Медвежий угол - Бакман Фредрик. Страница 14
Живот у Петера заболел еще до того, как он вошел в кабинет генерального директора. Там царил беспорядок, повсюду старые фотографии и кубки, на столе в углу несколько дорогих бутылок, клюшки для гольфа и приоткрытый шкаф, в котором виднелись запасные костюмы и чистые рубашки. Они явно были нелишними: директор сидел за письменным столом и поедал бутерброд, производя примерно такие же последствия, как если бы овчарка попыталась сожрать воздушный шарик, наполненный майонезом. Петер с трудом удержался, чтобы не вытереть салфеткой стол и самого директора – по крайней мере, последнего он точно не тронул.
– Будь другом, закрой дверь, – чавкая, попросил директор.
Петер глубоко вздохнул, чувствуя, как кишки завязываются узлом. В городе его считают наивным дурачком, не понимающим, к чему все идет. Но он всегда надеялся на лучшее. А теперь перестал. И закрыл дверь.
– Тренером основной команды будет Давид, – сообщил директор голосом ведущего из видеоролика о том, как нарушить все правила дипломатии.
Петер грустно кивнул. Директор стряхнул крошки с галстука.
– Все знают, что вы с Суне очень близки… – сказал он извиняющимся тоном.
Петер промолчал. Директор вытер руки о брюки.
– Ну что с тобой такое, черт побери, можно подумать, я продал твоего щенка китайскому ресторану. Интересы клуба на первом месте!
Петер смотрел в пол. Он один из игроков большой команды, так он себя всегда воспринимал. Основа всего – понимать свою роль и ее границы. Сегодня ему придется повторить это самому себе еще много раз, чтобы разум совладал с сердцем. Именно Суне уговорил его стать спортивным директором, дверь его кабинета всегда была открыта для Петера.
– При всем уважении: вы знаете, что я это решение не одобряю. Думаю, Давид пока не готов, – тихо сказал Петер.
Он не смотрел в глаза шефу, взгляд его блуждал по стенам, как будто что-то искал, хотя на самом деле Петер всегда избегал смотреть в глаза в сомнительных ситуациях. Мира говорит, что в любом мало-мальском конфликте он стреляет по невидимым глиняным голубям. Сообщая продавцу в магазине, что тот недодал ему сдачи, Петер чувствует холодный пот и отчаянное желание забиться в угол и не дышать. За спиной у директора на стене висели дипломы и вымпелы, на одном из них, выцветшем и потрепанном, было написано: «Культура. Равноправие. Солидарность». Петеру хотелось спросить шефа, какова цена этим словам, раз они собираются вышвырнуть из клуба человека, который его построил. Но он промолчал. Директор всплеснул руками.
– Мы знаем, что у Давида жесткий подход, но он дает результаты. Спонсоры сделали крупные инвестиции… Черт побери, Петер, они спасли нас от банкротства! В кои-то веки у нас есть шанс построить что-то новое, используя собственные продукты – а именно юниоров.
Петер поднял взгляд и раздраженно процедил сквозь зубы:
– Мы не производим продукты. Не штампуем гвозди. Мы воспитываем людей. Парни сделаны из плоти и крови, речь идет о не бизнес-плане и прибыли. Работа с детьми – это не фабрика, как бы этого ни хотелось некоторым спонсорам…
На последних словах он прикусил губу. Директор почесал в бороде. Они оба измотаны, и тот и другой. Петер снова уставился в пол.
– Суне считает, что Давид слишком жмет на юниоров. Боюсь даже подумать, что будет, если он окажется прав, – пробормотал Петер.
Директор, улыбнувшись, пожал плечами:
– Знаешь, что бывает с углем, когда на него сильно давят? Он превращается в алмаз.
В семье Андерсон никогда не играют в «монополию» – не потому, что родители не разрешают, а потому что дети отказываются. Когда они играли в последний раз, кончилось тем, что Мира сунула игровое поле в камин, угрожая, что сожжет его, если Петер сейчас же не признается в жульничестве. Родители были такими азартными игроками, что Мая и Лео просто не хотели с ними тягаться. Лео любил хоккей потому, что ему нравилось быть в команде, но с таким же успехом мог отвечать за снаряжение, а Мая выбрала гитару. В игре на гитаре соревноваться нельзя, даже если очень-очень-очень хочется, – это мама Маи уже выясняла. Последнее воспоминание Маи о спорте относилось ко временам, когда она в шестилетнем возрасте проиграла в соревнованиях по настольному теннису, потому что ее толкнула другая девочка и Мая упала. Тренеру, который должен был раздавать медали, пришлось запереться в санитарном шкафу, чтобы Мира его не нашла. Мая утешала маму всю дорогу до дома. А потом попросила купить ей гитару.
Никогда в жизни Мира никому не завидовала так сильно, как в тот раз, когда впервые услышала, как Мая в гараже играет Дэвида Боуи, а Петер подыгрывает ей на ударных. В тот момент она обожала и ненавидела Петера за то, что ему хватило любви и чуткости разучить свою партию. Что ему удалось так сблизиться с Маей в ее неспортивном увлечении.
Петер ощущал в груди такую чугунную тяжесть, что не мог подняться со стула. Директор пытался говорить искренне и доверительно:
– Правление хочет, чтобы ты сообщил Суне о нашем решении и дал интервью прессе. Важно, чтобы люди видели: это наше общее решение, которое все разделяют.
Петер потер брови костяшками пальцев.
– Когда?
– Сразу после финала юниоров.
Петер удивленно посмотрел на шефа:
– Ты имеешь в виду завтрашний полуфинал?
Тот невозмутимо покачал головой.
– Если они проиграют полуфинал, Давид не получит эту работу. Правление выберет кого-то еще. Тогда нам, наверное, понадобится еще пара недель.
Мир пошатнулся.
– Ты шутишь? Вы что, хотите вышвырнуть Суне и взять кого-то со стороны?
Голова директора снова качнулась из стороны в сторону. Он открыл пакетик с чипсами и запустил в рот целую пригоршню, а потом стряхнул с пиджака соль.
– Петер, дорогой, не будь таким наивным! Если юниоры выиграют финал, мы привлечем столько внимания, сколько нам и не снилось. Спонсоры, муниципальные власти – все захотят участвовать. Только никаких «почти» правление не признает… посмотри на нас, посмотри на клуб…
Директор снова поспешно всплеснул руками и продолжил говорить, невзирая на потоки сыпавшихся изо рта крошек:
– Давай начистоту, Петер! Ты ведь работаешь сутки напролет не ради «почти», и в спортивные директора тебя взяли не за «почти». Никого не волнует, что парни выложились на все сто, все запомнят только конечный результат. Для основной команды у Давида опыта недостаточно, но если победа будет за нами, то мы на это посмотрим сквозь пальцы. Но если мы не победим… господи… ты знаешь правило жизни: или ты победитель, или ты все остальное.
Генеральный и спортивный директора долго смотрели друг другу в глаза. Больше они ничего не сказали, потому что все и так было ясно. Если Петер не разделяет взгляды правления и спонсоров, то ему тоже найдут замену. На первом месте клуб. Так было всегда.
Каждый из четверых в их семье не был похож на остальных, и хотя Мира больше не напоминала им, что вообще-то Петер сознался в жульничестве, но все же, вспоминая историю с игровым полем для «монополии», она испытывала некоторую… неловкость. С рождения первого ребенка Мира ежесекундно и по любому поводу угрызалась, какая она плохая мать. Ей не хватает понимания, терпения, эрудиции, она дает детям с собой не такие уж вкусные бутерброды, она хочет от жизни чего-то большего, чем быть только матерью. Мира слышала, как другие женщины вздыхают у нее за спиной: «Господи, ты можешь себе представить, она работает на полную ставку!» И сколько она ни пыталась стряхнуть с себя эти слова, ничего не получалось – они приклеились намертво.
Мире стыдно было в этом себе признаться, но работа стала для нее освобождением, там она чувствовала себя на высоте, чего ей никогда не удавалось в роли матери. Даже в самые лучшие дни, в те прекрасные мгновения отпуска, когда Петер и дети играли на берегу, все хохотали и радовались, Мира чувствовала какую-то фальшь. Как будто она этого не заслужила, как будто показывает остальным искусно отретушированное семейное фото.