Довмонт: Неистовый князь. Князь-меч. Князь-щит - Посняков Андрей. Страница 79

Да и другие-то князья, вроде б и властелины, еще не вошли в подлый вкус самовластья, еще особенно себя не выделяли, свою стать не подчеркивали. Это много позже все началось, в пятнадцатом веке, в конце, с подачи ромейской бесприданницы-нищебродки Зойки – Софьи Палеолог, – ставшей благодаря папе римскому женой Ивана Васильевича, великого московского князя. Эта змея и стала на ухо Ивану петь, мол, ты же князь, Иван, да не простой – великий. Не какой-нибудь там Ванька-Иван, а Иоанн! Разницу понимать надо. И не надобно всех подряд бояр в гости звать, пусть в очереди стоят, записываются, да и поклоны как следует кладут, ломают шапки.

С тех пор и расползся, разлился византийский яд по всем русских землям… впрочем, и раньше еще великие владимирские князья от татар эту моду переняли. А чего же не перенять-то? Вон как удобно. Правило же известное, понятное и простое: я начальник – ты дурак, ты начальник – я дурак. Я – власть, лижите мне задницу до мозолей, а кто не лижет, тот власть не уважает, и вообще – подлый христопродавец и сам себе на уме гад!

Но вот не было еще так-то! Ни во Пскове, ни в Великом Новгороде – не было. Не родилась еще злоковарная ромейка Софья, не взяли еще Констатинополь-Царьград турки, да и Москва еще – в заскорузлых владимирских лесах самая поганая деревуха. Есть ли есть во вселенной какой-то край, то это вот он и есть. Вернее, был. Когда-то.

Ввиду всех этих рассуждений, Довмонт и не заботился никаким прикрытием своей деятельности. Все ведь про отроков убитых знали, и то, что сам князь лично убийц ищет – в том ничего такого необычного по тем временам не было. В конце концов – кому же еще-то?

Дабы простой народишко не смущать, Довмонт даже не одевался в простое платье. Он и так одежду носил простую. Ну, конечно, не в сермяге ходил, однако – такая вот суконная рубаха, такой плащ, как ныне на князе, у любого боярина средней руки сыщется, да и у купца – торгового гостя – тоже. У приказчика даже, чего там о купцах говорить.

О внешнем же виде – высокий, красивый, стройный, с мягкими светлыми волосами и такой же бородкой, со взглядом серо-стальным – речи вообще не шло. Да, средневековые люди отличались редкой памятью, в том числе – и на лица. Однако мало ли во Пскове стройных мужиков? Да пруд пруди. И все в большинстве своем – светлоглазые.

Потому и не опасался князь, что узнают… а и узнают – так что с того? Выехав со двора, особенно не таился, однако и не кричал на каждом углу – вот он я, князь псковский! Надежа, защита и опора.

Оставив коней на попечение воротной стражи, Довмонт и его люди спустились к пристани, однако на княжеской ладье не поплыли, а наняли у перевозчика скромную лодку… забавную такую ладейку, украшенную узорочьем и паволоками. На такой обычно дети боярские любили кататься.

– На тот берег отвезешь, пристанешь, где скажем, да подождешь.

Чернобородый мужик лодочник хмыкнул было презрительно – это еще кто тут распоряжается, еще не заплатив даже? Хмыкнул, да усмешка с губ испарилась тут же – узнал!

Рука сама собой к шапке рванулась:

– Ой… господине!

– Тихо! – цыкнул Довмонт. – Спокойно все спроворь, понял?

Лодочник закивал, побежал к ладейке, что-то крикнул гребцам – двум дюжим парнягам. Те засуетились, быстренько повыкидывали из ладьи всякий мусор.

Семен – он первым шагал – внезапно наклонился к воде… и вытащил потешную скоморошью личину – маску.

– Скоморохи, – подбежав, оглянулся на князя Кирилл Осетров.

– Ну-ну, – Довмонт скривил губы. – Начал, так договаривай.

– Я к тому, что скоморохи частенько отроцев беглых сманивают, – щурясь от отражавшегося в речной воде солнышка, быстро пояснил сыскной. – Не силой, конечно… но бывает и силой. Ежели отрок наш сам от чего-то бежать задумал – мог и к скоморошьей ватаге прибиться. Оченно даже мог.

– Умен, – скупо похвалив помощника, Степан искоса глянул на князя – вот, мол, какие у меня орлы-молодцы! Похвалил и сразу же повернулся к лодочнику. А того и спрашивать уже не надо было. Бородищу пригладил да отрапортовал:

– Сеночь бояричи со скоморохами катались. И с непотребными девками. Одна – Настасья Заваруха, другая – Олька Кривая нога, третья – Миленка Розова.

– Что, Миленка родила уже, что ли? – тиун Степан Иваныч не постеснялся обнаружить весьма близкое знакомство с предметом своей деятельности. Ну, а кого было стесняться-то? Князя, что ли? Так одно дело делали.

– Давно уже родила, еще на Пасху, – важно пояснил владелец резной ладьи.

Тиун покивал:

– А младенца, поди, придавила-приспала…

– Отчего ж придавила? Выращивает. Лебедушкой назвала. Дочку родила-то.

– Молоде-ец, – вслух подивился Степан. – Не знал, что Миленка такая… Ладно! Так что, княже, к скоморохам пойдем? Они ж, верно, где-нибудь на реке становищем встали?

– Там, там, на реке, – лодочник охотно указал рукой. – По течению, у плеса. Да я ж вас довезу вмиг! Прошу – пожалте.

Отвалив от пристани, ладейка так и поплыла вдоль берега, не выбираясь на середину реки. Видать, ловко управлявшийся кормовым веслом лодочник прекрасно знал все здешние мели.

Кибитки скоморохов виднелись за деревнями у самого плеса, невдалеке от утрамбованной возами дороги и луга со свежескошенным сеном. Сено сохло на летнем солнышке, еще не складывали стога, и запах стоял такой, что князь невольно закусил губу – больно уж сладко и славно пахло! Сухой травой, покосом… Родиной.

– Боярина Федора Скарабея землица, – выпрыгнув из ладьи, пояснил тиун. – Боярин прижимист. Не за просто так скоморохов пустил. Поди, выгодно.

Скоморохи варили уху, вкуснейший ее запах смешивался с запахом сена и росшей неподалеку смородины.

– Налимья? – подойдя, Довмонт кивнул на кипящий котелок.

– Присаживайся с нами, господине. Похлебаем. Ложка, чай, есть?

Староста бродячих мимов, потешников и музыкантов чем-то походил на цыгана… или на постаревшего музыканта, осколка хард-роковых групп семидесятых. Длинные темные патлы, кудлатая бородища почти до самых глаз – еще джинсов и черных очков не хватало.

– Ищете кого? – пригласив незваных гостей к костру, староста вовсе не намеревался тратить время даром. Лучше уж заранее расспросить, узнать…

– Да вы ешьте, ешьте! Рыбы еще наловим, наварим ушицы… хозяин разрешил.

– Скарабей-боярин? – присаживаясь, усмехнулся князь. – И много он с вас берет?

Скоморох спокойно зачерпнул деревянной лодкой ароматное варево, подул, попробовал… немножко посидел, блаженно щуря глаза, и только потом ответил:

– Сколько б ни брал – все его. Зато место удобное – и Плесков-град рядом, и на Изборск дорожка – вон. Да хлебайте вы, ватажники мои пока отдыхают. Вчерась наработались, ух! По всей реке слыхать было.

Рядом с кострищем, на свежесрезанной коре были аккуратно разложены ложки, некоторые – недавно вырезанные, светлые. Одна их таких – обгрызена, и, судя по зубам – грыз ребенок…

Уха и впрямь оказалась вкусная, налимья. Спутники князя не преминули усесться рядом, вестимо, с разрешения, и теперь тоже работали ложками, словно три дня не ели. Довмонт все подумывал, с чего бы начать расспросы, да вот беда, с таким-то вкуснейшим варевом никакие умные мысли в голову не лезли, не хотели – перебивала проклятая налимья уха!

Так ничего и не придумав, надежа и опора Пскова спросил прямо:

– Отрок с вами давно ль? Ну, этот… Кольша. Вон, ложка его.

– Ложка-то есть, – степенно покивал скоморох. – А самого отрока – нету. Сбежал! Вчерась еще уговаривался с нами в Изборск идти – и вот, видать, раздумал.

– Так вот, без ложки – сбежал? – не поверил тиун Степан Иваныч.

– Рыбу он ловить пошел, – послышался вдруг за спиной князя звонкий девичий голос. Оборачиваться не пришлось – к костру присела юная дева. Одета была просто – длинная рубаха из выбеленного холста с вышивкой, поверх подола – юбка-понева – два куска пестрой ткани, подпоясанные шнурком. Светлые волосы забраны тоненьким кожаным ремешком, симпатичное личико, большие голубые глаза… под рубахой явно проглядывала грудь – еще небольшая, не округлившаяся, с остренькими торчащими сосками. Однако вовсе не грудь юной красули сейчас привлекла внимание Довмонта – ожерелье! Янтарное ожерелье на шее. Откуда? Впрочем, это ж Псков, не глушь владимиро-суздальская! Балтика – почти что рядом.