Баллада о неудачниках (СИ) - Стешенко Юлия. Страница 21

А еще Вильгельмина болтала. Трещала не останавливаясь.

— С призывом всегда так. Не обращай внимания, серьезно. Мозги вырубает наглухо. Он вообще на примитивную логику рассчитан, удовлетворение базовых потребностей: еда, отдых, безопасность, комфорт, поэтому и жертвы обычно дети. Тебя потащило только потому, что мы близко подошли. Защитный механизм отработал — потенциальных свидетелей к дому приманить и грохнуть, чем по лесу за ними гоняться…

Я слушал и кивал. Кивал и слушал.

А потом я вез Вилл домой.

— Марк, смотри, там цветы! Стой, я хочу цветы!

— Подожди, мне нужно в кустики. Тут нет кустиков. Я пойду туда. Нет, туда. Марк, посторожи.

— А тут есть река? Пошли искупаемся! Сейчас жарко, пошли, ну пошли же!

— Марк, хочешь секрет? Нельзя никого превратить в жабу. Если тебе обещают такую ерунду, не верь. Врут, мудилы! А вот поджарить — это да, это запросто.

— Где мой котенок? Марк, найди котенка!

Когда мы добрались до места, я был весь в мыле, как загнанный конь, омерзительно трезвый, да еще и с котенком в руках. Мелкий засранец беспробудно дрых и дергал во сне ногами.

— Марк, пошли ко мне! У нас есть пиво? Где здесь можно купить пиво?

Я переложил котенка в левую руку, а правой поймал досточтимую леди Вильгельмину под мышки и перебросил через порог.

— Спать иди, чудовище!

— У тебя мой кот! — в темноте что-то загрохотало, послышался мягкий тяжелый шлепок. Я вошел, осторожно нашарил на полу Вилл.

— Вставай.

— Не хочу.

— Вставай, я сказал!

— Мне тут удобно.

Я зарычал, ухватил ее за пояс и закинул на плечо. Сразу так надо было, а не рассусоливать.

— Меня тошнит.

Да твою ж мать…

Я поднялся по лестнице, опытным путем нашел спальню и сгрузил обмякшее тело на кровать.

— Сапоги сама снимешь?

— Где мой котик?

— Ясно. На, — я спихнул ей на грудь блохастую тварь. — Давай сюда ногу. Так. Молодец. Теперь правую.

Босая Вилл скрутилась клубком на кровати, крепко прижимая к груди котенка. Я развернул шерстяное одеяло и укрыл ее.

— Спи, пьяница.

Комок грязного меха залез Вилл на голову и устроился в волосах, как в гнезде. При этом он рокотал так, будто размером был с хорошего пса.

В окна дома заглядывала круглая луна, заливая комнаты бледным светом. Спустившись на первый этаж, я нашел кувшин, зачерпнул из бочки воду и прихватил кружку. Когда я вернулся, ведьма уже спала. Я молча поставил кувшин на стол и вышел, плотно прикрыв за собой дверь.

Женщинам нельзя пить.

А если женщины хотят пить, у них должна быть не приходящая, а постоянная прислуга!

На улице было прохладно. Я остановился на крыльце, глубоко, до хруста потянулся. Хмель уже выветрился, и я был трезв, как монах в пост. Можно было бы, конечно, вернуться в «Фазана». Или съездить в «Сломанный дуб». Или еще куда. Я зевнул. Вернулся, проверил, не свалилась ли с кровати Вилл. И поехал домой.

Глава 16, в которой Марк режет зелень

Сливки Колючке было нельзя, вот только Колючка этого не знала. Она упорно карабкалась по моей штанине, с колен подтягивалась на стол, болтая в воздухе короткими лапами, и с разбегу ныряла в тарелку. Я вытаскивал этот клочок меха из пирога, отряхивал, ставил на пол. И все начиналось сначала.

— Паттишалл отказал. Причем сразу. Даже слушать не стал, — я примерился к пирогу, выбирая место, куда ткнуть ложкой. Справа крема вроде побольше было.

Колючка уже лезла по штанине.

— И почему отказал? Что не так? — Вильгельмина обернулась от кухонного стола, держа на весу окровавленные руки. Ни дать ни взять палач, прервавший допрос для любезной беседы.

— Сказал, что это только развратит крестьян.

На самом деле Паттишалл сказал, конечно, по-другому. «Только в твою голову, Денфорд, могла прийти такая бессмысленная идея! Я не слышал большей глупости! Покупать крестьянам дома — что за бред! Ты не способен думать даже на шаг вперед!» Визжал, как боров.

Колючка, дрыгая ногами, заползла на стол.

— Не поняла. Ты же предлагал осведомителю дом, а не участие в содомитской оргии.

— Ну, я тоже сначала не понял, — подпустил загадочности я. Открытие того стоило. Действительно стоило. В общем, ради этого-то я и пришел. Я должен был кому-то рассказать, пока меня не разорвало к чертям! Но торопиться тут было ни к чему. Нет, тут была нужна интрига!

Колючка набрала разгон для прыжка, но я перехватил ее в полете и опустил на пол.

— Не томи, — кровь сохла на руках у Вилл, темнея на глазах.

— В общем, вчера этот гребаный Роб Малиновка потряс еще одного сборщика налогов. На этот раз, к счастью, без трупов. Как шериф вопил! Ты бы слышала. Голуби с крыши падали. А потом он написал королю письмо. И оставил его на столе сохнуть, — я неторопливо откусил пирог и замолчал. Говорить с набитым ртом — верх невоспитанности. Если, конечно, не хочешь заплевать собеседника с головы до ног. Это каждый знает!

Колючка полезла по штанине вверх.

— Денфорд!

— М-м-м-м?

— Ты это специально!

— М-м-м-м!

— Жуй быстрее и рассказывай!

— Не называй меня Денфорд. Терпеть не могу. Как на службе, — я запил пирог сладким ягодным отваром. — И убери свою кошку. Есть же невозможно.

— Пока вроде неплохо справляешься, — Вилл покосилась на пирог, ущербный, как луна в третьей четверти. Моя вина, каюсь.

— Я не обедал! — Колючка возникла на столе, неумолимая, как божья кара. — Вилл! Сделай с этим что-нибудь!

— Кис-кис-кис, — заворковала гроза драконов и поджигательница оборотней, отрезая кусок свиной печенки. — Иди сюда, девочка! Колючка, кис-кис!

Котенок заметался по столу, вступив передними лапами в крем, тоскливо заверещал и вдруг шагнул с краю — так, словно собирался пройтись по воздуху. Я едва успел подставить ладонь. Ложка загрохотала по полу, а Колючка, вытаращив бессмысленные серые глаза, рвалась и загребала пустоту растопыренными лапами. Я осторожно поставил ее на пол. Задрав короткий толстый хвост, блохастая дура рванула к куску печени и, урча, потащила его под стол, оставляя за собой густой кровавый след.

— Ну? Теперь ты готов поделиться со мной откровением?

Я поднял ложку, подул на нее и вытер об штаны. Годится.

— Я зашел к шерифу и увидел, что в комнате его нет. А на столе лежит письмо. Совсем свеженькое, песочком присыпанное. Ни одной кляксы, ни одной помарочки.

— Денфорд!

— Марк. Я настаиваю.

— Упырь ты, а не Марк!

Видел я упыря у Вилл в книжке. Уродец тот еще.

— Я не обижаюсь. Женщины чувствительны и невоздержанны. Так вот. Ни одной кляксы, ни одной помарочки. Очень мне стало интересно, кому это наш господин Паттишалл пишет — сам, лично, собственной благородной рукой. Подошел я поближе и прочитал, — подцепив пальцем кляксу крема, я аккуратно слизал ее. Вилл, прикусив губу, ждала, но смотрела крайне неодобрительно. Как бы она в меня тем ножом, что в печени торчит, не бросила. Я заторопился. — В послании написано о том, что одолели Нортгемптон разбойники. Никакой просто жизни нет. Ужасная банда, никак не справиться. Кстати, чтобы ты знала — их вообще человек десять.

— О!

— Да. Скот угоняют, людей убивают, казну грабят. Сейчас вот вообще немыслимое совершили — перехватили на тракте мытаря, забрали налог с двух деревень. И сумму Паттишалл указал. Хорошая такая сумма, большая. А я как раз сегодня с утра сборщика налогов опрашивал. И старост деревенских. И знаешь что?

— Неужели? — Вилл округлила глаза в веселом удивлении. — Вот затейник!

Ну молодец же! Быстро соображает, хоть и женщина.

— Ага. Паттишалл в докладе завысил сумму почти в два раза.

Я старался быть сдержанным. Такое вот насмешливое равнодушие, чтобы сразу всем понятно было, что если кого тут и задели, то точно не меня. У Паттишалла здорово получается. У меня, как оказалось, не очень.