Исчезнувшая пожарная машина (Человек по имени Как-его-там) - Вале Пер. Страница 13

IX

В среду, тринадцатого марта, Гюнвальду Ларссону впервые разрешили встать с постели. Он с трудом натянул на себя больничный халат и хмуро посмотрел на свое отражение в зеркале. Халат был на несколько размеров меньше и выцвел так, что установить его цвет было совершенно невозможно. Потом он взглянул на свои ноги. На них были черные шлепанцы на деревянной подошве, рассчитанные явно на Голиафа и могущие служить эмблемой сапожной мастерской.

Его деньги лежали в тумбочке у кровати. Он взял несколько монеток и направился к ближайшему телефону-автомату для пациентов. Набрал номер управления полиции, машинально одергивая рукав своего неудобного облачения. Рукав не поддался ни на сантиметр.

— Да, — сказал Рённ. — О, это ты? Ну, как дела?

— Прекрасно. Послушай, как я здесь оказался?

— Это я привез тебя в больницу. Ты был немного не в себе.

— Последнее, что я помню, так это то, что я сижу и смотрю на фотографию Цакриссона в газете.

— Ну, это было пять дней назад. Как твои руки?

Гюнвальд Ларссон посмотрел на свою правую руку и осторожно пошевелил пальцами. Рука была могучая, покрытая длинными светлыми волосами.

— Вроде бы нормально, — сказал он. — Осталось только несколько маленьких повязок.

— Ну, это хорошо.

— Ты мог бы не начинать каждую фразу с «ну», — раздраженно сказал Гюнвальд Ларссон.

Рённ на это ничего не ответил.

— Ну, Эйнар?

— Ну, что? — сказал Рённ и рассмеялся.

— Почему ты смеешься?

— Просто так. Тебе что-нибудь нужно?

— Сзади и слева в среднем ящике моего письменного стола лежит черный кожаный кошелек. В нем мой ключ зажигания. Поезжай в Булмору и возьми мой белый халат и белые шлепанцы. Халат висит в платяном шкафу, а шлепанцы стоят в прихожей, у двери.

— Ну, думаю, это мне по силам.

— В спальне, в комоде есть кулек с эмблемой универмага «НК», в нем лежит несколько пижам. Возьми его тоже, слышишь?

— Все эти вещи нужны тебе немедленно?

— Да. Эти дураки выпишут меня не раньше, чем послезавтра. Они мне дали серо-сине-коричневый халат, который на десять размеров меньше, и пару клумпов, похожих на гробы. Как там у вас дела?

— Ну, не так уже и плохо. Нормально.

— Чем занимаются Бек и Колльберг?

— Их здесь нет. Они в Вестберге.

— Прекрасно. Как идет расследование?

— Какое расследование?

— Пожара, чего же еще?

— Это дело закрыто.

— Что? — заорал Гюнвальд Ларссон. — Что ты сказал? Закрыто?

— Да, это был несчастный случай.

— Несчастный случай?

— Ну, примерно так… понимаешь, расследование на месте пожара закончилось сегодня утром и…

— Какого черта, что ты болтаешь? Ты что, пьян?

Гюнвальд Ларссон разговаривал так громко, что палатная сестра вышла в коридор.

— Понимаешь, этот Мальм…

— Больной Ларссон, — строго сказала сестра. — Так нельзя себя вести.

— Заткнись, — гаркнул вышедший из себя Гюнвальд Ларссон.

Сестра была полной дамой лет пятидесяти с решительным подбородком. Она окинула пациента ледяным взглядом и приказала:

— Немедленно повесьте трубку. Судя по всему, вам слишком рано разрешили встать, больной Ларссон. Я должна немедленно сообщить о случившемся врачу.

— Ну, ладно, я приеду как можно скорее, — заверил его Рённ. — Я привезу тебе документы, так что ты сам сможешь во всем разобраться.

— Больной Ларссон, немедленно отправляйтесь в постель, — раздался голос медсестры.

Гюнвальд Ларссон открыл рот, чтобы что-то сказать, но передумал.

— Ну, пока, — сказал Рённ.

— Пока, — нежно попрощался Гюнвальд Ларссон.

— Я сказала, немедленно в постель, — приказала медсестра. — Вы разве не слышали, больной Ларссон?

Она не сводила с него глаз до тех пор, пока он не закрыл за собой дверь палаты.

Гюнвальд Ларссон хмуро глядел в окно. Оно выходило на север, и он мог видеть почти весь Сёдермальм. Ему казалось, что он даже различает верхушку закопченной трубы, оставшейся на месте пожара.

«Что бы это все могло означать, черт побери?»— подумал он.

И через минуту:

«Они, наверное, сошли с ума, Рённ и все остальные».

В коридоре раздались приближающиеся шаги.

Гюнвальд поспешно нырнул в постель и попытался выглядеть воспитанным и невинным.

Совершенно противоестественная затея.

В трех километрах от него Рённ положил трубку, улыбнулся и постучал указательным пальцем по своему красному носу, словно хотел удержаться от взрыва смеха. Меландер, который сидел напротив него и барабанил на своей старенькой пишущей машинке, поднял взгляд, вынул изо рта трубку и сказал:

— Кто тебя рассмешил?

— Гюнвальд, — сказал Рённ, стараясь подавить смех, — Ему уже лучше. Ты бы только слышал его голос, когда он говорил, какую одежду они ему дали. А потом пришла сестра и принялась на него орать.

— А что он сказал о Мальме и обо всем остальном?

— Пришел в бешенство. Рвал и метал.

— Ты увидишь его?

— Ну, думаю, что да.

Меландер придвинул к Рённу несколько скрепленных между собой листков рапорта и сказал:

— Возьми это с собой… ему будет приятно.

Рённ молча посидел с минуту и сказал:

— Можешь дать мне десять крон на цветы?

Меландер сделал вид, что не слышит.

— Ну, тогда пять, — через минуту сказал Рённ.

Меландер возился со своей трубкой.

— Пять, — упрямо сказал Рённ.

Меландер невозмутимо вытащил бумажник и изучил его содержимое, держа бумажник так, чтобы Рённ не видел, что находится внутри. Наконец, он сказал:

— Можешь разменять банкнот в десять крон?

— Думаю, смогу.

Меландер озадаченно посмотрел на Рённа. Потом достал банкнот в пять крон и положил его на рапорт. Рённ взял деньги и документы и направился к двери.

— Эйнар, — сказал Меландер.

— Ну?

— Где ты собираешься покупать цветы?

— Не знаю.

— Не покупай их в киоске возле больницы. Они там жульничают.

Рённ ушел. Меландер посмотрел на часы и напечатал:

«Дело закрыто. В дополнительных мерах необходимости нет. Стокгольм, среда, 13 марта 1968 года, 14 часов 30 минут».

Он вытащил лист из машинки, достал из кармана авторучку и завершил отчет своей абсолютно неразборчивой подписью. Она была такой крошечной, что Колльберг обычно утверждал, будто бы она похожа на трех дохлых прошлогодних комаров. Потом он положил отчет в корзинку, где лежали документы, с которых нужно было снять копии, выпрямил скрепку, вынул еще одну трубку и принялся ее прочищать.

Меландер со всей серьезностью относился к своим отчетам. Он работал по собственной методике, гарантирующей, что все будет записано и ничего не упущено. Она была частью его системы. Подробности запоминаются легче, если их записывать сразу и формулировать четко и ясно. Ему достаточно было один раз прочесть любой текст, чтобы потом никогда его не забывать. Впрочем, он вообще никогда и ничего не забывал.

Делом о пожаре на Шёльдгатан он занимался ровно пять дней, с пятницы, и закончил его две минуты назад. Поскольку дежурить в субботу и воскресенье ему не было нужно, он теперь надеялся получить четыре выходных подряд. Хаммар уже согласился, конечно, если не случится ничего непредвиденного.

Не рановато ли было ехать в их летний домик в Вермдё? Да, вроде бы, нет. Он мог бы начать покраску, а жена привела бы в порядок кухонные полки, застелила новую бумагу. Летний домик был его гордостью. Домик перешел к Меландеру по наследству от отца, который тоже был полицейским, сержантом в Накке, и единственное, что мучило Мсландера, так это то, что у него нет детей и ему, в свою очередь, некому оставить домик. Впрочем, решение остаться бездетными они с женой приняли совершенно добровольно, отчасти для удобства, отчасти после тщательных финансовых расчетов. В те времена трудно было предвидеть, что полицейским впоследствии так резко повысят зарплату, и, кроме того, он всегда учитывал, что выбранная им профессия связана с большим риском, и вел себя соответствующим образом.