Мнимые люди (СИ) - Белоусов Андрей Константинович. Страница 107

Тщательно облагороженные улицы и ухоженные парки, погрузились в буйство и непосредственность, диктуемое самой матушкой природой, стоит лишь не надолго потерять над нею контроль. А жилая часть Куркино, в отличие от столицы, вообще представала пред сторонним наблюдателем в виде полного и тотального запустения. Его улицы не были запружены брошенными впопыхах, машинами. Окна и двери домов, были целы и находились на своих местах. Жилые здания и учреждения, заперты на крепкий замок. Ни одной брошенной или бесхозной вещи. Ни одного следа разрушений или пожара, не коснулось лика города. Всё чинно и мирно. Вот что значит — люди покидали город не спеша и последовательно. Но всё равно, Куркино всем своим, нетронутым видом, навевал какое-то гнетущие чувства одиночества и заброшенности, заставляя стороннего наблюдателя, бежать и бежать без оглядки из этих покинутых чертог.

С приходом же военных, город немного преобразился — наполнился жизнью, что ли, но так до конца и не расстался с аурой обречённого забвения. Эта аура обволакивала людей со всех сторон и давила… Давила на них, давила на их психику. Отчего, даже самые чёрствые и не пробиваемые, передвигались по городу хмурые и злые с нервозно напряжёнными лицами. И ссутулившись, вжимая голову в плечи, стремились они скорей покинуть открытые пространства, чтобы хоть за четырьмя стенами почувствовать себя немного защищёнными от внешней таинственной угрозы.

Именно в Куркино, люди впервые сталкивались с реальностью обстановки, творящейся вокруг. Прежде незнакомые с действительностью, пребывали они со всей страны, так сказать навеселе: шуточки, байки, песни, анекдоты. И вдруг, всё менялось…

Перейдя некую невидимую границу, никем не установленную и неотмеченную на карте, весь благостный людской настрой отрезало начисто. Лица людей напрягались, теряя выражение беспечности. Расслабленное тело сжималось в пружину, а руки, то и дело, обшаривали пространство, в поисках хоть какого бы то ни было оружия. И не было больше слышно ни шуток ни песен, ни анекдотов, потому что обескураженные люди как-то сразу замолкали, а если и переговаривались, то только шёпотом, постоянно, в непроизвольном порядке, то и дело бросая по сторонам настороженные взгляды.

И самым явным признаком опустошенной ауры города, так пугающая людей, являлась нереальная тишина. Тишина пустоты — это тишина особого рода. Она не такая, которую можно например отыскать, если выехать из шумного и загазованного города на природу и там вдыхать её самую, полной грудью. Нет. Там тишина умиротворённая, ласкающая слух и убаюкивающая воспалённый мозг. Тишину же пустоты, можно разве что сравнить только с тишиной царящей на погосте. Но даже и это сравнение будет уж слишком бледным и пресным. На кладбище, как бы это сказать, тишина пропитана своего рода одухотворённостью, печалью и прямо сказать, некой таинственностью, но как правило не то, чтобы злой, а как бы, окруженной неким ореолом тайны, бередящей наш ум и наше воображение, приоткрывая перед нами завесу потустороннего мира. И кстати сказать, иные незрелые личности, как раз питаются этой тишиной кладбищ, находя в ней некую привлекательную изюминку для себя и для своей неспокойной души.

На самом же деле, мёртвый и заброшенный город погружается в серую, тягостную и нездоровую тишину. Тишину — чуть ли не осязаемую. И самый интересный её эффект в том, что вторгающиеся в неё звуки, она разрывает в клочья. Самые громкие из них, в ней приобретают характер глухоты и чуть слышны, а вот тихие звуки, наоборот могут удесятеряться множественным эхом, приобретая причудливые оттенки звучания, переходя от комариного писка до колокольного звона. А посему тишину заброшенного города, можно ещё назвать и живой, настороженно и с угрозой наблюдающей из темноты…

Как и многие из сослуживцев, капитан информационной разведки, Семёнов Александр Константинович, возненавидел этот проклятый город или район, хрен его поймёшь, с самого приезда. Особенно его донимали ощущения заброшенности и одиночества наваливающиеся со всех сторон на плечи, чуть ли не пригибая к земле. Но ни в какие сравнения не шла эта чёртова нереальная тишина, с её треклятыми искажёнными звуками. Из-за постоянных шорохов и стенаний, неотступно преследовало ощущение, что за ним обязательно кто-то наблюдает. Кто-то поистине огромный и чертовски злой, чья власть распространилась в округе на весь город. И этот кто-то неотрывно наблюдает за людьми поселяя в их душах животный страх, что подтачивает нервы.

И с каждым последующим днём, в лагере подготовки всё чаще случались пьяные стычки между солдатами и офицерами. Всё больше и больше людей лезло в стакан, чтобы хоть так снять с себя напряжение и отогнать бредовый страх не ведомо перед чем.

И чего греха таить, Семёнов и сам, за последнюю неделю, уже неоднократно прикладывался к «белому забвению», но положительного результата так и не возымел. Если после того, как допившись до чёртиков, ему и удавалось на пару часов забыться и поднять себе настроение отбросив все наваждения, преследующие весь день, то после, как только пьяная голова опускалась на подушку, кошмар обязательно продолжался выливаясь в красочные и нереально живые, жуткие сны. Пережив же в очередной раз, ночные кошмары, Семёнов снова и снова погружался в реальность, пропитанную не меньшими кошмарами. И так, по накатанной колее, он в скором времени мог докатиться до безумия, о чем сегодняшним субботним утром и раздумывал, идя на очередную нудную лекцию.

Пыливший по дороге грузовик, заставил его непроизвольно поморщиться, от глухого и басовитого звука издаваемого тяжёлой машиной. Ощущение такое, будто уши забило ватой. Из-за чего рука, сама собой, лезла поковыряться в ушных раковинах, дабы выковырнуть эту самую вату, но каждый раз натыкалась на пустоту и почему-то становилось обидно.

— Сашка! Эй Сашка! — раздался резкий окрик. Семёнов же погружённый в думы, не сразу заметил, как притормозил грузовик и как оттуда выпрыгнул человек, призывно махающий ему вслед. — Сашок, ты чё? Зазнался что ли?

— Колька?.. — то ли вопрошающе, то ли не веря спросил Семёнов, останавливаясь и вглядываясь в мужчину, по виду лет тридцати, в военной форме и сумкой-рюкзаком, через плечо.

— Ну а кто же ещё! Узнал значит, — мужчина было остановился, побоявшись что обознался, расплылся в улыбке и раздвинув руки уверенно пошёл на Семёнова. — Дружище… Дайка я тебя обниму. Блин… Сколько лет, сколько зим. А ты всё такой же жилистый, подтянутый, — хмыкая и оценивающе разглядывая, одобрил он после крепких объятий.

Ответно стуча в плечо давнего друга, Семёнов впервые, за всё время проведённое в городе, озарился улыбкой. — Колька, как я рад тебя видеть! — воскликнул он. — Слушай, какими судьбами? Это же сколько мы с тобой не виделись-то? Лет шесть?

— Точно! Эх Сашка… — положа руку на плечи товарища, вздохнул Николай. — А я гляжу ты это или не ты. Еду и гадаю. И вот если бы не эта твоя дурацкая привычка протирать лицо всей ладонью, не признал бы сразу. Ей Богу. И как пить дать проехал бы мимо. Да… — Вновь вздохнув и качая головой, Николай отстранился от товарища, с удивлением замечая. — Слушай, как ты возмужал. Настоящий мужик. Эх… А помнишь какими мы были пацанами, совсем ещё недавно. Глупыми сорванцами…

— Ну это ты был глупым сорванцом, а я был довольно приличным и послушным ребёнком.

— Это-то ты был послушным? Да заливай больше. Кому постоянно наряды давали в не очереди. Это сколько же их у тебя было, а? Уж и не помнишь поди, — толкая в грудь, пожурил Николай.

— Да ну тебя, — отмахиваясь от тычков, обиделся Семёнов. — Ты лучше вспомни благодаря кому, я эти наряды постоянно получал.

— Да ладно тебе. Сам же за мной верёвкой вился. Что скажешь, не так? Эх Сашка! А помнишь учебку? Ребят? Серегу — Жигало, Витьку — майора, Жеку — жило, Пашку — боцмана? А монарха? Монарха-то помнишь? Как он ходил… Большие пальцы спрячет за лацкан и идёт по сторонам глазищами стреляет: «Вы не детвора какая-то там, вы будущие офицеры, — бубнит, — а значит должны блюсти дисциплину и честь пуще жизни своей, а не носиться по коридорам и галдеть, аки подзаборщина кака».