Благословенный 2 (СИ) - Коллингвуд Виктор. Страница 21

— Мудрость! — вдруг воскликнул он, воздевая руки к потолку. — Невероятная мудрость так и искрится в словах ваших! О, как счастлив я в сей миг — знаю, Россия перейдёт в надёжные руки!

Вот же сукин сын! Знаю, что лапшу вешает, а всё равно приятно. Нейролингвистическое программирование, мать его!

В общем, за несколько дней составили мы документ. Кроме морского ведомства, промышленных заведений и коммерции, в моём ведении оказалось также должности генерал-инспектора по пехоте, шефа Измайловского полка, Академия наук, Новороссийская генерал-губернаторство и два казачьих войска — Вознесенское и Черноморское.

Одно осталось непонятным. И в чём же засада?

Глава 9

Снег лёг на просторы Российской империи. Все дороги из ужасной, мучительной пролонгированной пытки превратились во вполне приятные, ровные санные пути, по которым наши предки издавна покрывали огромные расстояния, молясь лишь о том, как бы не сбиться с правильного направления и не попасть в степной буран. И вот, по этому свежему снегу из далёкого Кременчуга ко мне прикатил доктор Самойлович.

Я принял его немедленно, причём «по-взрослому» — не в детском кабинетике Зимнего дворца, где ещё стоят в сторонке наши с Костей деревянная горка и качели, а в новом кабинете в Адмиралтействе.

Итак, Даниил Самуилович Самойлович. За 50, мясистые губы, умные, много повидавшие глаза. Руки изуродованы страшными ожогами. И где он их раздобыл?

— Благодарю вас, доктор, что прибыли ко мне так скоро. Вы ехали на почтовы́х? Ваши издержки будут непременно оплачены! А сейчас расскажите: я слышал, в южной армии вы поставили госпитальное дело на небывалую высоту! Граф Суворов вас очень хвалил, сожалея, что в Финляндской нашей армии дело поставлено по-иному…

Самойлович нетерпеливо кивнул.

— Да, я занимался пользованием екатеринославской славной нашей армии в лазаретах, возглавлял главные ея гошпитали. Довелось перевязывать генерал-аншефа Суворова во время Кинбурнского дела!

— Что вы можете сказать о смерти князя Потёмкина? Говорят, его отравили… Может быть, стоит это расследовать?

Даниил Самойлович пожал плечами.

— Я оставил службу у Светлейшего князя ещё год назад. Но, ежели за это время князь не переменил своих привычек, а вернее всего это так, то наверняка этот человек своими непомерными излишествами сам себя угробил. Сколько раз я наблюдал одно и то же: пять или шесть завтраков из кофе, холодной дичи, шоколада и ветчины заполняли его время до обеда, которым и заканчивался его день. Я видел, как он во время приступа лихорадки съел окорок, четырёх цыплят, и запил это половиною ведра кваса, клюквы, мёда и всевозможных вин.При этом светлейший князь наотрез отказывался от всяких лекарств, а докторов к себе на пушечный выстрел не подпускал! Когда начинались у него приступы лихорадки, он приказывал самой холодной ночью открывать окна во всей квартире, обливал себе тело холодной водой, а голову — душем из одеколона.

— Понятно. И чем же вы заняты теперь?

— Увы, я не имею сейчас никакого места!

— Как? Вы, действительный член двенадцати заграничных академий наук, содержавший весь госпиталь Екатеринославской армии?

— Именно так! При Светлейшем князе я основал Богоявленский госпиталь, где с 1788 года по май 1790 года были на руках моих 16 тыс. больных военнослужащих, обессиленных тяжелыми болезнями. Из них вылечилось 13800 и в госпитале осталось на май месяц около тысячи человек.

— Это прекрасный результат! И где же вы служите теперь?

— Я ныне не имею места!

— Но вы готовы служить?

— Конечно! Я покалечен на службе, имею жену и двух малолетних детей. Мне очень нужно место, и, желательно, согласно моей профили!

— Вы, говорят, доблестно сражались в Тавриде с чумою?

Доктор задумчиво потёр переносицу.

— Впервые я познакомился с моровою язвою ещё в Москве.

— Как, в ту самую великую эпидемию?

— Да. И скажу вам Ваше Высочество, — это было преужасно! Трупы валялись на улицах; иные семьи вымирали полностью. Тела умерших лежали по 3–4 дня прежде, чем их выволакивали команды из полицейских и каторжников. Открылися всякого рода стяжательства, мародёрства, через чего смерти умножились. Ведь язва распространяема была не миазмами, а совсем иными путями!

— Вот как? Расскажите подробнее!

Доктор смотрел вдаль отсутствующим взглядом, вспоминая события двадцатилетней давности.

— Всеобщее мнение таково, что болезни проистекают от дурного воздуха, сиречь миазмов. Ну а раз заражение идёт через воздух, то старались всячески способствовать его движению, дабы он не застаивался. Для этого вырубали деревья, ломали заборы, чтобы не удерживали ветер, то и дело стреляли из пушек и звонили в колокола, дабы совершались воздухо-содрогательные колебания, и совершали множество иных подобных глупостей. Но в части чумы сие оказалося неверно — тут заражение шло через касание больных и предметов их одежды. Бывало множество случаев, когда и в самой здоровой местности, на свежем воздухе люди заражались через простое соприкосновение рук. Также, было немало случаев заражения через одежду и иные предметы, принадлежавшие больным. И самым сильным источником заражения сделалось расхищение имущества недавно умерших людей…

Доктор продолжал рассказывать, и картины прошлого оживали перед моими глазами.

— Мы стали строго следить за движением товаров, запретили торговлю с рук, закрыли торговые бани, прекратили многолюдные богослужения. Особенно тщательно изымали все вещи умерших и сжигали их, и это вызвало страшное недовольство черни.

Нас, лекарей, не доверяли и обвиняли, что мы, дескать, «морили людей в карантинах». Больные старались сбежать из лазаретов, совершались иные случаи неповиновения карантину.

Лекарь потёр свои покрытые страшными бордовыми ожогами руки.

— Потом прошел чудесный слух, что исцеление дает чудотворная икона Боголюбской Богоматери у Варварских ворот. Народ с надеждой хлынул к воротам лечиться у иконы. Там дело было так: приставили к стене лесенку, каждый по ней поднимается, прикладывается к иконе, а потом спускается и кладет в ящик пожертвования, а рядом попы служат молебны. Архиепископ Амвросий, дабы избежать заражения людей чумой при столпотворении на Варварке, распорядился перенести икону в храм. Но полицейские не сумели выполнить его приказ — на них неистово кинулся народ! Немедленно завязалась драка, переросшая вскоре бунт. Владыку Амвросия забили палками; расправившись с ним, чернь пошла громить карантинные дома, лазареты и убивать лекарей.

— Неужели не было в городе ни полиции, ни солдат? Ведь есть целый Московский городовой полк, и огромный артиллерийский парк у Кремля!

— Увы, Ваше Высочество, всё это было, да только не было в городе власти! Наместник Пётр Салтыков сбежал еще в самом начале поветрия, и всё осталось в безначалии. Много людей тогда погибло! Я первый попал в руки бунтовщиков, стоявших у Даниловского монастыря, где был наш чумной лазарет. Они схватили меня, сильно избили, и непременно убили бы, узнай, кто я такой, но я сказался подлекарем. Чудом спасся я от сих неблагодарных, искавших моей погибели!

— И что же, Москва всё время пока шла эпидемия была совсем безначальная, что ли?

— Наместник так туда и не вернулся, сидел в своём имении Марфино. Императрица увещевала его в письмах, да всё напрасно! Потом, уже осенью, в Москву из Петербурга прибыл граф Григорий Орлов и два гвардейских полка для восстановления порядка. Говорят, граф Орлов вызвался сам, добровольно. В Петербурге его уже отпевать собирались, но Бог тогда его миловал.

Григорий Алексеевич сразу собрал Московскую Медицинскую коллегию, в которой лекарей из русских не было, а лекари-иностранцы заявили ему, что чумы в Москве нет! Мол, русские неучи все путают — это пролежни у больных, а не чумные бубоны. Граф был страшно взбешён, он ведь сам видел трупы умерших от язвы людей: никто же не умирает просто от пролежней! А положение с каждым днём становилось всё более отчаянное; уже говорили о том, что Москву придётся целиком сжечь, вместе с жителями, не разбирая, кто болен, а кто здоров.