Маскарад (СИ) - Пылаев Валерий. Страница 46

Впрочем, я понемногу привыкал и к завалам. И если не находил в работе с его благородием профессором удовольствия, то хотя бы смог убедить себя, что во всех этих телодвижениях есть какая-никакая польза. Вольский изучал бумаги исключительно по наитию, непоследовательно и сумбурно, однако компенсировал беспорядок упрямством и поистине фантастической для столь почтенного возраста трудоспособностью. Даже на несуществующие зацепки он бросался с таким упоением, что хотя бы по законам статистики рано или поздно должен был случайно выловить что-то стоящее.

И такими находками я уж точно не собирался делиться ни с колдуном, ни с Воронцовой, даже если они отправили меня помогать Вольскому без особой причины… и уж тем более, если причина на самом деле была. Пока я только догадывался, для чего им могли понадобится знания о наследии древних, но уж точно не для благих целей.

Где-то во тьме веков наверняка скрывались подобные мне. Люди из этого мира, могучие и многомудрые старцы, которые веками защищал свою страну — и не только от чужих армий. И пусть их сложно назвать рыцарями без страха и упрека, они уж точно не прозевали бы появление в столице сильного колдуна. И рано или поздно пришли бы за ним…

Если бы он не пришел за ними раньше.

Все эти месяцы я и сам искал следы. И пусть работа с Дельвигом и Геловани не оставляла ни свободного времени, ни даже сил, кое-что мне все-таки удалось откопать. И теперь разрозненные кусочки мозаики понемногу складывались в некое подобие картины. Я пока еще не мог разглядеть ее полностью, однако даже те зацепки, которые совсем недавно казались просто случайностью или совпадением, вместе создавали… что-то.

Последовательность событий.

И, если я не нафантазировал лишнего, все это началось не с появлением колдуна в столице два-три года назад, а еще раньше, во время войны. Николай Станиславович Велевский — мое альтер эго из этого мира — погиб пятнадцатого декабря одна тысяча девятьсот четвертого. В тот самый день, когда снаряд из японской гаубицы угодил в один из казематов крепости Порт-Артура, отправив на тот свет чуть ли не десяток старших офицеров разом. Подстроить столь удачный обстрел и уж тем более попадание было бы почти невозможно…

Почти. Но если уж кто-то решил избавиться от меня, способ он выбрал верный — и явно со знанием дела. Мое прежнее тело выдерживало и выстрелы из пистолета, и винтовочные пули, и осколки, и даже пулеметную очередь. Пожалуй, гранаты тоже бы не хватило… Но даже самые крутые сверхчеловеческие возможности все же не безграничны. И прямое попадание артиллерийского залпа определенно лежало за пределами того, что я мог пережить.

А буквально через несколько дней — двадцать первого декабря — поручика Чернова, одного из младших офицеров зарезали в карауле. Так тихо, что заступившие с ним вместе в наряд солдаты ничего не заметили до самого утра. Времена тогда наступили особенно сложные, и смерть была частой гостьей в Порт-Артуре, однако этот случай получился особенно громким: даже в газетах писали о таинственном убийце, который будто умел проходить сквозь стены, не оставляя следов.

В конце концов расследование зашло в тупик, и все списали на работу японских диверсантов, но в деле осталось слишком уж много белых пятен. Особенно для того, кто знает, что и где искать — и сам не понаслышке знаком с рукопашным боем.

Во время войны я не раз сходился с японцами лицом к лицу, когда в ход шли не только приклады, винтовочные штыки, сабли или тесаки, которыми обычно вооружали артиллеристов, но и ножи с дубинками, и самодельные кастеты. Японцы изрядно уступали ростом русским солдатам, зато сражаться умели уж точно не хуже. А среди офицеров порой встречались настоящие мастера клинка. Умелые, жестокие, коварные и обученные орудовать своими треклятыми кю-гунто так, что даже мне приходилось попотеть.

Но вряд ли хоть один из них, даже самый ловкий и многоопытный, смог бы без шума проделать такое, да еще и с полным сил боевым офицером. Если отчеты из старой папки не врали, на теле несчастного Чернова насчитывалось около дюжины ран, нанесенных коротким обоюдоострым клинком. Кто-то буквально искромсал поручика, а потом еще и отрезал бедняге голову.

Будто знал, что даже уколов в печень и сердце, нанесенных с мастерской точностью, все-таки может оказаться недостаточно.

Разумеется, все это могло объясняться и проще — если той ночью в карауле орудовал окончательно слетевший с катушек психопат. Или доведенный до отчаяния человек. Или сразу несколько своих же подчиненных, решивших свести счеты с неугодным офицером. Один случай странной гибели офицера действующей армии или отставника сам по себе значил не так уж много.

Я насчитал полдюжины — и это только из тех, которые были слишком уж загадочными или кровавыми, чтобы оказаться просто трагическим стечением обстоятельств.

Я. Зарезанный в карауле Чернов. Взрыв склада боеприпасов весной одна тысяча девятьсот пятого. Автомобильная авария в Тифлисской губернии летом девятьсот шестого, оставившая от французского «Рено» с водителем внутри стальной блин немногим толще моей ладони.

И последний случай уже здесь, в Петербурге, почти ровно два года назад — в октябре девятьсот седьмого. Самое, на первый взгляд, обычное ограбление — один из тех случаев, когда преступнику попадается слишком уж несговорчивая и упрямая жертва. По официальной версии следствия убитый — ветеран в отставке — попытался сопротивляться и получил несколько пуль из Смит-Вессоновского револьвера.

Из которых две таинственным образом угодили в сердце и еще две — в голову.

Шесть трупов за три года. Шестеро возможно даже не знакомых друг другу вояк. Имена,которые мне не приходилось слышать раньше, и фотографии отвратительного качества — и только в тех случаях, когда вообще удавалось раздобыть фотографии, а не только ссохшиеся от времени страницы архивных документов.

Слишком мало информации, чтобы быть уверенным хоть в чем-то — и ту мне приходилось добывать буквально по капле, щедро разбавляя предположениями и домыслами. Но если хотя бы половина из этих самых домыслов оказались верными, если кто-то действительно решил избавиться…

— Боже, друг мой, как я устал. Вы даже представить себе не можете.

Из скорбных размышлений меня вырвал не менее скорбный голос Вольского. Почтенный Петр Николаевич сердито отбросил в сторону очередную папку с бумагами и грузно плюхнулся на стул, будто разом лишившись всех своих сил, которые еще мгновение назад казались и вовсе неисчерпаемыми.

— Порой мне кажется, что мы так никогда никого и не отыщем, — тоскливо продолжил он. — Признаться, я даже пробовал читать не о знахарях, а о тех, кого называли богатырями. Но это ведь все равно, что искать иголку в стоге сена! В каждом знатном роду есть предки, которые обладали особым Талантом или…

— Так зачем же вам знатные рода, Петр Николаевич? — усмехнулся я. — Если среди нас действительно до сих пор живут былинные герои, они вряд ли так уж сильно жаждут внимания или громких титулов. Такие люди скорее прячутся среди простого народа.

— Поверьте, друг мой, я изучал и подобное. — Вольский протяжно вздохнул и рассеянно закопался пятерней в ворох бумаг. И их куда больше, чем вы можете себе представить. Незаконнорожденные дети, потомки с внезапно проснувшимся Талантом… Сколько угодно случаев — взять хотя бы этот!

По столу в мою сторону скользнула газетная вырезка. Если мне не изменяла память, Вольский уже проверил статью и самолично заявил, что она не стоит ровным счетом никакого внимания. В самом деле, на войне всегда находится место подвигу, а репортеры активно приукрашивают действительность, превращая обычных честных служак в тех, кто мог в одиночку обратить в бегство целое полчище японцев.

Герой этого опуса одолел всего дюжину, а пятерых убил в неравной схватке голыми руками. Однако внезапно свалившаяся на голову слава, похоже, пришлась ему не по нутру. Солдат на слегка размытой фотографии под заголовком позировал на камеру без всякой охоты: зачем-то встал вполоборота, раза в полтора дальше, чем следует, поднял ворот шинели и надвинул фуражку чуть ли до самых глаз. Будто то ли стеснялся собственной внешности, то ли просто не хотел, чтобы его узнали.