Медвежий угол - Бакман Фредрик. Страница 20

Когда они жили в Канаде и Петер получил травму, Мира пошла работать, а Петер сидел с Исаком. Однажды у ребенка разболелся живот, и он кричал без остановки. Петер, охваченный паникой, перепробовал все способы: укачивал его, выходил с коляской на улицу, использовал все известные ему народные средства, но ничего не помогало. В конце концов он поставил пластинку. Наверное, все дело было в старом проигрывателе – раздалось шипение, комнату заполнили голоса… Как бы то ни было, Исак тут же замолчал. Затем улыбнулся. И уснул у Петера на руках. В это мгновение Петер в последний раз в жизни почувствовал себя хорошим отцом. В этот момент он мог сказать себе, что справился с задачей. Петер никогда не рассказывал об этом ни Мире, ни кому-то еще. Но теперь втайне покупал пластинки, потому что хотел вернуть это мгновение хотя бы один-единственный раз.

После встречи в то утро накануне Рождества Мира позвонила Петеру. Тот не ответил. Притом что всегда брал трубку. Затем она услышала по радио предупреждение о том, что в лесу сильная метель и метеорологи рекомендуют остаться дома. Мира перезванивала Петеру тысячу раз, орала в автоответчик, но напрасно. Она бросилась в машину и всю дорогу по полной жала на газ, хотя обзор впереди был не больше метра. Она бегала среди деревьев в том месте, где они расстались утром, и кричала как сумасшедшая, падала на землю и рылась в снегу, как будто могла откопать там детей. Она отморозила уши и кончики пальцев, впоследствии она не могла объяснить, что на нее нашло. И только много лет спустя она поняла, что это был нервный срыв.

Через десять минут зазвонил телефон. На другом конце были Петер и дети, веселые и беспечные, они спросили, куда она подевалась. «ВЫ ГДЕ?» – крикнула Мира. «Дома», – ответили они, жуя мороженое и булочки с корицей. Когда Мира спросила почему, Петер с недоумением ответил: «Началась метель, и мы вернулись домой». Он забыл зарядить телефон, оставил его в тумбочке у кровати.

Мира никогда не рассказывала ни Петеру, ни кому-то еще, но после той метели она так до конца и не оправилась. У нее навсегда осталось чувство, что она их потеряла. Поэтому Мира звонила мужу и детям по пять раз на дню – иногда их отчитать. И убедиться, что они есть.

Петер поставил пластинку, но сегодня это не помогало. Он все думал о Суне. Часами пережевывал одну и ту же мысль, глядя на черный экран компьютера, и остервенело бросал об стенку резиновый мячик.

Когда зазвонил телефон, он так обрадовался, что даже не вспомнил, как его бесит, когда Мира уверена, что он опять забыл свои обещания.

– Ты машину в сервис отогнал? – спросила она, заранее зная ответ.

– Да! Конечно, отогнал! – ответил Петер таким убедительным голосом, который бывал у него, только когда он врал.

– А как же ты на работу добрался?

– Откуда ты знаешь, что я на работе?

– Слышу, как ты бросаешь об стенку свой идиотский мячик.

Петер вздохнул:

– Тебе когда-нибудь говорили, что тебе надо работать адвокатом или кем-то в этом роде?

Адвокат на другом конце засмеялся:

– Если бы я не была профессиональным победителем в «камень-ножницы-бумага», то подумала бы над твоим предложением.

– Да ты просто мошенница.

– А ты врун.

Вдруг Петер сказал с дрожью в голосе:

– Я так тебя люблю.

Мира захохотала, чтобы он не услышал, как она плачет, и сказала:

– И я тебя.

Они попрощались. Четыре часа спустя Мира обедала перед монитором, чтобы закончить пораньше и успеть купить гитарные струны для Маи – перед тем как заехать домой, чтобы отвезти Лео на тренировку. Петер и вовсе не обедал, чтобы не давать организму повода для новых рвотных позывов.

Многолетний брак – дело нелегкое.

В раздевалке юниоров непривычная тишина. Парни кожей чувствовали приближение завтрашнего матча. Вильям Лит, с бородой густой, как мех выдры, и весом примерно с небольшой автомобиль, хотя ему только что исполнилось восемнадцать, наклонился к Кевину и шепнул голосом, каким в фильмах про тюрьму просят нож, выточенный из зубной щетки:

– У тебя снюс есть?

В прошлом сезоне Давид в разговоре с Бенгтом упомянул, что одна подушечка снюса приносит больше вреда, чем ящик пива, и с тех пор Бенгт и родители готовы с юниоров скальп снять, если увидят на кармане джинсов потертость круглой формы от коробочки снюса.

– Нет, – ответил Кевин.

Лит благодарно кивнул и отправился на промысел дальше по раздевалке. Они играли вместе на первой линии, но, несмотря на то что Лит был крупнее и старше, Кевин всегда оставался безоговорочным авторитетом. Беньи, который пользовался чуть большим авторитетом, нежели Лит, дремал, лежа на полу, но, потянувшись за клюшкой, наподдал Кевину в живот.

– Какого хрена?! – рявкнул Кевин.

– Дай снюс, – попросил Беньи.

– Слышь, гондон, ты чё, оглох? Бросил я.

Беньи так и лежал на полу, не спуская глаз с Кевина, и продолжал тыкать его клюшкой в живот, пока тот не достал из кармана куртки почти полную упаковку со снюсом.

– Когда ты уже поймешь, что мне бесполезно врать? – улыбнулся Беньи.

– Когда ты уже начнешь сам покупать себе снюс? – ответил Кевин.

– Возможно, это случится одновременно.

Лит вернулся несолоно хлебавши и радостно кивнул Кевину:

– Твои предки завтра будут на матче? Мать моя всей родне билеты купила!

Кевин молча обматывал клюшку изолентой. Боковым зрением Беньи оценил ситуацию и, повернувшись к Литу, с ухмылкой сказал:

– Не хочу тебя огорчать, Лит, но твоя родня ходит на наши матчи, чтобы полюбоваться на Кевина.

Раздевалка взорвалась дружным хохотом. А Кевин был избавлен от ответа на вопрос о том, придут ли его родители. Беньи был идеальным товарищем, если не считать, что у него вечно не было снюса.

Амат сидел в углу, прикинувшись ветошью. Самый юный игрок в раздевалке, масочник, он имел все основания не привлекать к себе лишнего внимания. Он старался смотреть поверх голов, чтобы не встречаться ни с кем взглядом, но все же успеть вовремя среагировать, если в него запустят чем-то тяжелым. Стены над вешалками были увешаны плакатами с лозунгами: «Тяжело в тренировке, легко в игре», «Команда важнее тебя», «Играй за медведя на груди, а не за имя на спине». Особенно крупными буквами был написан лозунг, красовавшийся в центре: «Мы не умеем проигрывать, потому что редко этим занимаемся!»

Амат на секунду утратил бдительность и слишком поздно заметил надвигавшегося Бубу. Когда защитник нагнулся к нему, Амат целиком оказался в тени его исполинского торса. Он ждал, что Бубу ударит его, но тот улыбнулся. Ничего хорошего это не предвещало.

– Будь снисходителен к этим невежам, сам знаешь, какие они невоспитанные.

Амат заморгал, не зная, что на это ответить. Некоторое время Бубу откровенно наслаждался его растерянностью, затем с торжественным видом повернулся к остальным игрокам, которые замерли в предвкушении. Он ткнул пальцев в ошметки изоленты, валявшиеся тут и там на полу.

– Смотрите, сколько мусора, парни! Разве это дело? А убирать кто будет, ваши мамочки?

Юниоры ухмыльнулись. Бубу демонстративно прошелся по раздевалке, подбирая обрывки изоленты, пока они не перестали помещаться у него в руках. Затем он поднял их к потолку и подбросил, бережно, как новорожденного младенца. Посмотрев Амату прямо в глаза, он улыбнулся и пояснил:

– А убирать будет мамочка Амата!

Помедлив в воздухе, ошметки обрушились на мальчика в углу, словно маленькие острые снаряды. Теплое дыхание Бубу коснулось его уха, когда защитник отдал распоряжение:

– Будь любезен, позови мамочку, масочник! А то грязь такая, что ступить негде.

«ВПЕРЕД!» – заорал Бенгт, и раздевалка опустела за десять секунд. Кевин вышел последним. Проходя мимо прикусившего губу Амата, который стоял на коленях и собирал изоленту, он бросил без всякого намека на сочувствие: