Баллада о неудачниках (СИ) - Стешенко Юлия. Страница 74

— Кстати, а кто-нибудь видел лорда де Бов? Говорят…

— Да-да, покупает жаб и варит их. Мне рассказывала…

— И не он один. Не понимаю, как женщина может себе позволить…

Это было несправедливо. Нечестно. Вилл этого не заслужила. Мне хотелось встать, врезать кулаком по столу и сказать, что все они не правы. Что они нихрена не понимают и нихрена не знают. Что если бы не мы, их всех дракон к чертям сожрал бы, или оборотень, или еще какая-то дрянь. И что они должны быть благодарны!

Я перестал слушать. Какого дьявола? Пусть говорят, что хотят. Что они все понимают? Стадо. Тупое, пьяное, жующее стадо. Сидят в своих грязных домишках, считая их великими замками, ведут свой род от свиньи и сакса и мнят себя потомками древних властителей. Чертово болото. Как же я это все ненавижу. Болото. И свиньи. Дрянь.

Зазвучали первые такты эстампи. Народ зашевелился, девицы смущенно захихикали, бросая быстрые взгляды на поднимающихся мужчин. Я тоже встал. Я не любитель танцев, но лучше уж в центре зала ногами топать, чем с этими самодовольными свиньями за одним столом сидеть.

— Интересно, она будет танцевать? Это должно быть забавное зрелище! — проблеял какой-то чернявый сморчок в алом сюрко.

Я покачнулся — разумеется, случайно. И всем весом вдавил каблук недоумочному хлыщу в ногу.

— Эй! — возмущенно вякнул недоделок.

Я посмотрел на него сверху вниз — внимательно и серьезно.

— Извините, — пискнул чернявый и сник. Не повезло. Я-то надеялся, он мне в морду попробует дать.

Я кружился по залу, старательно притопывал и взмахивал руками. Сходился с девицами, расходился с девицами, менял девиц. Почему-то мне в пару постоянно попадала одна и та же красотка — дородная и белобрысая. Шея у нее была широкая и розовая, как у молочного поросенка, а над верхней губой блестели капли пота. Красотка мне улыбалась и зазывно взмахивала белесыми ресницами.

Да боже меня упаси!

Когда я оглянулся на помост, Вилл там не было. Она не появилась к концу этого танца, не появилась к концу следующего. Я переступал по залу с грацией пьяной цапли, кланялся и подпрыгивал. И думал.

Какого дьявола? Что ей сказал Джон? Или это не Джон? Шериф? Может, этот сушеный карась ей что-то наплел? Запросто ведь! Или разговор какой услышала — тут, в зале, приятного было много сказано.

А вообще, почему обязательно разговор? Почему кто-то что-то сказал? Может, живот у нее заболел. Или голова. Или выпила лишнего и подышать вышла. А сколько выпила, кстати? Сколько выпила-то?! Она одна ушла или с кем-то? Кого еще нет? Джон здесь, уже хорошо, черт с ним, с Джоном. Кого нет? Да хрен его разберет, тут людей, как дерьма в свинарнике.

Я довел фигуру до конца, поклонился оказавшейся напротив девице и начал торопливо проталкиваться к выходу.

— Вилл. Эй, Вилл! Ты где? — металл кольца скользил под влажными пальцами.

Черт. Может, она в отхожее место удалилась? И тут я. Очень кстати.

— Что?

Светлое платье казалось белым на фоне черного ночного неба. Одна. Слава тебе, господи. Одна.

— Ничего. Стой там, я сейчас приду.

Я вывалился из зала, распихивая некстати лезущую под ноги прислугу, и быстро пересек двор. На стене было ветрено, пахло дымом из кухни и скошенной травой.

— Ты чего сюда залезла?

— Просто. Красиво тут. Смотри, какие звезды.

Зачем? Что я, звезд не видел, что ли? Я послушно задрал голову.

— Да. Красиво. Пошли в зал.

— Потанцуем?

Вот оно что… Ох ты черт. И что сказать?

Я переступил с ноги на ногу. В этом своем платье Вилл была какая-то совсем уж маленькая и тоненькая. Беззащитная. Как Колючка. И что с этим следовало делать, непонятно.

— А почему бы и нет?

— И правда, почему?

— Подумаешь. Не обращай внимания. Скоты они все.

Вилл покачала головой, отвернулась, упершись локтями в стену. Внизу черные волны травы хлестали камень, как прибой. Я встал рядом, тоже свесил голову. Где-то недалеко пел соловей. Звуки были чистые и блестящие, они тянулись через ночь, как нанизанные на нить стеклянные бусы.

— Слушай, я тебя и не видел толком эти два дня. Чем все закончилось?

Не люблю, когда принц в городе. Дурное время. Мечешься, как шавка, кипятком обваренная, причем безо всякого смысла. Лишь бы на месте не сидел. Только пожрать и успеваешь — и то стоя.

— Что все?

— История с караваном.

— Пока не знаю. Я написала кучу докладных, особисты забрали автобус, откачали детей и развезли по домам.

— А что за дети? Что вообще произошло?

— Очень своевременный вопрос.

— А когда мне спрашивать было? Сначала дрались, потом бегали.

Вилл хмыкнула, подобрала камешек и швырнула его в траву, как в воду. Раздался приглушенный стук.

— Странный у тебя подход. Обычно спрашивают до начала драки.

— Нормальный. Сначала дело, потом разговоры. Ну?

— Еда это была. Контрабандная.

— Людоеды?

Слыхал я о том, что в деревнях в голодную зиму бывает. Но чтобы так вот…

— Не совсем. Точнее, людоеды, конечно, но не те, что ты имеешь в виду. Просто другая форма жизни. Предупреждая твой вопрос — нет, не чудовища. Разумные существа, ничем не хуже людей.

— И жрут человечину? Мерзость.

— Ну ты же свинину ешь.

— Свинину. А не людей.

— Так и они соплеменников не едят. И даже на людей, хочу заметить, не охотятся. Хотя могли бы.

— А это что было? Добровольная жертва во славу Христову?

— Нет. Честно выкупленный товар. Условно честно, конечно — формально употребление в пищу разумных существ запрещено, и хартию подписали все расы без исключения. В мирах побогаче теплый груз не достанешь. А вот на задворках… В детях там недостатка нет — не то что в деньгах.

Я вспомнил нищую деревню во Франции. Мы остановились там переночевать. Я лег на сеновале, а когда стемнело, ко мне пришла старуха — грязная и тощая, как смерть. Она тащила за собой девчонку лет десяти — такую же чумазую и костлявую. Тыкала мне ее и что-то бормотала, бормотала… Я никак не мог сообразить, какого дьявола ей от меня нужно. Слышал только: пару монет, пару монет. Ну, я и дал. Подумал, что милостыню просит. А эта карга схватила деньги, толкнула ко мне девчонку и убежала. Вот тогда-то до меня и дошло. Я прогнал малявку, выпихнул ее за порог, не обращая внимания на жалобы и слезы. Потом подумал, что можно бы ребенку еды дать, пошел к мешку, а когда вернулся — девчонки уже не было. Так и стоял как дурак, с лепешкой и куском солонины в руках.

Тьфу, дрянь.

— Ты говоришь, этих сопляков по домам развезли.

— Естественно.

— А что мешает родителям снова их продать? Следующему торговцу? В другой караван?

— Ничего.

— Тогда зачем все это было? Какой смысл?

— Если ставить вопрос так — наверное, никакого, — Вилл потерла лицо, стянула с головы жемчужную сетку, и волосы рассыпались по плечам. — Марк, ну вот почему так, а? Почему все так паршиво? Как по обледенелому холму поднимаешься. Сколько ни идешь — и все равно на месте. А чуть остановился, так сразу вниз сполз.

Она ткнулась мне лбом в грудь и шмыгнула носом.

И правда, почему все так паршиво?

— Потому что жизнь — дерьмовая штука, — сказал я.

Соловей еще пел. Пичуга размером чуть больше воробья, и мозгов у нее с горошину. А поет лучше, чем все менестрели вместе взятые. Вот как так?

Вилл запрокинула голову, подняла руки. И на нас хлынул дождь из бабочек. Они вспыхивали в воздухе радужными огнями, взлетали и кружились, оставляя за собой шлейф мерцающих искр. Я чувствовал прикосновение призрачных крыльев, легкое, как касание паутины. Бабочки вились в воздухе, а потом это были цветы, они рассыпались лепестками и превращались в крошечных сияющих птиц. Воздух мерцал и искрился, мы тонули в водовороте света и красок, а чертов соловей все пел и пел.

Радужный огонь погас.

Ночь рухнула на меня, черная и слепая. Я оглушенно моргал и хотел что-то сказать, только вот не знал, что, а соловей все пел.