Найти себя - Елманов Валерий Иванович. Страница 80

Тягаться с Сенекой Младшим, который тоже был не просто философом-стоиком, но «по счастливой случайности» являлся воспитателем и советником одного из римских императоров, Борис Федорович не отважился. Однако критику в мой адрес себе позволил.

– Эдак опосля таковского указа в полк царевича никто из боярских сыновей и вовсе не придет, – с упреком заметил он мне. – И кто ж тогда под его началом окажется – холопы без роду и племени?

– Мыслишь, убыток от того будет, государь? – осведомился я. – А вот мне кажется иначе – прибыток. Случись что, никто в полку воду мутить не сможет. И вообще… воздух чище будет.

Годунов внимательно посмотрел на меня, задумчиво пожевал губами и… неожиданно согласился:

– И то верно.

Единственное, что было оговорено дополнительно, так это то, что обельный холоп [114], принадлежащий кому-либо из бояр или просто служивший по кабальной грамоте, обязан оттрубить в полку не менее пяти лет. Только после этого срока Приказ принимал на себя все ранее данные им обязательства расплатиться с прежним владельцем. Для крестьян срока не имелось вовсе – может, его родитель что и должен помещику, но сын за отца не в ответе.

Под страхом огромного денежного штрафа запрещалось кому бы то ни было препятствовать желающим записаться в полк. Поначалу я предложил взыскивать тысячу, но Борис Федорович заявил, что это я чересчур загнул. Пришлось уменьшить. Зато он согласился сделать ее дифференцированной, то есть исходя из конкретного сословия.

Разумеется, самые высокие расценки были для бояр. Если они не пускали своего человека записаться в полк, то за сомнительное удовольствие перечить царю должны были отвалить пятьсот рублей. Три сотни предполагалось взыскать с окольничих. Куда скромнее оценивались стольники – с них строго по названию должности сто рублей. Со всех прочих – полусотня. Впрочем, для иного купца или просто богатого ремесленника выплатить такие деньжищи было тяжелее, чем для бояр, хотя у тех штраф был в десять раз больше.

Царский указ зачитывали каждый день с Лобного места, а помимо этого дополнительно в разных слободах. В той же Стрелецкой слободе, как наиболее перспективной, он вообще висел приклеенным на двери губной избы, чтобы желающие могли ознакомиться с ним в любое время.

Жалованье будущим ратникам было определено не ахти – по пяти рублей в год. Это для того, чтоб никто не шел на службу специально ради денег. Да и нельзя платить детям стрельцов больше, чем им самим, получающим всего семь рублей.

Обмундирование и оружие выдавалось бесплатно.

Кстати, что касаемо формы, то тут я развернулся на полную катушку. Во-первых, состряпал погоны. Получились не ахти, но зато теперь было где лепить лычки. Одна означала десятника, две – полусотника, три – сотника. Если они лепились вдоль, то это был знак принадлежности к спецподразделению, в котором жалованье было увеличено на рубль по сравнению со всеми прочими.

Впрочем, все это было в перспективе, а пока погоны у всех оставались девственно чистыми, поскольку всему полку надлежало пройти КМБ, то есть «курс молодого бойца», где я рассчитывал загонять их вусмерть физически, после чего отчислить не справившихся с нагрузками.

Кроме того, одновременно с силовыми и другими упражнениями предполагалось вдолбить в них как «Отче наш» абсолютную верность царю и трем воеводам полка, первым среди которых числился царевич Федор. Вторым был назначен я, место третьего оставалось временно свободным.

Лишь после всего этого следовало принятие присяги и… новые тяготы и лишения, включая не только чисто военные – строевые упражнения, рукопашный бой, занятия на саблях, с пищалями и так далее, но и учебные – овладение чтением, письмом и счетом.

Для дополнительного стимула тем, кто освоит требуемые азы в достаточной степени, в конце года следовала надбавка в размере еще одного рубля.

Я порекомендовал ввести такое же среди остальных стрельцов, но Борис Федорович лишь досадливо отмахнулся. Ну и ладно. А в моем детище неграмотных быть не должно.

Помимо добавки в виде погон я сменил обычные красные нашивки на груди, сделав их синими и заявив, что этот цвет символизирует чистоту, верность и безоговорочную преданность своим воеводам.

В качестве учителей предполагалось привлечь опытных стрельцов и… желающих из числа иноземцев, которые уже служили у Годунова. Но если для первых жалованье увеличивалось вдвое, то для последних оно повышалось всего на десять процентов. Это тоже специально, чтобы привлечь для обучения в первую очередь тех из иностранцев, кто чувствует в себе склонность к этому делу, а не ради денег.

Правда, оговаривалось, что спустя месяц, если обучение признают удовлетворительным, будет отдельное вознаграждение, а трех сотников, чьи подчиненные выкажут себя с самой лучшей стороны, одарят особо.

Кстати, невзирая на ничтожную прибавку, у меня в первые же три дня появилось сразу шесть кандидатов. Половину я отсеял в течение первой недели – не хватало, чтоб какая-то французская или шведская скотина, тупо тараща глаза, орала на моих парней почем зря – не для того их приглашали. Еще двое – Питер ван Хельм и Конрад Шварц – были относительно нормальными, а кроме того, вполне приемлемо изъяснялись на русском языке.

Что же касается последнего, Христиера Зомме, то он для меня стал подлинной находкой. Вообще-то он собирался дослужить оговоренный срок и укатить в Швецию, где проживала его семья, в свое время бежавшая туда из Нидерландов. То есть парень был фламандец по национальности и повоевать на своем веку успел, преимущественно с теми же испанцами. Причем воевал он под началом достаточно известного полководца того времени Морица Оранского [115].

Говорю так не потому, что я читал об этом Морице в учебниках истории. Увы, если и доводилось, то вылетело из головы, хотя и имя, а особенно фамилия, услышанные мною впервые, показались смутно знакомыми.

Просто, пообщавшись с Христиером, я пришел к выводу, что этот самый Оранский – полководец и впрямь из известных, а в сражениях с испанцами трепал их как тузик грелку – вдоль и поперек.

Сколько и чего поднабрался от талантливого стратега Христиер – поди пойми, но в конце концов и у меня не Академия Генштаба, предназначенная для выпуска полководцев. Зато что касаемо основ строя, неукоснительного соблюдения воинских рядов на установленных расстояниях, владения копьем, мечом, умения стрелять и беречься выстрелов и множества прочих столь необходимых мелочей, Зомме цены не было.

А главное, что этот немолодой, лет сорока, не меньше, мужик обладал качествами истинного педагога – в своих объяснениях был весьма терпелив и дотошен, а в обучении – последователен.

Из числа наших русских стрельцов выбор имелся изрядный, так что с отбором пришлось повозиться. В среднем из всех желающих, которых я понарасставлял в десятники и сотники, навыками хорошего учителя обладала едва ли десятая часть, не больше, и поди сыщи эту часть среди остальных девяноста процентов.

Кроме того, каждому в обязанность вменялось уже в течение второй седмицы обучения отыскать себе среди подчиненных заместителя, которому можно будет смело передать бразды правления.

Помимо них предполагалось, что со временем, месяца через два, прибудут еще и учителя по верховой езде, за которыми уже отправили на Дон целую делегацию, снабженную подробными инструкциями – какими непременными достоинствами должны обладать мастера конной вольтижировки.

Учитывая благоприятное время года, я решил, что базироваться полку надлежит за городом. Ни к чему нам посторонние глаза, да и потом, когда сюда прикатит царевич, гонять самого Федора тоже будет куда удобнее, дабы чрезмерно заботливый батюшка не смог увидеть и ужаснуться тем издевательствам, которым я подвергаю его ненаглядного единственного сыночка.

Место избрал замечательное. Правда, не сам – нашли. С этой целью Кострома облазил все окрестности Москвы, подыскивая территорию, соответствующую одновременно как моим запросам, так и царским. У Бориса Федоровича имелось скромное пожелание – чтобы недалеко от его загородной резиденции в селе Тонинское, расположенном на дороге, ведущей в Ярославль. Там он всегда отдыхал, когда ехал на богомолье в Троице-Сергиев монастырь, потому это село еще называли Царским.