Третьего не дано? - Елманов Валерий Иванович. Страница 107

За дверью по-прежнему молчали. Ну и ладно. Главное, пролом больше не расширялся и никто уже не вгрызался в дверь, прорубая окно в нашу сторону.

Вот и правильно.

Они — не Петр Первый, а у нас тут не Европа, так что ни к чему хорошему это все равно не приведет. Только беспорядок в комнате и много кровищи с обилием покойников.

И кому это надо?

— Бояре же, злобствуя на Федора Борисовича, коего они предали, отшатнувшись от него, хоть и присягнули ему на верность, а вдобавок желая опорочить доброе имя Дмитрия, решили все иначе, задумав убить царевича, его сестру и мать-царицу, — продолжил я, стараясь говорить степенно и неторопливо — и времени уйдет больше, и верится солидному тону куда охотнее. — А государь наш, яко и подобает быти истинному царю, вовсе о том не помышлял.

— Не слушать! Руби! — раздался за дверью голос Голицына.

Оклемался, гад!

А два бердыша вновь врубились в нашу дверь.

Нет, ну как же плохо, что казаки до сих пор не научились делать путевую балансировку у своих ножей. Просто из рук вон. Коли выживу, непременно приеду в их столицу — как она там именуется, кажется, Раздоры? — и обязательно обучу тамошних кузнецов этому искусству.

А пока…

— Мне верьте — истинное слово вам говорю! — заорал я что есть мочи. — А истинное, потому что самое последнее. Почуял государь, что в Москве неладное творится, вот и послал меня разобраться, да грамотку дал, дабы я ее пред всем московским людом огласил, яко Плещеев и Пушкин.

И снова все стихло. Но тут же треклятый голос Голицына:

— Какая грамотка?! Вы перед кем уши развесили?! Это ж латинянин поганый! Я вам крест целую, что он…

Хрясь!

Кажется, моя прежняя вера им пришлась не по душе — вон как ретиво принялись рубить. Теперь в изрядно расширившуюся щель уже видны и красные кафтаны, и мелькающие время от времени лезвия бердышей.

Ну да, добраться до клятого латина — на Руси святое дело.

Между прочим, и тут ошибка, ибо я именовал себя отнюдь не католиком, а кальвинистом, то есть числился в протестантах швейцарского вероисповедания, а теперь вообще…

Словом, мне было что ответить.

— Ба-а! Никак иуды тоже научились носить кресты?! — заорал я. — А что он сказывает вам, то ложь! Меня сам государь Дмитрий Иоаннович крестил, а крестной матерью была боярыня Мария Ивановна Рубец-Мосальская. Спросите у Василия Михайловича, он подтвердит, что ныне мое имя Федор, ибо мы в Путивле и за столом почти рядышком сиживали.

А вот теперь непонятно, что там происходит. Какие-то невнятные возгласы, вроде бы кто-то даже упал, а теперь звон сабель, если я только ничего не путаю.

Впрочем, любой шум, кроме звука топора, — услада для моего сердца.

— Напрасно все твои потуги, княже, — раздался за моей спиной голос царевича.

Я повернулся. Федор стоял у окна, и слезы текли по его лицу.

— Коль написано нам на роду быть убиенными, так оно и будет, — тихо сказал он мне. — Эвон сколь по нашу душу пожаловало. Никак Голицын за подмогой посылал. Я чаю, не одна сотня будет.

— Зато есть чем гордиться, — заявил я. — Никогда еще… — Но тут же осекся. — Погоди-погоди, говоришь, не одна сотня? — И сам бросился к окошку.

Видно было плохо, но кое-кого из своих парней я признал. Ага, вон и Дубец руками машет. Теперь окончательно все ясно.

Я расплылся в блаженной улыбке. Федор недоуменно уставился на меня.

— Это прибыл по тревоге полк Стражи Верных, — сообщил я устало — сил не было, а так хотелось заорать от радости во весь голос.

— А они рази не… — протянул царевич.

— Верные потому и называются верными, что верны до конца! — отчеканил я. — И по первому зову готовы отдать жизнь за своего главного воеводу.

— Правда? — прошептал он, и лицо его после моего утвердительного кивка тут же жалобно скривилось от новой порции подступающих слез, которые не замедлили пролиться, причем на сей раз уже ручьем.

«Кажется, глаза на мокром месте у них наследственное», — подумалось мне при виде царевны, которая бросилась утешать брата, но тут же за компанию с ним залилась слезами.

На сей раз счастливыми.

— А лихо ты их с грамоткой-то! — всхлипывая, время от времени вспоминал Федор недавнее. — И ведь поверили… И имечко тож славное себе измыслил… С умыслом, поди, таковское выбрал?.. Чтоб яко у меня?.. А полк-то мой, полк каков?! А я, глупый, позабыл про него…

Я молчал. Как бы мне хотелось добавить к своим последним словам о Страже Верных что-нибудь столь же оптимистичное. «Все хорошо, что хорошо кончается» или «Конец — всему делу венец».

Но увы.

Мельком услышанная мною в народе фраза, пока я бежал к крыльцу годуновских хором: «Дмитрий, конечно, законный государь от бога, но детишков-то пошто убивать?» — ясно говорила, что ничего еще не кончилось.

Скорее уж только начиналось.

И для Дмитрия, и для Федора, и для его так и не пришедшей до сих пор в себя матери, и для Ксении, ну и для меня. Куда ж я от них денусь — пусть кто-нибудь только попробует оторвать…

К тому же царевич пока еще и не подозревает, что все мною сказанное про крещение — истинная правда, включая крестного отца.

Интересно, как он будет смотреть на меня после того, как узнает?

Я подошел к окну и еще раз взглянул вниз.

Так, прошло уже достаточно времени, и ребята должны успеть всех обезвредить.

На всякий случай я с минуту постоял у двери, внимательно прислушиваясь к происходящему в коридоре, после чего удовлетворенно кивнул — судя по раздававшимся голосам, пора принимать руководство на себя.

Я обернулся. Брат с сестрой смотрели на меня с надеждой.

— Я скоро вернусь, — пообещал я. — Совсем скоро.

«И попробуй только не оправдать!» — пригрозил я себе, берясь за засов…

День обещал быть длинным, но это меня не пугало. Лишь бы он оказался погожим…