Отрада округлых вещей - Зетц Клеменс Й.. Страница 18

Когда Майку казалось, что никто не будет его одергивать или подвергать его слова сомнению, он вновь и вновь начинал пересказывать какие-то истории из интернета, которых он сам толком не понимал. Феликс слушал что-то через наушники. Они шли домой по дороге, тянущейся вдоль реки. Вблизи одного подземного перехода кто-то установил памятный крест с лентами и пустую колбу для свечи. Какая наглость, подумал Цвайгль. Он подошел поближе, чтобы потрогать этот натюрморт носком ботинка. И вечно всюду тотчас проникает смерть! Почему только люди одержимы видениями смерти? «Я никогда этого не пойму, — сказал он Майку. — Вот, смотри». Мальчик стоял рядом с ним с таким видом, словно он яблоко. «А мы-то тут при чем?» — спросил Цвайгль. Он вырвал пучок травы и положил на крест. Хвойные ветки, какая у них властная, повелительная текстура, какие они темно-зеленые и жесткие. И надо же, именно в это мгновение мимо проехали велосипедисты в спортивных костюмчиках! «Да-да, поздравляю». Колбу для свечи Цвайгль унес с собой, а потом швырнул в мусорный контейнер. Прежде чем выпустить ее из рук, он ее понюхал. Надо же, люди совсем стыд потеряли.

Феликс выбросил рожок с мороженым, который Цвайгль купил ему, когда они выходили из парка. Съел он совсем чуть-чуть. Сейчас он предавался меланхолии и прикладывал к тому немалые усилия. «Иди-ка в армию», — подумал Цвайгль. Мальчик в любое время дня держал голову так, словно ее скрывает капюшон. Майк шел рядом с отцом и взволнованно рассказывал о каком-то «канале», который недавно создал его класс. Где и какой именно канал, Цвайгль не уразумел. «И тогда Георг третий час упорно там оставлял», — сказал Майк и поднял глаза на Цвайгля, готовый вот-вот рассмеяться. Это что, и правда полное предложение? Смысла в нем не было ни грана. Почему дети сейчас говорят так непонятно? Просто рехнуться. Раньше все легко можно было понять, даже если они болтали без умолку с набитым ртом. «Ха-ха, правда?» — спросил Цвайгль. «Целый третий час!» — взвизгнул Майк, заходясь от смеха. «Ну, надо же», — откликнулся Цвайгль. Мальчик согнулся, смеясь, и попытался сказать что-то еще, наверно, повторить суть своего рассказа. «Нет, ну надо же, просто удивительно», — произнес Цвайгль. Феликс с трагическим видом быстро шагал впереди, внимая музыке в наушниках и отрешившись от внешнего мира. При ходьбе он болтал руками. Вот ведь неудачник! Цвайгль заметил, что мальчик направился не туда. Вообще-то им нужно было сюда, налево. Он подумал, а что если не мешать ему, пусть идет, куда хочет, а потом посмотреть, где они в конце концов окажутся. Но потом все же крикнул: «Эй, Феликс!» Мальчик не слышал. «Нам в другую сторону! Феликс!» Майк не стал кричать, но замахал руками, подражая движениям отца. «Феликс! Аллах акбар!» — крикнул Цвайгль. Мальчик остановился, обернулся и вынул из уха один наушник. «Нам сюда». Феликс посмотрел на него как на безумца. «В армию — сюда», — провозгласил Цвайгль. Мальчик покачал головой и вместе с ними свернул налево. Через четверть часа они были дома.

«Представь себе, что ты случайно упал на улице в незастывший бетон, понимаешь? Ты провалился в бетон по шею, и он медленно застывает, сжимая твое тело, твои легкие уже не могут расширяться, а прохожие столпились и обмахивают тебя какими-то брошюрками: это, конечно, помогает, но только отчасти». Цвайглю пришлось вдохнуть поглубже, потому что он и в самом деле ощутил по ходу своего рассказа странное стеснение в грудной клетке. Возможно, это действительно конец. Да, страх вернулся. Не надо было идти… Это было не… О, Боже мой. Страх сделался невыносимым. Майк все это время мужественно его слушал. «Мне позвонить?» — предложил он. «Нет, — отказался Цвайгль, — скорая мне не поможет. Вообще ничем. Я же повсюду ношу свой страх с собой. Вот представь себе, что тебя заключили в воздухонепроницаемую камеру, понимаешь? И ты замечаешь, что уже дышишь с трудом. И что вот-вот потеряешь сознание. Но пол весь утыкан копьями, и если ты упадешь, они тебя пронзят. И тут открывается дверь, и кто-то приносит тебе в камеру молочный кекс и говорит: “Вот, возьми, подкрепись немножко”. Вот так я себя и чувствую, каждый день, каждую секунду. Не понимаю, почему никто этого не осознает». Когда Майк сидел на диване, ноги у него даже не доставали до пола. Мальчик беспокойно ерзал, вероятно, ему хотелось уйти играть в игры на мобильном телефоне, но он старался этого не показывать. Феликс уединился у себя в комнате, отгородившись от всего. «А что если тот, кто принес кекс, откроет дверь? — вдруг предположил Майк. — Тогда можно будет выйти вместе с ним». Цвайгль внимательно выслушал, кивнул. Гм. Хорошо. Что можно на это ответить? Он кивнул еще раз. «Окей», — сказал он. «Да, очень хорошо. Ты решил проблему. Просто как следует подумав». Мальчик с надеждой поглядел на Цвайгля. «Тогда у твоего папы отныне тоже не будет приступов страха». Сын по-прежнему глядел на него с надеждой, и постепенно его даже охватывал восторг. «Ну, просто здорово. Проблема решена, раз и навсегда». А, вот теперь он заметил. Цвайглю для этого пришлось говорить наигранно, преувеличенно-оптимистическим тоном.

«Представь себе, что ты родился без шкуры, и так рождаешься снова и снова, день за днем, и так вечно». Цвайгль кормил кота, чувствуя, какие гнусные гримасы при этом корчит, по очереди придавая лицу все выражения, какие неизменно принимал, пытаясь совладать с собой, что за шутовство, паясничанье какое-то. «С ума сойти, как хорошо», — сказал он. Кот сосредоточенно лизал заливное. Цвайгль оставил его в одиночестве и прошелся по квартире. Проверил, хорошо ли закрыты окна и двери. В углах и в тени за шкафами таились всякие существа; он дал им понять, что он на посту. Рано или поздно его все равно зверски убьют. Перед барометром с двумя безмолвными танцующими фигурами, который вот уже много лет висел все на том же месте рядом с ключами от входной двери, он задержался подольше. Ему вспомнилась одна из учительниц Майка, которую он ненавидел до глубины души. Хорошо бы заточить ее в барометре, на целую вечность. А потом поджечь. И наблюдать, как она медленно вращается по кругу, прижав указательный палец к макушке. И все это под «Атценбругские танцы» Шуберта. Хочу быть убийцей, одержимым буйной, неистовой яростью, где-нибудь на Крайнем Севере, лучше всего на полюсе, в совершенном одиночестве. Броситься с пулеметом в руках, устремившись к белому горизонту, бежать и бежать без устали, издавая непристойные звуки, наподобие исторгающихся газов.

Бреясь в ванной, он пытался произнести алфавит наоборот, от конца к началу. При этом смотреть прямо перед собой и делать как можно меньше машинальных гримас. Это было дьявольски трудно! То и дело приходилось плутовать и перечислять буквы алфавита до нужного места сначала в обычном порядке, а уж потом отступать на шаг назад. Жалкая картина. Другие засовывают себе в уши гальку, чтобы не потерять равновесие. В далеких монастырях, затерянных где-то в горах, есть священники, которые, быть может, владеют этой тайной. Ну, и как все это выдержать? — тут за спиной у Цвайгля вдруг распахнулась дверь. «Ах, — выдохнул он, намеренно бросив бритвенный станок в раковину, — Jesus fuck, не подкрадывайся так тихо!» Феликс стоял, прижав руку к животу. «Со мной что-то не так», — сказал он. «О», — произнес Цвайгль и обернулся. Ему стало плохо от мороженого? Цвайгль призвал себя к порядку, принял позу, приличествующую взрослому, и спросил: «Тебя тошнит?..» Мальчик покачал головой и сделал какой-то неопределенный жест, который… О. Он далеко отвел мизинец. И медленно наклонился вперед. «В груди такой жар, и сердце бьется быстро-быстро…»

Вот так одним нажатием кнопки уничтожают целые страны и континенты. «Подожди, подожди, подожди», — взмолился Цвайгль, невольно схватившись за горло. «Можешь сосредоточиться на этом чувстве и его описать? В чем именно оно проявляется и где?» «Не знаю». В том, как Феликс вытянул руку и оперся на дверной косяк, было что-то решительно взрослое. «Оно скорее ощущается здесь, — Цвайгль указал на горло под адамовым яблоком, — или больше тут?» — он ткнул пальцем в грудину и в сердце. «Не знаю, просто странно как-то. А мне нельзя немного посидеть со светом?» Цвайгль поневоле на миг закрыл глаза, так взбудоражило его это открытие. Он подумал, что женщины, наверное, чувствуют что-то подобное, когда у их дочерей впервые начинаются месячные. Дикая, безумная аналогия, но пусть. Тогда они выдержат все это вместе. Хорошо, что рядом с мальчиком он, а не Эрика, которая где-то далеко строит для себя новую жизнь.