Ваше Сиятельство 8 (СИ) - Моури Эрли. Страница 13

Она замолчала, опустив взгляд.

— Ты спала уже с ним? — я закурил.

— Нет, Саш. Я тебе никогда не изменяла и не сделала бы этого. Я просто пообещала ему, что с первого июня, на следующий день после окончания школы пойду с ним в ресторан. После чего мы, наверное, начнем встречаться. Мне это нужно, Саш. Он хоть немного отвлечет от мыслей о тебе, — Ленская поджала губы, стараясь не заплакать. — Я боюсь остаться один на один со своей болью.

— Этот мужчина — сценарист Артур… — догадался я, но сразу не вспомнил его фамилию.

— Артур Голдберг. Ты знаком с ним? — Ленская еще больше помрачнела.

— Да так, слышал, видел. Видел, как он держал тебя за руку на сцене, — я затянулся «никольской» жадно и нервно. — Свет, он же уже не молодой. Лет на пятнадцать старше тебя. Зачем тебе этот старый хрен? Ну зачем⁈ Почему именно он⁈ Ты меня расстроила! Очень!

— Прости. Я не выбирала. Мне просто стало все равно кто будет после тебя. Но кто-то нужен. Иначе я не смогу, — она втянула носиком дым, закашлялась.

Мне захотелось заговорить словами, которыми часто говорит Талия — выматериться. Громко, душевно. В груди закипело от злости. И я сказал:

— Знаешь, о чем сожалею? О том, что ты не залетела тогда, в нашу ночь ведьм.

— Ты же боялся этого. А теперь даже так? Уже не против? Хочешь, немного успокою, если только это на самом деле добавит тебе спокойствия, — она отвернулась к окну, отодвинув шторку шире, впуская ночную свежесть. — Сейчас у меня опасные дни. Я не предохранялась сегодня. Намеренно не предохранялась. Если дадут боги, унесу частицу тебя в свое будущее. И не беспокойся, если у меня будет твой ребенок, я не предъявлю никаких претензий, чтобы не создавать проблем ни тебе, ни Ольге. Я сама со всем справлюсь.

— Обещай, что ты сообщишь мне! — я снова повернул Ленскую к себе, желая видеть ее глаза.

— Не знаю, Саш. Ничего не могу обещать. Ты не представляешь как мне больно и страшно! Не требуй от меня сейчас обещаний. Не требуй ничего. Одно могу сказать: сначала все должно успокоиться. Я должна остыть. И ты должен остыть. И может быть потом, если у тебя будет время и желание видеть меня, мы увидимся. А сейчас уходи. Уходи, не мучай меня. Время уже вышло, — она глянула на часы — было семь минут первого.

— Давай отвезу тебя домой, — я нечаянно уронил пепел сигареты на пол.

— Нет. Я останусь здесь. Вообще собираюсь перебраться от родителей сюда. Мне здесь хорошо, — она сглотнула застрявший в горле ком. — Пожалуйста, уходи! Хочу побыть одна.

На прощанье она поцеловала меня в щеку. Это было так странно, настолько непривычно, что, когда я шел к эрмимобилю, место поцелуя горело огнем. В груди бушевала буря. Меня одновременно раздирали самые разные чувства: непонимание, дичайшее сожаление, обида, злость и боль. Как Астерий я мог бы отстраниться от этого, но нет — я должен выпить этот горький и пьяный коктейль до дна. Ведь познать жизнь и получить от нее истинное наслаждение можно лишь тогда, когда ты не отстраняешься, не прячешься от переживаний даже тех, которые для тебя мучительны, а принимаешь все открыто и мужественно. Да, можно тихонько разбираться, делать какие-то выводы. Непонимание? Какое еще непонимание? Света вполне ясно объяснила причины. Обида? На нее что ли? Так она права. А обижаться на жизнь, которая не дает мне свободного времени, просто глупо, потому как я сам выбрал эту жизнь, сам ее организовал именно так. Злость? А на кого собственно? На Ленскую мне точно злиться не за что. Я могу лишь быть благодарен ей. Благодарен за ее ласку, доброту, понимание, терпение. Злиться на этого Артура Голберга? На него тоже нет причин злиться, но в морду я ему при встрече дам — это обязательно. Да, я буду не прав. Очень не прав. Но дам тоже очень. И все это эмоции. Они все вне логики. Их не надо понимать. Их надо просто прожить, стиснув зубы.

Выматерившись, я сел в свой эрмик. Пока пускался генератор, набрал номер Торопова и сказал: «Извиняюсь, Геннадий Степанович, что так поздно. В общем-то ничего срочного, но просьбу передам вам сейчас — через несколько часов улетаю на Карибы. Очень вас попрошу сделать для меня кое-что не совсем по вашему профилю. Оплачу все сполна. Просьба такая: на площади Лицедеев есть театр Эрриди… Так вот, нужно выйти на его владельцев и выкупить у них комнату на чердаке, которую занимает виконтесса Светлана Ленская — она в этом театре одна из ведущих актрис. Желательно выкупить и соседнюю с ней комнату. Если есть там третья, так чтобы все три можно было объединить, то ее выкупить тоже. А потом все это нужно переоформить на нее –виконтессу Светлану Игоревну Ленскую. Поднажмите своими способами и связями на владельцев театра, чтобы сделка состоялась. Какая потребуется сумма, сообщите мне на эйхос и напишите на какой счет перевести деньги. Заранее, Геннадий Степанович, благодарю!»

Вот так. Пусть это будет прощальный подарок моей возлюбленной, с которой я так неожиданно и нелепо расстался. Денег на моем счету пока маловато, но в понедельник должно быть поступление от Голицына, вернее от нашего с ним предприятия. Если не хватит, займу у того же Жоржа Павловича или может у Ковалевского. Я тронул «Гепард» с пустой стоянки, и погнал его по ночной улице к центру столицы. Домой ехать не хотелось. Честно говоря, я не знал куда мне ехать.

На лобовое стекло упали первые капли дождя — точно само небо начало плакать. «Гепард» несся все быстрее — стрелка указателя скорости плясала в красной зоне. Сильнее шел дождь, заливая стекла так, что мир за ними казался размытым, ненастоящим. А я все яснее осознавал, что потерял Ленскую навсегда. Только сейчас я осознавал, что моя любовь к ней не была просто игрой. Так оно всегда: истинную ценность человека, бывшего рядом с тобой, осознаешь лишь потом, когда его теряешь. И боль от этой потери и есть мера прежних отношений. Я, как всегда, недостаточно внимательный, недостаточно чувствительный со своими женщинами. Они терпят, и я лишь потом узнаю, каково было им. Тогда, когда самому становится больно.

Перед глазами вместо ночных московских улиц проносились воспоминания, связанные с моей милой актрисой. Они тоже были зыбкими, размытыми, словно их смывал дождь.

Запищал эйхос, и я вцепился в него, скорее нажал боковую пластину, не глядя на экран, включил прослушку:

«Саш, как ты?» — неожиданно раздался голос Ковалевской. — «Очень за тебя переживаю! Ответь, пожалуйста! Ответь сразу!».

Мне захотелось сказать ей: «Ты все знала! Почему не сказала мне⁈». Но это глупо. Это попытка переложить собственную вину на кого-то другого. И уж обвинять Ольгу я точно ни в чем я не имею права.

Я ответил: «Переживаю, Оль. Настроение ноль. И вряд ли оно появится в ближайшее время».

Она ответила тут же: «Хочу к тебе. Ты же на эрмике? Забери меня. Я одеваюсь. Давай эту ночь проведем вместе».

Вот еще одна неожиданность. Я очень ценю отношение и заботу Ольги, но сейчас хотелось побыть одному. Просто помотаться по ночному городу, разогнавшись до предела. Только сказать Ковалевской «нет» я не мог. Сбросив скорость, после долгой паузы проговорил в эйхос:

«Оль, но нам же утром лететь. Может тебе лучше выспаться? Я немного прокачусь по городу и тоже домой, спать».

«Саш, заезжай за мной. Будем спать вместе в твоей комнате. Не спорь!» — ответила Ковалевская. Через минуту пришло еще одно ее сообщение: «Буду ждать на улице. Поторопись!».

Ковалевская упрямая. Спорить я не стал, повернул к мосту, чтобы забрать ее. И как она собирается ждать на улице, если идет дождь⁈ На минуту у меня из головы вылетели даже мысли о Ленской. Я погнал «Гепарда» коротким путем, через Вишневый переулок, хотя там была плохая дорога. Эрмик затрясло на выбоинах. На повороте швырнуло так, что я едва зубами не встретился с рулем. Не берегу я сегодня своего стального коня.

Ольга не пошутила. Когда я подъезжал к ее дому, свет фар выхватил одинокую фигурку, стоявшую возле ворот княжеского особняка — Ковалевская в синем плаще с капюшоном. Я затормозил прямо перед ней, открыл дверь, скорее впуская ее в салон.