Семейный пикник - Ролле Элизабет. Страница 31

Доктор пожал плечами.

— Придется заявить в полицию. Сожалею, мистер Кроу­форд, но гласности теперь не избежать. На вашем месте я бы сам переговорил с мистером Хайндом прежде, чем все это по­явится в газетах.

— Сейчас это уже не имеет особого значения, — с горечью сказал Кроуфорд. — Я поставил себя в такое положение, по сравнению с которым просто лишиться наследства — сущие пустяки. Теперь мое имя будет связано с дачей ложных пока­заний в корыстных целях и с попыткой убийства. Думаю, мой отец предпочел бы лучше лишиться последнего пенса, чем уви­деть нашу фамилию в газетах в таком контексте. Впрочем, мне некого винить, кроме самого себя... Сэр Карлайл, я при­ношу вам свои извинения. Что бы я сейчас ни сказал, это все­го лишь слова, и они никогда не загладят мою вину перед вами. Единственное мое оправдание в том, что я сам заблуж­дался.

Патрик безмолвно слушал Кроуфорда, опустив глаза и положив руку на загривок сидевшей рядом собаки; пальцы его нервно подрагивали, и Бэрридж подумал, что Патрик ско­рее простит Кроуфорду попытку застрелить его, нежели то, что по его вине считал себя убийцей. Кроуфорд сделал неболь­шую паузу, ожидая ответа Патрика, однако тот хранил молча­ние, и Бэрридж в этот момент почти физически ощутил как невыразимо трудно Патрику сказать сейчас что-либо.

— Во всем, что случилось, виноват я один, — продолжил Кроуфорд, — Ли оказался замешанным в эту историю толь­ко из-за меня. Сэр Карлайл, я сознаю, что у меня нет никако­го права обращаться к вам с просьбой, но все же...

Патрик поднял на него свои светло-карие глаза, в кото­рых отражались боль и смятение, и еще острое желание, чтобы все это побыстрее кончилось; их взгляды встретились, и Пат­рик тихо спросил:

— Что вы от меня хотите?

— Чтобы вы и мистер Бэрридж сказали, что вчера я был в беседке один.

Патрик перевел взгляд на Бэрриджа, в ответ на этот безмолвный вопрос тот сказал:

— Решать вам.

Патрик снова опустил глаза на Ника и, машинально тере­бя густую собачью шерсть, произнес:

— Мистер Кроуфорд, я не намерен причинять вам лишние неприятности. Забудьте о том письме, которое вы мне посла­ли, и о вчерашнем происшествии тоже. Будем считать, что этого не было. Если мистер Бэрридж согласен, конечно...

Бэрридж кивнул, подумав, что у Патрика, судя по этому поступку, великодушный характер. И еще доктор подумал о том, как мучительно для Патрика будет снова отвечать на во­просы полиции, снова, и не раз, говорить о событиях того тра­гического дня, когда разбился Роджер, вспоминать подробно­сти его гибели и вдобавок еще объяснять, почему вначале сам он вместе с Ли и Кроуфордом дал ложные показания. А дока­зательств того, что Роджера убил Гловер, все равно нет, так же как нет и свидетелей — Луиза Олбени мертва. Как посмот­рят на это присяжные?

Погрузившись в свои размышления, Бэрридж на какое-то время отключился от окружающего, а когда очнулся, увидел, что Кроуфорд подошел к Патрику и что-то говорит ему, при­чем вид у обоих смущенный — очевидно, Кроуфорд счел своим долгом выразить благодарность, а Патрик, поскольку его чувства в отношении Кроуфорда были неоднозначны, предпочел бы обойтись без этого; им обоим было трудно говорить друг с другом. Бэрридж кашлянул, чтобы привлечь их внимание, и они тотчас с готовностью прервали свой диалог и обра­тились к нему.

— У меня есть некоторые соображения по поводу того, что нам следует сообщить полиции, — сказал Бэрридж, — а точнее, по поводу того, что сообщать не следует. Я считаю нецелесообразным поднимать вопрос об убийстве сэра Родже­ра. Дело в том, что доказать вину Гловера теперь уже не удастся, — пояснил он, отвечая на недоумевающие взоры трех пар устремленных на него глаз. — Прошло слишком много времени, и никаких вещественных улик уже нет. Ваши свиде­тельские показания вызовут недоверие, поскольку раньше вы в один голос утверждали совсем другое. Вы сместили под­линное время смерти сэра Роджера и тем самым создали Гло­веру отличное алиби: около часа он вместе с Луизой уже вер­нулся в отель. Замечу кстати, что, хотя полицейский врач ос­матривал тело уже вечером, будь он более опытен и внимате­лен, то установил бы, что смерть наступила гораздо раньше, чем вы утверждали. Очевидно, он ограничился поверхност­ным осмотром, поскольку перед ним не ставили задачу опре­делить время смерти. Что-то все же показалось ему стран­ным — я слышал, как он спрашивал у хозяина отеля, какая температура на дне ущелья. Тот ответил, что там всегда очень холодно, намного холоднее, чем наверху. Наверно, он сильно преувеличил, однако благодаря его словам врач объ­яснил замеченные несоответствия низкой температурой воздуха в ущелье.

— Здесь я могу уточнить, — заговорил Кроуфорд. — Ущелье тянется с севера на юг, и на всем протяжении дно его действительно находится в тени и там ощутимо холоднее, чем наверху. За одним-единственным исключением: в районе пещер направление меняется и дно ущелья хорошо осве­щено солнцем, температура там такая же, как на самом солнцепеке наверху.

— Это и послужило причиной его заблуждения! Вернем­ся к вашим показаниям. Гловера вы там не видели, его виде­ла одна Луиза, а она мертва. Из ваших показаний следует только одно — веревка вдруг по неизвестной причине лоп­нула. Согласитесь, что для обвинения в убийстве этого явно недостаточно. Единственным результатом этого разбиратель­ства будет масса неприятностей для всех вас. Зато легко до­казать, что Гловер отравил Луизу Олбени: достаточно про­вести эксгумацию и повторное исследование, чтобы выявить тот яд, которым ее отравили. Тогда сразу станет очевидным, что в то время, когда в ее организм попал яд, Луиза находи­лась не в этом доме, а в доме Гловера. Этому есть свидетель — горничная Марта Во. Я полагаю, что под давлением доказа­тельств Гловер признается в этом убийстве, но наверняка за­явит, что убил из ревности. В настоящее время ему известно о полученном Луизой письме с предложением выйти замуж, и он будет утверждать, что Луиза собиралась порвать с ним и сообщила, что намерена выйти замуж за другого, поэтому он в отчаянии отравил ее. Такой мотив позволяет надеяться на снисходительность суда.

— Но тогда он легко отделается, — хмуро заметил Кроу­форд, — хладнокровно убить трех человек и быть осужден­ным только за одно убийство из ревности это несправед­ливо!

— Почему же за одно? — возразил Бэрридж. — Я предъяв­лю письмо, которое Гловер послал леди Камилле, чтобы заманить ее на пустырь, и версия о ее самоубийстве сразу отпадет. Револьвер, похищенный из этого дома, обыск в комнате леди Камиллы в ту ночь, когда Гловер был здесь, — все это указывает на него. Думаю, полиция отыщет еще что-нибудь, да и алиби у Гловера на это время, конечно же, нет. Он ускольз­нул благодаря тому, что тогда его никто не заподозрил, а теперь полиция займется им всерьез, и рассчитывать на снисходительность суда ему уже нечего: это убийство ради денег.

— В письме Камилле говорится, что ей сообщат правду о смерти Роджера, — тихо сказал Патрик.

— Я уверен, что Гловер до конца будет отрицать свою причастность к смерти леди Камиллы, а значит, и авторство письма, поэтому вам нечего опасаться, что он даст какие либо разъяснения по этому поводу. Поднимать вопрос о смерти сэра Роджера не в его интересах. Даже в том маловероятном случае, если Гловер все-таки признается в убийстве леди Камиллы, он наверняка скажет, что упомянул сэра Роджера просто так, чтобы вынудить ее прийти. Зачем ему доброволь­но брать на себя еще одно убийство? Итак, вы принимаете мое предложение? — спросил Бэрридж, окинув взглядом присут­ствующих.

— Да,— ответили в один голос Кроуфорд и Ли, для кото­рых план Бэрриджа был подлинным спасением.

Патрик помедлил, однако потом тоже кивнул в знак со­гласия и сказал:

— А теперь извините меня — я устал и хочу остаться один.

Эпилог

 Пять дней спустя Бэрридж, собрав утром свои немного­численные вещи, заявил Патрику, что уезжает домой двенад­цатичасовым поездом, и попросил проводить его.