Начало пути (СИ) - Старый Денис. Страница 37

Глаза наследника, и без того большие, пусть немного и впалые, расшились. Наступила пауза.

— Смело. Да, пожалуй, весьма смело! Знаете, Алексей Борисович, фраза, сказанная вами больше подходит пииту. Но… она отнюдь не лишена прелестности, — сказал, наконец, Павел Петрович. — Прислуживаться тошно… Вы же знакомы с господином Аракчеевым? Я познакомлю при оказии. У него девиз: без лести предан. Вот ваши слова во многом похожи, но смелее. Такое при дворе матушки не скажешь.

«Сукин сын этот Сперанский», — думал, Куракин, выслушивая реакцию Павла Петровича на сказанные слова.

— Я готов послушать вас и узнать, с чем вы пришли. Там же некие бумаги? — наследник указал на толстую папку в руках Куракина.

— Я не смею… — начал было говорить князь, но был перебит Павлом Петровичем.

— Не портите о себе впечатление, князь. Ваш брат всегда смел, — сказал наследник Российского престола.

— Признаться, есть у меня некие мысли, что не все хорошо в нашем богоспасаемом Отечестве, — сказал неуверенно Куракин, открывая свою папку.

— Все прогнило в Датском королевстве [цитата из Гамлета], — сказал Павел и его лицо исказилось, явив болезненный вид.

Было одно произведение неприятным для Павла Петровича, которое он очень даже неплохо знал, вопреки неприятия. Некогда в Вене даже меняли репертуар, срочно убирая со сцены «Гамлета», когда в город приехал наследник Российского престола.

— Вот, ваше императорское высочество, — Куракин волновался и не сразу заметил искривление лица Павла, потому и дал наследнику один из проектов, иначе нужно было бы чуть обождать окончания приступа.

— Я обещал выслушать, слово сдержу, — выходя из ступора сказал Павел, взяв в руки стопку с бумагами.

— Инфляция… Что за слово диковинное? Это кто такое придумал? Вздутие на латыни означает, сдается мне. А что?.. — Павел задумался. — Мудрено, вот только и просто одночасно. Я прочитаю сей труд. Признаться, я не особо знаю, как обстоят дела с деньгами. Мне докладывали, что ассигнации в бумаге стоят уже шестьдесят две копейки от рубля серебряного, да и министры матушки запрещают снижать еще больше стоимость бумаги. Спалить бы долю денег, кабы ассигнация равнялась рублю.

— Боюсь, ваше высочество, что это не решил в одночасье проблему, — высказался Куракин, вспоминая все то, что говорил по этому поводу Сперанский.

«Вот же шельмец… Будто знал, что Павел захочет жечь бумажные ассигнации… Пророк? Али розумник, что еще Россия не ведала?» — рождественской тройкой лошадей пронеслись мысли в голове Алексея Борисовича.

— Откуда подобные знания? Ранее вы, уж не гневайтесь, но казались мне человеком высоких слов, но малых дел, как и многие в окружении… Впрочем, об этом не стоит говорить, — было видно, что Павел испугался своих слов про окружение матушки.

Павел Петрович опасался свою мать, у него еще с раннего детства сложилось впечатление, что играть против императрицы нельзя, она всяко игрок сильнейший. Доверился некогда Павел Никите Панину, поверил, что по достижению совершеннолетия, можно сместить, причем легко и бескровно, Екатерину Алексеевну, которая ну никаких прав на трон не имела. Попробовали… На всю жизнь впечатался в голову тот разговор с матушкой, когда она всю душу вынула и он, единственный, кто должен был стать, по праву, императором, валялся в ногах матери-императрицы.

— Что еще из такого у вас есть? — не особо интересующимся тоном голоса спросил Павел Петрович.

Нельзя наследнику давать бумаг сразу и много. Нет, можно, но только когда у Павла Петровича отдельное настроение. Бывало так, что на Павла нападала активность, да такая, что он и сам фонтанировал идеями, ну и воспринимал все иные мысли по благоустройство будущего России. Но сейчас не тот случай, это нужно выждать месяц-другой, когда наследник отойдет от случая с Зубовым. Очень на Павла влияли такие вот унизительные ситуации. Хотя… А на кого положительно влияют оскорбления? Тем более, когда находятся люди, чаще иностранцы, которые так и норовят рассказать, каким Павел Петрович может быть великим правителем, квинтэссенцией личностей Петра Великого, ну и Фридриха Прусского, тоже великого.

*…………*…………*

Я заскучал. Уже думал, что князь останется у наследника на обед. И в таком случае я бы с удовольствием поскучал бы еще. Окорок в карете имелся, хлеб тоже. Так что поел бы, поспал, да и поработал чуть, благо писчие принадлежности теперь почти всегда со мной.

Думал уже, что зря не нашел аргументов для отказа сопровождать Алексея Борисовича на аудиенцию к наследнику. Но, нет, не зря. Если встреча пройдет хорошо, а, судя по всему, так и есть, то по горячим эмоциям можно даже чуточку надавить и на князя, подправить его мысли.

Пора бы уже некоторые планы начать реализовывать.

— Идуть его светлость, — услышал я слова кучера.

Нет, он не шел, он парил. Князь Куракин более других нуждается в одобрении и похвале, словно малый ребенок. Не получая признания своих талантов, Алексей Борисович быстро терял интерес к любой работе, или деятельности. Похвала же от наследника престола Российской империи, пусть тот и опальный — это бензин для розжига огня внутри, или удобрение для взращивания жажды деятельности.

— Трогай, братец! — сказал князь, вступая на облучок кареты.

Это вообще что-то новенькое, такое гусарство.

— Ну, стервец ты этакий, — начал разговор князь, как только карета дернулось и в первый раз, но далеко не единственный, затрясло.

Дураки и дороги? Извечная супружеская пара для России, ну и не только для нее. Нынче и в Пруссии дороги могут быть хуже еще русских.

— Я так понимаю, ваша светлость, что все прошло хорошо? — спросил я.

— Это с какого боку посмотреть. Не император еще Павел Петрович, но мне так сдается, что я нашел к нему подход. Инфляция… И где ты Миша слова такие берешь? — весело говорил Куракин.

Не стану его разочаровывать, что такой прием от наследника может сильно заинтересовать двор и еще не понятно, как там отреагируют. Хотя, по нынешним нравам, Куракины и так в опале. Куда там больше. А вот то, что Павел Петрович обзавелся новым, нет, не другом, но человеком, которому он готов довериться, быстро дойдет до матушки-императрицы.

Может показаться, что тогда Екатерина Алексеевна осерчает, а общество начнет извергать желчь в сторону Алексея Борисовича. Но я так не думаю. Была бы императрица склонна только к линейны поступкам, никогда не удержалась бы на троне. Так что тут может быть и обратный поворот.

Матушка придумает нечто иное, чтобы убрать от Павла Петровича умного человека, а таковым Куракин может считаться… пока. После над ним будут смеяться, если я не подкорректирую развитие. И ей достаточно вызвать к себе Куракина и тогда Павел может и взбрыкнуть: новое предательство. Или же мой покровитель может стать своего рода «Салтыковым», когда ни нашим ни вашим. Эх… Нам бы год простоять, да еще чуть меньше полгода продержаться! Или подкорректировать время.

— Ну и что скажете? — спросил меня Алексей Борисович, после того, как в красках описал общение с Павлом.

Симптоматично было то, что князь явно идеализировал и сам разговор и его результат. Цепляется за надежду.

— Это начало, ваша светлость, — решился я на серьезный разговор. — Дальше будет больше.

— Вот как? И так понимаю, что именно вы и поспособствуете подобному? — князь подобрался.

Вот это странное то «вы», то «ты».

— Мне нужны проекты. Для чего необходимо ваше содействие. Я буду помогать вам во всем, сможете ознакомится чуть позже с тем, что я планирую. Самопишущее перо — это малая толика, — сказал я и стал ждать реакции.

Развитие разговора зависит от того, как среагирует на мои слова князь.

— А ты не забываешься, семинарист? — жестко спросил Куракин.

Я даже вздрогнул, настолько был неожиданный переход от радующегося простофили к решительному власть имущему мужчине.

— Ваша воля, ваша светлость, — сказал я и замолчал.