Москва, я не люблю тебя - Минаев Сергей Сергеевич. Страница 44
И как-то незаметно вышло, что каждый вечер, подходя к окну своей шикарной квартиры, ты чувствуешь, что кособокие советские дома-коробки, в каждой маломерке которых живет тридцать пять таджиков, смотрят на тебя своими мутными окнами и шепчут: «Мы скоро к тебе переедем…»
He ко мне. Я выхожу здесь. Из города, который я люблю, и который меня тоже нет. Мне будет трудно без всех вас, дорогие мои ублюдки-москвичи. Но я справлюсь. Я привыкну.
Я забуду тебя, Москва, как забывают женщин, которых отчаянно любили, но с которыми не были счастливы.
Иммиграция, иммиграция. Я так много думал о ней все это время. В сущности, я давно уже живу в иммиграции. Внутренней. Я сбегаю с русской улицы в английскую машину, ныряю в московский подъезд и выныриваю в лондонской квартире. Я забиваюсь в кресло, укрываюсь ворохом англоязычной прессы, прикрываю глаза и ныряю еще глубже. Я знаю, что там, в глубине, нет уродов в пробках, толстых ментов, хитрожопых депутатов, гастарбайтеров, новостроек, торговых центров и дорогих шлюх с отвратительным тыкающим говором.
Но там тоже негде спрятаться. Там нет ничего такого, что отличает меня от всех вышеперечисленных насекомых. Все эти ДБ9, пентхаус и ботинки дерби говорят мне о том, что я всего лишь ношу отличительные признаки правящего подвида, хотя не исключено, что я лишь наколотая на булавку бабочка в чьем-то собрании. Моих старых друзей здесь больше нет, а новыми у меня хватило ума не обзаводиться.
У меня нет детей и домашних животных. А главное — мне не за что зацепиться. Все, из чего состоял Вова тридцать шесть лет назад, истончилось, подъелось ржавчиной, вытерлось и было заменено. Как меняют зубы, или делают пластику лица, или меняют размер груди. Того меня больше нет. И большие сомнения, существовал ли тот парень со школьных фотографий?
Заходящие самолеты накрывают меня тенью от крыльев, оглушают ревом двигателей, и каждый раз, когда надо мной пролетает металлическое чудовище, я невольно съеживаюсь. Мне кажется, в этот момент ДБ9 тоже съеживается, и музыка становится почти не слышна. Один за другим садятся Air France, Аэрофлот и JAL.
Я впервые не завидую пилотам западных самолетов, которым осталось провести всего сутки в чужом городе и улететь домой. Я и сам здесь всего на несколько часов.
Боуи заканчивает петь, и вот-вот должна начаться гитарная партия перед финальным куплетом, но вместо нее звонит телефон.
— Добрый день, — раздается на том конце вкрадчивый голос. Номер не определяется, и я мысленно посылаю зашифрованного ублюдка к черту, но тут же одергиваю себя тем, что большая часть моих клиентов звонит с подобных номеров. — Могу я услышать Владимира?
— Вы с ним разговариваете.
— Мне вас рекомендовал Дудкин Виталий. Он сказал, что вы с ним работали по одному вопросу…
— …Организация банковской операции за пределами Родины, — я говорю голосом Google, моментально среагировавшим на введенное в поисковую строку ключевое слово. Только вот Google говорить не умеет, а я умею. Оперативность, думаю, та же. — Работали год назад.
— У меня похожая история, — модуляции его голоса становятся гаже. Судя по голосу, либо чиновник, либо руководящий работник госкорпорации. В общем, мерзость. — Я, к сожалению, не могу представиться, но…
— Поверьте, мне искренне все равно, Иннокентий вы или дядя Петя. — Смотрю на часы, желание отключиться нарастает.
— Мы можем говорить по этому телефону? — сдавленно.
— Ну, если вы мне «Окаянные дни» Бунина не собираетесь читать, то можем, — хмыкаю я. — У меня хороший заряд батареи.
Собеседник делает попытку рассмеяться.
— Тогда к делу. Один человек должен передать крупную сумму денег другому человеку. Но в силу определенных причин, другой человек их лично получить не может…
— Он инвалид? — уточняю я совершенно серьезным тоном.
— Нет, в силу других причин. Скажем… в силу занимаемой должности. Человек он не публичный, поэтому нужен…
— …Курьер?
— …Назовем это так. Двадцать тысяч долларов вас бы устроило?
— Нет! — Я достаю сигарету, кладу телефон на траву, включаю громкую связь и закуриваю. Очередной откат за очередную стройку, льготу, снижение тарифа, налоговую проверку. Сколько в чемодане? Миллион? Полмиллиона? Тысяч триста? Вряд ли так мало, взяли бы ячейку в банке. Клиент из мэрии, министерства, налоговой? Мент? Нет, эти все сами делают, без посредников. Они, наверное, «красные зоны» сами себе строят, чтобы на оборудовании никто не нажился…
— Алло! Алло, вы меня слышите? — оживает трубка. — Вас мое предложение не заинтересовало? Почему, простите?
— Не заинтересовало, — отвечаю я после долгой паузы. — Я не люблю коррупцию. Считаю, что именно она тормозит модернизацию нашей страны и разваливает экономику.
Следует еще более долгая пауза. Потом оглушительный взрыв хохота. Я тихонько подсмеиваюсь в ответ. Смех в трубке становится сильнее, мой тоже. Только чуть более нервным.
— Ой, ну вы даете! — наконец заканчивает ржать абонент. — Нет, я давно так не смеялся! Чувство юмора у вас, конечно… н-да. «Четвертачок» мы могли бы обсуждать? Нет, — снова начинает он смеяться, — с юмором все полном порядке! Вы именно такой, как мне вас и описали.
— Нет, не такой. Вы уж мне поверьте! — отвечаю я, отключаюсь и перевожу телефон в режим «в самолете».
Жаль, себя я не могу перевести в этот режим прямо сейчас. Господи, неужели это закончилось? Неужели больше и правда не будет в моей жизни всех этих депутатов, бандитов, партийных лидеров, правозащитников, борцов с коррупцией, представителей малого и среднего бизнеса, начальников управлений и личных помощников? Всего этого сброда людей в некрасивой одежде и с еще более некрасивыми мыслями? С образом жизни и привычками, состоящими из «чирков», «пятнах», «четвертачков» и «полтосов»?
Все эти вопросы покидают меня вместе со струями табачного дыма, которые я выпускаю, лежа навзничь на траве, в которую даже бродячие собаки не ссут. Брезгуют.
Еще я думаю о том, что ничего не изменится. Он найдет другого курьера, и деньги будут четко доставлены адресату. Тот, другой им обойдется даже дешевле, потому что он — не я. И винтики надавят на шестеренки, а шестеренки — на беговые колесики.
И система продолжит работать не потому, что это закон жизни и плывущую лодку не стоит раскачивать, — просто раскачивать ее на самом деле некому.
Но все это мне уже безразлично. Это будет уже без меня. Без «Мистера Вульфа», как называют меня самые продвинутые, торчащие от Тарантино клиенты. Без «Зигги Стардаста», как меня не называет никто. Даже я сам.
И все это не потому, что я самый правильный, принципиальный и осознавший.
Через пять с небольшим часов я окончательно со всем расстанусь вовсе не потому, что верю в теорию малых дел, согласно которой маленький винт, сорвавшийся с резьбы, может сломать машину. И даже не потому, что знаю, где берут новые винты, какой отверткой закручивают или каким молотком забивают.
Я уезжаю потому, что ощущаю каждой порой кожи, что в этой машине все зависит от того, кто в данный момент сосет у чувака, определяющего, сколько в этом месяце выдать денег тому, кто нарезает им всем резьбу…
От этого не хочется выть. Не хочется демаршей и публичных выступлений. Я не стану блогером, обличающим все, что выжило его из города. Я ни на кого не злюсь и никого не жалею. Я сам, добровольно и за неплохие деньги, был частью всего.