Благословенный 2 (СИ) - Коллингвуд Виктор. Страница 17

— Вот в Южной армии, у светлейшего князя, держал гошпиталь доктор Самойлович. Вот у него всё было поставлено замечательно!

Доктор Самойлович… Где-то я уже слышал про него! Надо бы уже познакомиться с этаким самородком! Я до сих пор не решался оторвать занятого человека от важного дела, — представляю, сколько у него в Екатеринославской армии работы! Но было бы замечательно наладить госпитальную часть и лазареты лучшим, чем сейчас, образом.

— Александр Васильевич, Доктора Самойловича я при случае непременно вызову в Петербург, и, если только это будет в моей власти, перестрою госпитальное дело по его указаниям. А что до слухов, которые вас порицают — я уверен, что всё это грязные басни!

— Ах, Александр Павлович! Все, кто знает меня, думают также. Однако я не жалую, чтобы меня кто решился этак вот порицать, и впредь буду требовать сатисфакции! Я, как партикулярный человек, отвечаю всякому партикулярному человеку, как равный ему, кто бы он ни был, и что бы то ни было!

— Ну, Александр Васильевич, не горячитеся так! Ещё не хватало, чтобы командовавший под Измаилом генерал вдруг получил пулю на дуэли от какого-нибудь светского хлыща. Вы лучше обращайтесь ко мне… со всем обращайтесь ко мне! ведь вот с дочерью вашей удалось всё решить ко всеобщему удовлетворению!

Тут Суворов просто расцвёл.

— Ах, не могу выразить всю мою к вам признательность за участие в судьбе дочери моей! И то внимание, которое оказали вы на празднике в Таврическом дворце, многим заткнуло рты! Кстати, она сейчас здесь. Наташа! Наташа!

Через несколько секунд Наталья Александровна, в домашнем кисейном платье, спустилась с бельэтажа.

— Наташенька, сердце моё, вели подать самовар, да и сама присоединяйся к нам; мы с Александром Павловичем, верно, о делах больше не будем толковать.

Вскоре на стол поместился вместительный медный, покрытый лёгкою патиною самовар, фарфоровые чашки и разные угощения, между прочим — моё любимое земляничное варенье. Мы переместились из гостиной в столовую залу, куда спустился вскоре Дмитрий Иванович Хвостов — хозяин дома, супруга его Аграфена Ивановна, и, разумеется, Наталья Александровна.

Она, будучи уже со мною знакомой по дворцовым камер-фрейлинским обязанностям, в отличае от робевших хозяев дома, спросила довольно непринуждённо:

— Ну, господа, об чем разговор ваш закончился? Что порешили? На Стокгольм поход иль на Царьград?

— Бери выше, Наташенька: Александр Павлович любезно определили меня воевать безбожный Париж! — с серьёзным видом отвечал ей отец, смешинками в глазах давая, однако, понять, что к словам его относиться серьёзно не следует.

Аграфена Ивановна, племянница Суворова, своими руками налила нам чай.

— Господи, как же я счастлива, что он теперь в Финляндии! — отвечала Наташа, беззаботно болтая серебряной ложечкой в чашке веджвудского фарфора. — Нечасто мне в детстве доводилось видеть отца своего! Теперь же, я знаю, он рядом, ведь Финляндия много ближе и Молдавии, и Крыма! Даже вот, приезжает к нам иногда… Может, на Париж-то вы Каменского пошлёте, или Репнина?

— Ну, только не «сипящего фагота»! — деланно возмутился Суворов, и правда, не жаловавший этого полководца, особенно с тех пор, как он заменил Потёмкина в Южной армии.

— А я полагаю, Наталья Александровна подала сейчас мнение огромной государственной важности. Следует лечить подобное подобным: отправить «гнусавого» к «гнусавым» — это конгениально! — отшутился я, любезно изобразив поклон в сторону дочери Суворова.

— Глупости! — то ли в шутку, то ли всерьёз отвечал полководец. — Александр Павлович, мы только что толковали с вами, что доктора все суть шарлатаны и мошенники! «Лечить подобное подобным». Ну, надо же! Вот вы скажите мне на милость, чего общего у конского щавеля с поносом… гм… впрочем, это не к столу…

— А что, на юге наши дела кончены? — осмелился спросить Дмитрий Иванович, в продолжении нашего разговора державшийся очень скромно.

— Наверное, да; все условия мира согласованы, и государыня очень его желает. Граф Безбородко, полагаю, вскоре окончит это дело!

В действительности всё было сложнее. Во-первых, я подкинул одним из условий мира с Турцией беспрепятственный проход наших судов через Босфор и Дарданеллы, притом как торговых, так и военных. Султану это требование страшно не понравилось — ведь ненавистные русские корабли будут теперь проплывать в миле от его дворца! Безбородоко тоже был крайне недоволен таким условием, но после недавнего урока возражать не решался. Вообще дела его шли на спад: императрица не простила ему оппозиции в отношении вопроса о престолонаследии, старый покровитель Воронцов ушёл в длительный отпуск, как говорят, грозящий переходом в отставку, а новый фаворит государыни активно рыл под него, собираясь забрать внешнеполитическое ведомство себе. И пока Александр Андреевич корпел в Яссах над бумагами, его же сотрудник, Аркадий Морков, в Петербурге уже перехватывал все бразды правления, в расчёте стать при Зубове серым кардиналом.

— Однако же, говорят, вскоре откроется дело в Польше — заметил Дмитрий Иванович.

Действительно, дела с Польшей становились всё более и более напряжёнными. В Варшаве все громче и резче высказывались неудовольствия против майской конституции. Самое сильное неудовольствие возбуждено было мерою, предпринятою для увеличения финансовых средств: ведь большая коронная армия, запланированная реформаторами, стоила огромных денег. Двое первостепенных вельмож стали во главе недовольных майским переворотом: Феликс Потоцкий, генерал артиллерии коронной, и Северин Ржевуский, гетман польный коронный. Осенью они отправились в Молдавию к Потемкину хлопотать о русской помощи. Потемкин умер: они обратились к Безбородко, ведшему в Яссах мирные переговоры с Турциею. К ним присоединился и великий гетман Браницкий, отправившийся в Россию под предлогом получения наследства после Потемкина. По всем провинциям Потоцкий и Ржевуский разослали письма с обещанием помочь нации возвратить ее старые права и вольности; Ржевуский прислал формальный протест против конституции 3 мая, обращенный к королю и Совету министров.

Я, будучи посвящен в некоторые тайны внешней политики, знал, что вопрос уже согласован и решён. Императрица, оскорблённая отказом поляков от её гарантий незыблемости польской конституции, уже вступила в переговоры с недовольными магнатами. В Варшаве уже что-то подозревали: уже было понятно, что Россия, договорившись с соседними державами, теперь настроена враждебно и ожидает только удобной минуты, чтобы обратить свое оружие против Польши. Со всех сторон в Варшаву неслись неприятные вести: в Берлине, недавно лишь набивавшемся в союзники против России, им оказывают большую холодность; в Дрездене курфюрст вовсе не спешит согласиться стать наследником польской короны, делает бесконечные возражения, выставляет формальности; в Вене, видимо, хитрят, не желая брать на себя никаких определённых обязательств; ясно одно — император не отступится от союза с Россиею ради непонятно чего.

В общем, война, конечно, будет, только вот скорее всего, Суворову в ней участвовать не придётся. Так и оставят его в Финляндии, строить крепости, а значит, не стоит о том и толковать — чего зря расстраивать старика?

— Вы, Ваше Высочество, просите государыню оставить Александра Васильевича в Финляндии навечно, а ещё того лучше, перевести его в Петербург! А то опять его видеть не будем — полусерьёзно, полушутя попросила меня Наташа.

— Сами и попросите, Наталья Александровна. Вы её видите чаще меня!

— В моих устах это будет не столь авторитетно! Вас она слушает, а фрейлин своих — нет, только статс-даму Протасову, госпожу Перекусихину и ещё иногда фрейлину Головину. И скажу я вам, Александр Павлович, тяжело мне приходится с последней дамой — очень она невзлюбила меня за что-то. Постоянно шпильки подпускает, распускает глупые слухи, шепчет всякие гадости у меня за спиною. Так я вас прошу, ежели дойдёт до вас какая-нибудь сплетня на мой счёт, вы ей не верьте!