Тайный дворец. Роман о Големе и Джинне - Уэкер Хелен. Страница 11

Но вместе с тем ей вспоминался и еще один эпизод, который произошел незадолго до того, как начались разлучившие их дожди. В ту ночь они проходили мимо синагоги в Нижнем Ист-Сайде, когда из двери в подвальном этаже показались две женщины; достаточно было одного взгляда на них, чтобы понять: это мать и дочь. Влажные волосы дочери каскадом крутых завитков ниспадали на спину; она дрожала на холодном ночном воздухе, взволнованная и предвкушающая. Ее бледное лицо, казалось, светится изнутри. Старшая женщина ободряюще обняла ее, и они торопливо зашагали по улице. Мать что-то нашептывала дочери, та кивала в ответ.

– Не поздновато ли сейчас для ванны? – заметил Джинн, когда женщины скрылись из виду.

– Это миква, купальня для ритуальных омовений, – сказала Хава. И, видя его замешательство, пояснила: по еврейским законам женщина не может делить ложе с мужем во время менструации. По ее окончании она окунается в микву и читает молитву. И невестам тоже полагается делать это накануне брачной церемонии.

– А-а. Так, значит, младшая женщина?..

– Завтра утром она выходит замуж.

Она ждала, что он назовет это нелепостью, или суеверием, или еще как-нибудь. Но Джинн лишь рассеянно кивнул, как будто все это время слушал ее лишь краем уха. Лицо его было абсолютно непроницаемо.

«Возможно, – подумала она, глядя на дождь за окном. – Возможно».

Наконец дождь закончился.

В ту же ночь он появился под окнами ее пансиона в их обычный час, и они молча зашагали на север. Тишина, казалось, потрескивала от напряжения. Джинн ощущал еле уловимое облако мельчайшей водяной пыли, которое всегда окружало Голема – словно кто-то перышком легонько касался его кожи. А она задавалась вопросом: неужели от него рядом с ней всегда исходило ощущение такого жара, как сейчас, когда он шагал на расстоянии вытянутой руки от нее?

Они вошли в парк и двинулись по аллее, лишь изредка обмениваясь парой ничего не значащих фраз. «Я никогда раньше не замечала здесь этой тропинки». – «Смотри, берег размыло». Они шли вдоль ручья до тех пор, пока его русло не стало более широким, а течение не замедлилось. Джинн спрашивал себя, почему, кажется, впервые за все несколько сотен лет его жизни он не в состоянии просто сказать вслух о том, чего ему хочется.

– Я думал, после таких дождей уровень воды будет выше, – произнес он вместо этого, кляня себя за нерешительность.

– Там акведук, – пояснила она, – так что дожди не влияют на уровень воды.

– А, – отозвался он растерянно. – А я думал, это настоящий ручей и что это парк разбили вокруг него.

Голем улыбнулась.

– Ну разумеется, он настоящий, – сказала она и, прежде чем он успел возразить: «Ты же знаешь, что я имею в виду», добавила: – Вот, смотри.

Она расстегнула плащ и сбросила его с плеч. Джинн открыл было рот, чтобы спросить, что она делает, но тут же утратил дар речи от удивления, когда за плащом последовали блузка с юбкой, а за ними и туфли с чулками. Голем ни разу даже не взглянула в его сторону, лишь спокойно избавилась от одежды, а затем подошла к берегу, вошла в ручей и скрылась под водой.

Джинн остался стоять на берегу в одиночестве. Ошеломленный, он долго смотрел на кучку одежды, лежавшую на земле, точно пытался удостовериться, что все это ему не привиделось, потом из-под воды показалась ее голова. Она вышла на берег и приблизилась к нему. С кожи ее ручейками стекала вода. Она не улыбалась, но глаза ее горели странным огнем. В них читался вызов – и ожидание.

Он протянул руку и пальцем провел по ее щеке; от его прикосновения капельки воды исчезали, превращаясь в пар.

– Чего ты от меня хочешь, Хава? – спросил он негромко.

– Чтобы ты дал мне обещание, что я буду у тебя единственной, – отвечала она.

Он вдруг понял, что ждал этих слов; но больше всего его удивило то, как рад он был их услышать.

– А ты дашь мне такое же обещание?

– Да, – прошептала она.

– Тогда ты будешь у меня единственной, – сказал он.

– А ты – у меня, – отозвалась она.

С этими словами они улыбнулись друг другу, робко и нерешительно, словно не до конца веря в то, что только что сделали. Потом он взял ее за руки – они были ледяными на ощупь – и привлек к себе.

Несколько часов спустя сирийский мальчик, который любил вставать спозаранку, забравшись на крышу, практиковался в стрельбе из рогатки. Он успел уложить половину шеренги картонных солдатиков, когда заметил ту самую парочку, идущую в его направлении. Он оторвался от своего занятия, чтобы посмотреть на них, пытаясь сообразить, почему сегодня утром они кажутся ему какими-то не такими, как обычно. Потом наконец понял: они не спорили. Наоборот, казалось, они испытывают в присутствии друг друга какую-то робость. Парнишка поспешно сделал вид, что всецело поглощен своими солдатиками, но, когда они проходили мимо него, вскинул глаза и увидел, что к плащу женщины там и сям пристали травинки и прутики, как будто его использовали в качестве подстилки на влажной земле.

Глаза мальчика расширились: он в очередной раз сделал верный вывод.

Женщина вдруг остановилась и, обернувшись, посмотрела на мальчика со смесью смущения и недовольства во взгляде. Потом что-то прошептала своему спутнику; тот прыснул в ответ, и она шикнула на него. Когда они уже были у самой пожарной лестницы, прямо перед тем, как начать спускаться, мужчина неожиданно обернулся и заговорщицки подмигнул мальчику.

Весна плавно перетекла в лето – и в июле 1901 года на город кувалдой обрушилась жара.

На улицах замертво падали лошади. Кареты скорой помощи переезжали от дома к дому, собирая жатву пострадавших от теплового удара. Городские парки превратились в импровизированные дортуары: все пытались найти место, где было бы достаточно прохладно, чтобы поспать.

В душной подвальной комнатенке неподалеку от Бауэри-стрит молоденькая прачка по имени Анна Блумберг безуспешно пыталась успокоить своего маленького сына Тоби. У нее не было ни цента, чтобы купить льда, хотя бы кусочек, и плач Тоби становился все слабее и слабее. Совершенно парализованная страхом, Анна совсем уже было решилась отправиться на поиски управляющего, который весьма недвусмысленно дал ей понять как чего бы ей хотелось от нее получить, так и того, что он готов за это заплатить, когда в дверь неожиданно постучали.

На пороге стоял торговец льдом, и с огромной прозрачной глыбы у него на плече стекали капли воды.

– У вас холодильный ящик есть? – спросил он вместо приветствия.

Она лишь ошеломленно смотрела на него.

– Послушайте, – произнес он, теряя терпение, – одна дама дала мне пять долларов за то, чтобы я пришел сюда. Вам лед нужен или нет?

Льда оказалось столько, что он целиком заполнил не только холодильный ящик, но и лохань для стирки. Завернутый в прохладные пеленки, Тоби успокоился и наконец взял грудь.

– Рослая такая девушка, на Элдридж-стрит, – ответил разносчик, когда Анна, всхлипывая от облегчения, спросила у него, кто же заплатил за это чудо. – Имени она не назвала.

Но Анна знала, кто это был. Она знала это еще до того, как спросила.

В дневное время Маленькая Сирия напоминала больницу под открытым небом. Мужчины подремывали под навесами и под козырьками на крылечках, дюйм за дюймом перемещаясь вслед за тенью. Ребятишки обоих полов с молчаливого согласия матерей на время отбросили благопристойность и носились по улицам в нижнем белье. Заведение Фаддулов вместо кофе предлагало сельтерскую воду – Саид отпускал ее по центу за стакан, в то время как Мариам переходила от одного многоквартирного дома к другому, справляясь о тех, кому приходилось тяжелее всего: малышах, больных и стариках. Вдохновленные ее примером, те, у кого имелись излишки льда, принялись обносить им тех, у кого его не было; делились друг с другом также и едой, которая в противном случае грозила испортиться. Закончив с обходом, Мариам зашагала по улице, намереваясь перехватить повозку торговца льдом по пути на склад на Кортланд-стрит. Возможно, ей удастся убедить возницу поехать на юг…