Пьянящий аромат - Кэбот Патриция. Страница 60

Глава 24

Эдвард Роулингз был знаком с Алистером Картрайтом большую часть своей жизни, и все это время приятели редко ссорились. Единственный раз, когда они сцепились не на шутку, был из-за одной молодой дамы, у которой хватило смелости уйти в монастырь и связать свою жизнь с Господом, а не с кем-нибудь из них. Таким образом дело решилось само собой.

По мнению Эдварда, одной из главных черт характера Алистера была уступчивость. Его легко можно было убедить в чем угодно, и такая покладистость делала его бесценным компаньоном для человека вроде Эдварда, который хотел верховодить в любой ситуации.

Именно поэтому Эдварда так удивил — и разозлил — отказ Алистера ретироваться в деле об ухаживании за Пегги. Почему из всех мыслимых вопросов Алистер выбрал именно этот, чтобы показать свою непреклонность, Эдвард понять не мог. Он даже предположил, что, может, его беззаботный друг и впрямь влюбился в девушку. А если так, Эдвард опасался, что у него не будет другого выхода, кроме как попросить Алистера навсегда забыть дорогу в Роулингз.

Его угнетало то, что неминуемо пришлось бы предпринять. Эдвард ценил дружбу Алистера. Картрайт был одним из немногих людей, которых он мог выносить больше пяти минут. Но он просто не мог позволить своему лучшему другу ухаживать за Пегги. Сама мысль об этом отзывалась в его душе нестерпимой мукой. Вот и сейчас, когда эти двое спорили из-за какой-то книги, Эдварда так мутило, что он не сомневался, что вот-вот расстанется с обедом. Прямо здесь, в Золотой комнате.

Казалось, что его дни как хозяина поместья сочтены. Пегги вполне любезно указала, что у него нет никаких прав запрещать Алистеру встречаться с ней, а поскольку и она не против этого, пусть он лучше не вмешивается не в свои дела. И Эдвард, в душе соглашаясь с ней, честно пытался этого не делать. Он действительно пытался. Но вид двух голов, одной такой светлой, а другой такой темной, склоненных над какой-нибудь книжкой дурацких стихов, необъяснимым образом приводил его в ярость.

Эдвард подумал, что он уже достаточно долго побыл посмешищем. Они втроем провели почти неделю в относительном согласии: Пегги воздерживалась от колких замечаний, без которых, казалось, не могла обходиться в его присутствии, а Алистер делал вид, что не замечает враждебных взглядов приятеля. Поскольку погода стояла ужасная, вопрос о прогулках даже не стоял, хотя, будь на дворе хоть на пару градусов теплее, Эдвард все-таки вытащил бы Алистера поохотиться или еще для чего-нибудь — только бы убрать его от Пегги.

Возможно, больше всего Эдварда раздражало то, что он сам не мог понять истинных причин своей безотчетной злости. Он точно знал, что Алистер, как бы там ни было, слишком стар для Пегги. А то, что Картрайт всегда подробно рассказывал ему о своих победах на любовном фронте, заставляло лорда опасаться за Пегги, которую при ее легкой возбудимости Алистер мог легко соблазнить, пощекочи он ее чуть настойчивее.

Мысль о том, что Пегги и его немногословный друг лежат вместе в кровати, добивала Эдварда — ведь он знал, что под колючей девичьей внешностью скрывается чрезвычайно пылкая женщина. Эдвард еще не встречал в постели более страстной натуры. Эта двадцатилетняя дочка священника могла бы преподать уроки любви любой из самых популярных лондонских куртизанок.

Но стоит ли возможность каждую ночь держать в объятиях это прелестное тело того, чтобы выслушивать, что выдает ее находчивый язычок? Нет!

Так почему не оставить ее Картрайту? Эдвард когда-нибудь наконец найдет девушку своей мечты. Прелестную, спокойную девушку, которая будет сидеть перед камином, вязать ему носки и не будет устраивать сцен по поводу стоимости его галстуков и напитков, а также по поводу его романов с замужними дамами. Конечно же, такая существует где-то… А пока почему не дать Картрайту то, чего он хочет? В конце концов, отчего одному из них не быть счастливым?

Но как Пегги не пара Эдварду, точно так же она не пара Алистеру. Эдвард был уверен, что, так как его безмозглый друг явно одурманен этой темноволосой безобразницей, он не сможет сам догадаться об этом. Но Пегги-то следует понять, что этот номер не прейдет. Разве сможет она обрести счастье с таким ленивым бездельником, как Картрайт? Алистер не только разрешал ей вить из себя веревки — а он разрешал, и Эдвард это видел, — но, похоже, был не в состоянии сказать проказнице «нет». Достаточно было затрепетать смоляным ресницам, и тот был готов на все. Ну это же смешно. Так не бывает. Они оба будут несчастными уже через год. Эдвард решил положить всему этому конец.

Взывать к разуму Алистера было совершенно бесполезно. Эдвард уже пытался. Нет, чтобы добиться хоть какого-то прогресса, придется поговорить с Пегги, которая, несмотря на все свое упрямство, по крайней мере, достаточно рассудительна, чтобы прислушаться к доводам разума. И конечно же, Эдварду нужно застать ее одну, чтобы начать этот разговор, иначе будет нелегко — Картрайт, похоже, вообще от нее не отходит…

В конце концов, Эдвард решил, что ему придется дожидаться, когда Пегги пойдет вечером к себе, и тогда прийти к ней в спальню. Разумеется, после того, как Алистер уляжется спать. Он отдавал себе отчет в том, что ей это не понравится — она, видимо, так же как и он, не считала приличным, чтобы они находились в комнате одни, но тут уж ничего не поделаешь. Чтобы предостеречь ее от трагической ошибки, он готов пожертвовать какими-то правилами.

Было уже за полночь, когда Пегги наконец отправилась к себе, а отделаться от Алистера было секундным делом. Когда Эдвард уходил, тот переливчато храпел в библиотеке на диване, его руки обнимали графин с коньяком, а на губах играла до глупого счастливая улыбка. Эдвард почти сожалел по поводу того, что поступок, на который он решился, навеки сотрет эту улыбку, но другого пути он просто не видел. Или сделать так, как он задумал, или быть свидетелем того, как с годами эта улыбка превратится в оскал.

Стоя перед дверью в Розовую комнату, Эдвард обнаружил, что волнуется. Он много раз стоял именно перед этой дверью в глубоком детстве, испытывая волнение разного рода. Его мать всегда была доброй, но твердой поборницей дисциплины, и ее методы порицания, хоть и не телесные, как у отца, навсегда врезались в его память. Может, это было воспоминание, или ему было действительно не по себе от того, что он собирался сделать? Ответить он не смог бы. И, чтобы отрезать себе путь к отступлению, Эдвард постучал в тяжелую дверь.

Пегги сама ответила на стук. Она очень удивилась, увидев его. Ее длинные темные волосы были распущены по плечам, как пелерина, на ней был тот же полупрозрачный халат, что и тогда, в ночь после бала, — тот, отороченный перьями. Она выглядела до смешного юной, но очень женственной. Эдвард почувствовал, как что-то у него внутри напряглось, и на мгновение оробел. Пока не увидел выражения лица Пегги.

— Ну и ну, — сказала она, одна бровь приподнялась изящной дугой. — И чему я обязана таким удовольствием, лорд Эдвард?

Он понял, что его миссия, возможно, спасет Алистеру жизнь. Может, сегодня это ему не понравится, но однажды он будет благодарен Эдварду за то, что друг спас его от этой насмешницы.

— Мне нужно поговорить с вами, — глухо проговорил Эдвард.

— Ну что ж, вы можете поговорить со мной утром за завтраком, — ответила Пегги. — Спокойной ночи.

Девушка попыталась захлопнуть дверь, но Эдвард ее опередил. Он вставил ногу между дверью и косяком, и Пегги, хоть и старалась изо всех сил, не смогла ее закрыть.

Чуть погодя она прекратила свои попытки, взглянула на него с подчеркнутым безразличием и уперла руки в бока.

— Эдвард, вы знаете, почему я не могу впустить вас. Вспомните, что произошло в прошлый раз.

— Я прекрасно знаю, что произошло в прошлый раз. Как вы помните, я тоже там присутствовал. Но вам нет нужды беспокоиться. Я хочу только поговорить.

— Вы и в прошлый раз хотели того же, — напомнила Пегги.