Баллада о неудачниках (СИ) - Стешенко Юлия. Страница 39

— Эй! Эй ты, мать твою!

Ни на мой крик, ни на пинок в бедро тело не отреагировало. Я пнул еще раз — уже ни на что не надеясь, просто от бессилия и злости.

— Грузите это коровье дерьмо в телегу, чего встали?

Второй караульный дрых на лавке, замотавшись в грязный плащ. Я сдернул с него ветхую тряпку.

— Встать!

Сонная принцесса замычала, зашарила рукой в поисках одеяла и попыталась свернуться в клубочек. Узкая лавка качнулась, и караульный сверзился на пол, и там уже завершил начатое. Свернулся калачиком и укрылся плащом.

— Всех отсюда вон! На телегу и в яму! И никакой воды сукиным детям!

Я вам устрою доброе утро, обмудки.

Дьявол, а день так хорошо начинался.

Весь в мыле, как загнанный конь, я метнулся из западной караулки в восточную, оттуда в замок — и влетел во внутренний двор как раз к прибытию кортежа. Знаменосцы уже сворачивали стяги, охрана устало сползала с лошадей, и стайкой пестрых птиц высыпали из кареты дамы, сопровождающие очередную пассию принца Джона. А у колодца… у колодца…

— Эй ты, стоять! — рявкнул я, хватаясь за меч. Малютка Джонни повернулся ко мне медленно, как только что разбуженный и не соображающий спросонья медведь. Крохотные глазки смотрели на подрагивающий перед лицом клинок с насмешливым удивлением.

— А чего я, милостивый сэр? Я ведь только воды попить…

— Я т-тебе попью! Эй вы, олухи, бегом сюда! — свистнул я отирающейся у ворот страже. — Взять его!

Сам Малютка Джонни, правая рука гребаного Малиновки — и где, у нас в замке! Да еще и в тот день, когда в Нортгемптон пожаловал сам принц Джон! Ну все, теперь шериф меня не остановит. Выбью из чертового сакса, где у Малиновки лежки, и переловлю всю банду, как бродячих собак.

Вы меня не вздернули, так я вас перевешаю.

Слава тебе, господи, за щедрые дары сии!

Какой невероятный сегодня день.

— Малютка Джонни, объявленный вне закона в Нортгемптоне, Уорвике и Ноттингеме, ты арестован!

А потом все пошло псу под хвост. Посыпалось, как сыплется слепленный неумелым ребенком песочный замок. Малютка Джонни оказались преданным слугой его высочества, а я — глупцом, осмелившимся посягнуть на защитника чертовой, мать ее, короны.

Принц подцепил саксонского выродка по пути. Чтобы скрасить досуг его высочества, какой-то придворный умник затеял соревнование лучников, в котором участвовали и воины отряда, и все желающие из числа прислужников и пажей. Вот тогда-то к лагерю и вышел заросший до бровей верзила с лонгбоу за спиной. Не знаю, что Малютка Джонни наплел охране, но его допустили до соревнования — и, конечно, проклятый сакс всухую обошел всех этих столичных хлыщей. Его высочество был изумлен. Его высочество был очарован. Его высочество был восхищен. Дикий сакс, огромный, как медведь, всаживал стрелу за стрелой точно в яблочко — и все это во славу короля!

Малютка Джон тут же получил и еду, и выпивку, и место в кортеже. В Нортгемптон он заявился на правах любимой игрушки монарха — а я посмел эту игрушку вырвать из рук.

Принц Джон был в ярости. Орал, брызгая слюной, стучал кулаком по столу и обвинял сходу во всем — от тупоумия до предательства. Я стоял перед ним навытяжку, молчал и преданно ел его высочество глазами. Лицо у меня горело, как кузнечный горн. От стыда я был готов провалиться сквозь землю. А еще я боялся. Просто и откровенно боялся — так, что коленки тряслись. Боялся ямы, и дыбы, и топора палача. Я не страшусь смерти в бою. К этой мысли я привык. Но вот так, глупо, мучительно и позорно… Джон скор во гневе. Что ему какой-то там отпрыск из многочисленного приплода безвестного дворянина. Я никто. Сор на полу. А сейчас еще и мешающий сор. Огрызок яблока, на котором монарх поскользнулся — и вот-вот раздавит.

— Пошел вон, идиот!

Не раздавил. В раздражении пнул в сторону. Я вылетел из зала красный и потный, руки у меня тряслись, во рту было кисло и горько, будто только что сблевал. А в спину летели шепотки и смех. Вся наша местная заплесневелая знать, все эти владельцы наделов размером с овечью шкуру, повелители десятка вонючих саксов, властители хлевов и навозных куч — они веселись. На этот раз гроза пролилась не над ними. Это ли не счастье?

Суки. Суки. Суки.

Последнее, что я увидел — широченную ухмылку Малютки Джонни. Сакс отсалютовал мне кубком.

Вот так вот, оказывается, надо жить. Охотиться в королевском лесу на оленей, грабить мирных жителей, убивать стражников. И будешь мил правителю. Вот как нужно делать. А я-то… Идиот. Истинно идиот.

На пиру я пил, не пьянея. И давил, давил в себе желание заорать, швырнуть кубок в стену и постал всех к трепаной матери. Шериф преданно смотрел в рот королю, епископ сочился благодушием, как соты — медом, а вокруг жрали, пили, хохотали и пели преданные сыны короны. Будто сидишь с кубком вина в хлеву — и двери заперты. Не выйти.

Некуда мне идти.

Время от времени я крутил на пальце кольцо. Гладкий металл легко скользил по коже.

Нет, это слишком жалко. Унизительно. Что я ей скажу? Что она мне скажет?

Хотя вранье это. Я знал, что хочу услышать. Что Малютка Джонни убийца, которому место не в пиршественной зале, а на виселице. Что я все сделал правильно. Что принц Джон — подлый сукин сын.

«Мама, мама, я коленку о камень ободрал!» «Злой камень, плохой камень, мы его прутиком, прутиком!»

Тьфу ты. Стыдоба.

Налив еще кубок вина, я осушил его в два глотка, как горькое лекарство.

Вилл бы, наверное, тоже была бы приглашена. Правда, посадили бы ее не здесь, а там, сверху — рядом с принцем и Паттишаллом. Но это все равно. Она бы тоже злилась на Джона. Мы злились бы вместе. Так намного проще — ненавидеть кого-то вместе.

А может, и нет? Может, хорошо, что она этого позорища не видела?

Не обращая внимания на негодующий взгляд соседа, я переставил к себе кувшин с вином.

Черт его знает, как лучше. Похоже, никак. И так говно, и так говно.

К черту.

Через неделю я был отмщен. Правда, это была исключительно херовая неделя. Даже прибывшая в королевском кортеже ласковая чернулечка-фрейлина не смогла ее скрасить — хотя старалась, как могла. Но того количества дерьма, которое на меня вылилось, чернулечка не перевесила. Паттишалл ухмылялся и поздравлял меня с удачной поимкой разбойника. Цвет местного общества изъявлял сочувствие, но шарахались, суки, как от прокаженного. Его высочество воротил свою монаршую морду и брезгливо кривился.

Когда я заметил Малютку Джона в коридоре с золотым блюдом в руках — думал, на шею ему брошусь и разрыдаюсь от счастья. Не подвел-таки, чертов сукин сын! Явил миру истинный саксонский дух! Тебя пригрели, обласкали, приблизили — а ты возьми да и вгони клыки в кормящую руку. Нет, правда. Мог бы — я бы Малютке Джону выпивку поставил. Перед тем как вздернуть на площади.

Я не стал хвататься за меч сразу. О, нет! Может быть, я и наивный дурак — но не настолько же наивный. Принца Джона золотое блюдо не убедит. Ему понадобятся доказательства посерьезнее. А значит, их нужно собрать. Тихонько проследив за крадущимся по замку саксом, я понял, что идет он к черному ходу для слуг. Там, судя по всему, Малютку Джонни кто-то поджидал — потому что вернулся он уже без золотого блюда. Второй ходкой чертов сакс вынес сообщнику серебряную тарелку, третьей — кубок, отделанный яшмой.

Это была разумная стратегия. Нарвись Джонни на страдающего бессонницей Паттишалла, вполне мог сказать, что выполнял чье-то поручение — полировал, скажем, посудину до зеркального блеска. А что до ночи полировал, так старался очень. Усердие проявлял.

Набитый серебряными кубками мешок так просто не объяснишь.

Нет, сакс был не идиот. Я, впрочем, тоже. На следующую ночь я расставил во дворе соглядатаев и велел держать наготове лошадей. Когда Малютка Джонни решит свалить из замка — а он точно решит свалить! — я буду наготове. Возьму и верного слугу государя, и всех его сообщников скопом.