Хозяйка Мельцер-хауса - Якобс Анне. Страница 40

– Что ты здесь делаешь? А?

Майор все еще ухмылялся, оглядывая его с головы до ног, и, похоже, сгорал от желания сорвать с головы «девочки» чепец. Он сдерживался: за ним могли наблюдать из окон замка и сделать неправильные выводы.

Гумберт решил сказать правду. Он всегда был невысокого мнения о Клаусе фон Хагеманне, но все-таки тот был в родстве с Мельцерами. Может, благодаря семейным узам, он смилостивится и замнет это дело.

– Я… я совсем помешался, господин майор… совсем обезумел. Они хотели отправить нас на фронт. В окопы… А я падаю в обморок, если просто чувствую, что сейчас взорвется граната. – Фон Хагеманн спокойно слушал его оправдания, в то время как его глаза скользили по окнам первого этажа, как будто что-то там искали. Или кого-то. – …это не моя вина, господин майор. Просто это происходит со мной, когда я слышу гул, грохот, треск. Этот глухой шум, когда снаряд врезается в землю. И взрывается… Однажды я просто шел. Больше ничего не помню. Товарищи, должно быть, несли меня, сначала они подумали, что я убит…

Теперь майор нашел то, что искал, и победная улыбка тронула его лицо. Приложив руку к фуражке и слегка наклонив голову, он поприветствовал кого-то, но уже не по-военному лихо, а любезно и красиво. Это был мужской привет, явно адресованный даме.

– …они избили меня до полусмерти, господин майор. Потому что они подумали, что я симулирую. Но это не так. Просто я не пригоден к военной службе… Я слишком чувствителен… А кого я вообще не выношу… так это крыс…

Должно быть, та особа наверху, у окна, удалилась, потому что очаровательная улыбка майора сменилась презрительным выражением.

– Так ты дезертировал, верно?

Какое страшное слово. Гумберт знал, что дезертиров ждет смертная казнь. Петля. Пуля в затылок. И все – конец.

– Нет-нет, господин майор! – взволнованно воскликнул он. – Я же вам сказал: совсем помешался в рассудке. Не знаю, что на меня нашло, зачем я надел эти платья.

– Да неужели? – с иронией в голосе произнес фон Хагеманн. – А я думал, что ты давно носился с этой мыслью – переодеться в бабу.

Снова эта обидная ухмылка. Злорадная и порочная. Что это был за человек, зачем он ему доверился?

– Простите, господин майор, но эта мысль никогда не приходила мне в голову. Клянусь. Я не такой, каким вы, возможно, меня представляете.

Фон Хагеманн слегка раздраженно поднял брови, но решил не вдаваться в подробности. Куда важнее для него был другой вопрос:

– Как давно ты здесь?

– Со вчерашнего вечера, господин майор. Но заметили меня только сегодня утром.

Взгляд майора стал более напряженным, казалось, он хотел им просверлить лоб Гумберта насквозь. Это был взгляд, вызывающий страх.

– А что господа? Неужели графиня приняла тебя на работу?

– Нет-нет, господин майор. Я вообще пока не видел никого из господ.

– Но с прислугой ты уже поболтал, так ведь?

– С женщинами на кухне.

Щеки фон Хагеманна дернулись, он бросил быстрый взгляд в то самое окно, а затем приказал тихим голосом:

– За мной. В мою машину. И больше никаких спектаклей, ясно?

Гумбертом овладело смутное чувство, что он допустил какую-то роковую ошибку, но он не понимал, где была ловушка. Теперь ему оставалось только надеяться на лучшее: он целиком и полностью зависел от этого человека, так сказать, все бросил на чашу весов.

– Подожди-ка, – повелительно прошипел майор. – Оставайся на месте. Сделай вид, будто рассказываешь мне что-нибудь.

Через боковой вход во двор вбежали три служанки, они несли свернутые ковры и плетенные из тростника выбивалки. Кажется, среди них была и та девушка с круглыми голубыми глазами и рыжими локонами. Хихикая и болтая, они пробежали мимо них, сделав книксен майору – на него тот ответил равнодушной гримасой – и направились по мощеной дорожке в сторону замка. Вероятно, там был луг, где сушили белье и выбивали ковры.

– Ну, давай! Пошли-пошли! Садись сзади. Ложись на заднее сиденье. Ну давай же. Еще ниже! И развяжи наконец этот нелепый чепчик.

Гумберт повиновался указаниям. Двигатель машины дважды отказывался заводиться, но с третьей попытки они все же тронулись. Водил фон Хагеманн жестко. Машина подпрыгивала и раскачивалась из стороны в сторону. Когда они проезжали через лужи, брызги разлетались во все стороны, ударяясь об кузов. Гумберта дико швыряло среди кучи пакетов и коробок. Он сделал несколько неудачных попыток развязать ленты чепца, но в конце концов просто оторвал их и стянул с головы нелепый головной убор. Как ни странно, после этого он почувствовал облегчение и осмелился взглянуть по сторонам.

Они ехали вдоль какой-то реки, этот широкий буро-желтый поток, кое-где выходящий из берегов, затопил всю дорогу. Гумберт увидел две баржи, вяло скользящие по воде, а вдалеке парус – возможно, это была рыбацкая лодка. В остальном пейзаж был однообразный: луга и пашни, несколько коров, девушка на другой стороне реки, красные и серые крыши, остроконечный шпиль церкви между ними. Когда солнце заслоняли тучи, бурые потоки воды поблескивали так, будто по ним проплывали осколки стекла. Он не видел майора целиком – лишь плечи и затылок. Только когда кренило набок, можно было разглядеть и его руки, держащие руль. Теперь он был в коричневых кожаных перчатках. Затем Гумберт заметил в зеркале заднего вида полные гнева глаза майора и услышал его лающий голос. Мотор громко тарахтел, из-за этого Гумберт не мог разобрать слов. Он снова лег, испугавшись очередного потока брани.

Поездка длилась недолго, машина подпрыгнула над бордюром, и фон Хагеманн так резко затормозил, что Гумберт проскользнул между сиденьями.

– Эх! Где же он? Черт возьми!

– Здесь… Я здесь, господин майор.

Когда Гумберт наконец с трудом выбрался из-под картонной коробки, фон Хагеманн облегченно вздохнул и кратко объяснил: он боялся, что Гумберт по дороге выпрыгнет из машины. В этом случае его должны были немедленно расстрелять.

– Выходи. Быстро. В этом одеянии ты просто клоун.

Гумберт с ужасом обнаружил, что грузовик был окружен солдатами. Растерянные, ухмыляющиеся, недоверчивые лица, пальцы, указывающие на него. Взрыв хохота, который майор сначала терпел, но затем быстро пресек.

– В камеру. И крепко заприте дверь.

– Слушаюсь, господин майор!

Ступая по мокрой глине, Гумберт прошел в низенькое строение, которое, судя по запаху, было большим коровником. Позади шагали фельдфебель и два солдата с наведенными на него автоматами. Мельком он увидел в полутемной комнате несколько пятнистых коров и телят, которых держали на привязи. Потом он почувствовал вонь коровьего навоза, которая всегда вызывала у него отвращение.

– Оставь его. Ну и трюк! – услышал он чей-то крик. Вдруг все вокруг исчезло в темном кружащемся водовороте, неумолимо затягивающем его все глубже и глубже. Гумберт знал, давно знал, что бороться с обмороком бессмысленно, он просто должен был пережить его, опуститься на самое дно и переждать, пока злодейка-судьба снова вытолкнет его наверх, в тот мир, что решил мучить его до конца.

Когда он открыл глаза, словно после столетнего сна, он увидел золотистый луч света, в котором бесчисленные крошечные существа исполняли изящный эльфийский танец. Некоторое время он наблюдал за этим захватывающим зрелищем, за поднимающимися и опускающимися нежными точками, за их кружением, невесомым скольжением – пока до него не дошло, что это была стайка мошек, танцующих в свете, падающем из окна коровника. Гумберт с трудом распрямился и сел, потер лоб и оглядел свое странное одеяние. К нему постепенно возвращались воспоминания. Его заперли в этой камере, как дезертира, и, скорее всего, повесят.

Он уставился на танцующих насекомых. Эти маленькие мошки прожили всего несколько дней, большинство из них, вероятно, умрет сегодня. Они ничего из этого не знали и не не испытывали страха перед неминуемо приближающимся концом. Им можно было позавидовать. Гумберт попытался представить, каково это – висеть в петле с вывихнутой под тяжестью собственного тела шеей. Все происходило быстро, многие едва шевелились, после короткой борьбы спокойно опустив безжизненные конечности. Он дважды видел издалека, как вешали бойцов бельгийского или французского Сопротивления. Их головы были обмотаны платками. Среди них были и женщины, их юбки развевались на ветру, и он видел их ноги в грубой обуви.