерение» [401]. Hopберт Фрай писал о «поколении, рожденном духом критики национал-социализма» [402].

У студентов западногерманских университетов неожиданно, казалось бы, проснулся значительный интерес к коричневому прошлому. По требованию академической молодежи во многих высших учебных заведениях были прочитаны курсы лекций по истории национал-социализма. Лучшая часть родившихся уже после войны юношей и девушек Западной Германии и Западного Берлина стремилась разобраться в истории своих отцов, овладеть знаниями, необходимыми в ходе противостояния нацизму и неонацизму. Им пришлось извлекать уроки не только из истории Третьего рейха, но и из истории забвения Третьего рейха. Непривычная самостоятельность студентов, их четко выраженное стремление к истине вызвали тревогу, а кое-где и панику среди профессуры старого призыва.

Недовольство молодежи, первоначально направленное преимущественно против закоснелых методов преподавания, против антидемократического характера системы высшего образования, негодование, стихийно выплеснувшееся на улицы, — все это обернулось тогда поиском новых путей политического развития, новых трактовок прошлого. Это было, по словам одного из историков, «запоздавшее непослушание» [403].

Участники движения рассказывают, что публикации (преимущественно левого толка) о нацистском режиме бойко раскупались на книжных развалах у входа в студенческую столовую Свободного университета в западноберлинском районе Далем.

Идеология студенческих антинацистских акций была достаточно путаной. Нередки были явно упрощенные оценки происхождения и характера фашистской диктатуры, а ФРГ понималась (чего не избежала и советская публицистика той поры) чуть ли не как прямое продолжение гитлеровского рейха. Отсутствие точных знаний о нацистской диктатуре вело к пропагандистскому применению терминов «фашистский» или «фашизоидный», служивших нередко целям разоблачения политических противников. Вспоминается лозунг, который на митингах скандировали студенты западноберлинского Свободного университета: «Капитализм ведет к фашизму — долой капитализм!». В листовке Социалистического студенческого союза (ноябрь 1967 г.), ратовавшего за «антиавторитарное сознание» и «новый классовый анализ», содержалась весьма характерная формулировка: «Постфашистская система ФРГ превратилась в профашистскую» [404]. Искренних сторонников демократии нередко отталкивало от молодежного бунта сочетание марксистской фразеологии и призывов к террору. Настораживало огульно-высокомерное нежелание диалога с представителями старших поколений: «Невозможно говорить с людьми, которые создавали Освенцим». Или: «Мы готовим восстание против поколения нацистов». Широко известный лозунг: «Не верь никому из тех, кто старше тридцати» [405].

Бернхард Шлинк, широко известный ныне правовед и автор популярных романов, писал о настрое своей генерации: «Осмысление! Осмысление прошлого! Мы, студенты, участники семинара, считали себя авангардом тех, кто взялся за осмысление прошлого. Мы настежь распахивали окна навстречу свежему ветру, чтобы он наконец смел пыль с истории, со всех ужасов прошлого, преданных забвению нашим обществом, вычеркнутых им из памяти… Осуждение необходимо, это не подлежало для нас сомнению. Также не подлежало сомнению, что речь идет не просто об осуждении того или иного охранника концлагеря, конкретного исполнителя. Суд шел над целым поколением, которое востребовало этих охранников и палачей или, по крайней мере, не предотвратило их преступлений и уж во всяком случае не отвергло их хотя бы после 1945 года; мы судили это поколение и приговаривали его к тому, чтобы оно хотя бы устыдилось своего прошлого… Пожалуй, то рвение, с которым мы исследовали ужасы прошлого, чтобы предъявить их другим, было действительно отталкивающим. Чем ужасней оказывались события, о которых мы читали или слышали, тем больше уверялись мы в правоте нашей просветительской и обвинительной миссии» [406].

Студенты клеймили преступления гитлеровского режима, убедительно разоблачали геноцид по отношению к евреям, но никак не выражали своего отношения к нацистской агрессии против СССР. «Участие отцов в войне, их деяния в Советском Союзе не были тогда темой для дискуссий» [407]. Догматы холодной войны оказывали влияние и на тех, кто искренне стремился к их преодолению.

Воздействие идей Карла Маркса на студенческое движение не было ни глубоким, ни длительным. Падение влияния марксистской методологии определялось как ее недостаточной продуктивностью (учитывая вульгаризованные формы ее пропаганды), так и реализацией правительственных «запретов на профессии» — удалением левых из сферы преподавания, особенно в средней школе.

Прошло уже более четырех десятилетий, а в литературе ФРГ до сих пор как не было, так и нет «спокойных» оценок студенческого движения, его воздействия на историческое сознание. С точки зрения Германа Люббе, выступления молодежи, их идейные поиски были всего лишь «проявлением экспрессии, характерной для периодов смены поколений». Главное, о чем сожалел философ, — об утраченной готовности поколения к «согласию с политической системой ФРГ» [408]. Бруно Хек, исполнявший должность генерального секретаря ХДС, заявлял, что студенческий бунт «разрушил больше ценностей, чем Третий рейх». Отсюда следовало парадоксальное заключение: «Преодолеть 1968 год важнее, чем продолжить преодоление Гитлера» [409].

Радикализм студенческой молодежи, ее левацкая фразеология, несомненно, отпугнули немалое число интеллектуалов старшего поколения. Если в 1965 г. Эрнст Нольте сетовал на «незащищенность противников фашизма» в высшей школе [410], то уже в 1973 г. он именовал «марксистский фермент» почвой, «на которой произрастает фашизм» [411].