В гостях у сказки, или Не царевна лягушка (СИ) - Веселова Янина "Янина". Страница 22

’Кащею сто семьдесят пять, Горынычу сто пятьдесят, а Подколодный мальчишка совсем, сто двадцатый не разменял еще. Сопляк, млин,' — крутилось у Марьи в голове целый день. Вот вроде бы к волшебству привыкнуть должна, сама в лягушках на болоте комарами закусывала, а поди ж ты, удивляется на такое долгожительство. ’А, впрочем, что тут странного? Подколодный же — змей, ему положено долго жить. Вон крокодилы безо всякой магии по сто лет живут, не тужат/ — ей вспомнился виденный по телевизору репортаж о праздновании ста десятилетия гребенчатого долгожителя — гордости какого-то зарубежного зоопарка.

ПродаМан

картинка

Правда соотнести пятиметрового монстра со своим нечаянным любовником у Маши никак не получалось.

— А ведь он же еще и в дракона превращается, — с опозданием дошло до Облигации ближе к обеду. — На фиг, на фиг мне такое счастье, — передернулась она. — Не дай бог увидеть, поседеешь преждевременно.

— С кем это ты разговариваешь? — послышался голос давешней именинницы.

— Любаша? — вздрогнула Марья. — Напугала. Как кошка подкрадываешься.

— Да, я такая, — задрала нос царевна. — Грациозная и прекрасная, — демонстрируя свою правоту, она медленно-плавно покружилась. — Правда на глобус похожа, но этот так… ерунда и мелочи жизни, — она заразительно рассмеялась. — А ты чего такая вздрюченная, случилось чего?

— Да так, — махнула рукой Маша. — Ты сегодня пораньше? Проголодалась?

— Само собой, — Люба погладила выпирающий животик. — Нам нужно хорошо питаться.

— Тогда пошли на кухню, — заторопилась Маша. — Сейчас сообразим вам чего- нибудь на скорую руку.

— Погоди, — остановила ее царевна. — Не торопись, успеем поесть. У меня к тебе разговор, касающийся очень близкого мне человека.

Слова Любавы заставили Машу напрячься и внутренне ощетиниться: ’Неужели гадюк племяшку подослал? Вот же гад ползучий!' Вмешательства в личную жизнь она терпеть не могла. Сама никому под кожу не лезла, и другим не позволяла. Даже в юности, даже, когда ей плакались в жилетку. Выслушать, выслушает, но с расспросами или, упаси Господь, советами не полезет. Ни к чему это. И вот, пожалуйста, дожила, сейчас ее будут жизни учить.

’Интересно, — прикинула Облигация, стараясь не показать охватившего ее возмущения, — меня сейчас похвалят за разумное поведение и осознание своего места или отругают за непочтительность по отношению к члену царской семьи?'

— Я знаю, что у тебя непростые отношения с мамой, — вдруг сказала Любава, чем совершенно сбила Марью с толку. ’Причем тут моя мамочка?' — в первый момент озадачилась она и только потом догадалась, что речь идет о царице.

Сообразив, что змеюк тут ни при чем, Марья радостно закивала. Мол, да, не заладилось у нас с царской супружницей.

Такая бурная реакция царевну не обрадовала, скорее удивила. Однако же от вопросов она воздержалась. Не до того, самой выговориться надобно.

— У меня с ней тоже не все гладко, — призналась Любава. — Все-таки я выросла в другом мире. И потом… Сложно мне к ней как к матери относиться. Я ведь взрослее ее. По годам и по уму, и вообще… Мама меня родила в девятнадцать и сразу уснула, а когда проснулась… — царевна смолкла и грустно посмотрела в окно. — Знаешь, я этого никому не говорила, тебе первой скажу. Не потому, что это тайна, не думай. Просто рядом с тобой легко, тепло, а с мамой…

— Любаш, ну зачем эти исповеди? — Маша присела рядом и взяла в руки похолодевшую узкую ладошку царской дочери. — Просто скажи, что нужно сделать, я помогу. Если смогу, — подумав, добавила она.

— Она никак не хочет или не может стать мне подругой, воспитание не позволяет, а я не могу ее беспрекословно слушаться — характер не тот и воспитание, много всего. Но я ее все равно люблю, Маш. Веришь?

— Да. Конечно.

— Помоги ей, как мне помогаешь, — посмотрела на берегиню Любава. — Она же сама ни за что не попросит, особенно тебя. А ведь от токсикоза загибается. И вообще по-полной мучается. На еду смотреть не может, от зеленого цвета ее укачивает, от синего голова кружится, настроение то и дело меняется. Мне ее так жалко.

— Я даже и не знаю, — растерялась Маша. — Царица-матушка у меня из рук не примет ничего.

— А мы ей не скажем, — оживилась Люба. — Просто домовые будут подавать маме приготовленное тобой, да и все! А продукты мы доставим, ты не думай. И порежем, и разделаем, и вообще. Только не отказывайся, Маш, пожалуйста.

— Все сделаю, но под вашу ответственность, — умыла руки Облигация, которой чисто по-человечески стало жалко склочницу Василису.

— Спасибо! — обрадовалась царевна. — Ты лучшая, Маш! Тогда прямо сегодня и начнем.

Сказано — сделано! Порция куриной лапши, овощной салат и паровой судачок, одобренные Любашей, отправились на стол царице-матушке.

— Хоть поест нормально, — за обе щеки уписывая кабачковую запеканку с рубленой телятиной, сыром и помидорками, радовалась за родительницу Любава. — Мммм, как же вкусно.

— Посмотрим, как оно все зайдет, — Маша была куда более осторожна в своих прогнозах.

И она таки оказалась права. О чем и поведал татуированный царевнин домовой.

— Она его туда, а оно все обратно, — бурно жестикулируя, докладывал он. — Миловаться мне с осьминогим конем Одина, если хоть что-нибудь царица-матушка удержать сумела. Фонтан ’Дружба народов' в натуре.

— Восьминогим, — со вздохом поправила расстроенная Маша.

— Чего? — не понял тезка древнегреческого философа.

— У Слейпнира восемь ног, но он совсем не осьминог, — пояснила она.

— Сильна, — восхитился домовой, глядя на обессиленно сидящую на лавке Облигацию. — Так стихами и чешет, ёпта!

— Не расстраивайся, — теперь уже царевна успокаивала берегиню. — Думаю, что так получилось из-за того, что мама не обращалась к тебе с просьбой, а может ей сначала нужно было попросить прощения. Неважно! Мы все равно подберем для нее подходящий рацион питания.

— Сбалансированный в натуре, — заржал бесстыжий домовик. — Ассоциация ветеринарных врачей рекомендует.

— Сгинь, Платон! — лопнуло терпение Любавы. — И не смей на глаза показываться, пока не позову.

— Шухер! — крикнул этот шут гороховый и пропал.

— Он немного странный, — глядя на место, которое только что занимал татуированный матершинник, сказала Люба. — Но очень хороший. Просто чувствует напряжение между мной и мамой, а промолчать не всегда может. Натура такая.

— Ага, — согласилась Марья, думая о том, что нежданно-негаданно оказалась по уши втянута в околоцарские разборки. А это не есть хорошо. Это хреново, откровенно говоря, но поскольку деваться некуда… Она тяжело вздохнула, смиряясь со своей судьбиной.

— Так что горевать не стоит, справимся.

— Угу, — еще горше вздохнула Маша, понимая, на чьи плечи лягут основные тяготы.

— Выше нос, — не унывала царевна. — Если будет совсем сложно, подключим Ягу, Она, знаешь, какая мудрая?

В сотый, наверное, раз вспомнив страшный ведьмин лик, отражающийся в чаше с водой, Марья вздрогнула, но нашла в себе силы кивнуть. Мол, мудрая твоя Яга аж жуть, просто дальше ехать некуда.

Время показало правоту Кащеевой дочери. Зря Маша сомневалась в своих силах, мудрости Яги и прозорливости царевны. Уже спустя неделю меню для Василисы было составлено. Опытным путем удалось выяснить, что беременный организм царицы матушки благосклонно воспринимал только манную кашу, селедку и мелки. Цветные. Преимущественно розовые. Остальные продукты он отвергал. Напрочь.

— Помяните мое слово, — сокрушалась по этому поводу Яга. — Василиса наша девку ждет. Родит она тебе, Любаша сестричку.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Дни бежали за днями. Жаркое южное лето не торопилось уступать место осени, отдариваясь от нетерпеливой златовласой красавицы налитыми яблоками, виноградом, медом и орехами. Украшало ее поздними розами, обнимало Млечным путем, осыпало падающими с бархатного неба звездами, пело и плясало на свадьбах и ни в какую не хотело печалиться. Это веселье словно игристое вино пьянило жителей Лукоморья.