Мнимые люди (СИ) - Белоусов Андрей Константинович. Страница 115

Задумчивый и немного застенчивый взгляд сквозь линзы очков, светился теплотой. Робкая улыбка, на пухлых губах. Широкий, но изящный нос. Мягкий говор и постоянно вьющиеся волосы на голове. Всегда элегантно одетый, выглаженный и приятно пахнущий. Вот примерно таким, его когда-то знали.

Но несмотря на свой мягкий характер, Анатолий Степанович отличался особой принципиальностью. Он никогда и ни кому не давал поблажек, справедливо считая, что если человек выбрал профессию, связанную с точными науками, то не имеет право на неточность. Ведь тогда приятная глазу и согревающая душу — упорядоченность, в одночасье превратиться в хаос, а этого он никак не мог допустить, по крайней мере по отношению к самому себе, и делу коему себя посвятил без остатка.

Да… Когда-то он был Анатолием Степановичем, уважаемым человеком, пока один краткий миг не перечеркнул всю его жизнь. И жизнь, как оказалось на поверку, довольно обыденную и однообразную, сопряжённую с бесконечным одиночеством, такой силы, что порой хотелось выть от бессилия. Вот он и выл, образно говоря. Затем сжимал волю в кулак, заталкивал чувства поглубже и, работал, работал, работал… Так по крайней мере, он мог забыться и не сокрушаться по поводу своей убогой жизни. Ведь как не хорохорься, а каждому человеку, хочется почувствовать теплоту семейного очага, где тебя ждут и любят, и не могут без тебя прожить и дня. Когда твоя жизнь наполняется неким, но поистине важным смыслом. Хотя многие, с этим утверждением могут и поспорить, но одиноким людям, ни разу не испившим сию чашу, свойственно романтизировать семейные отношения. Вот Анатолий Степанович и романтизировал, выстраивая воздушные замки, своей несбывшейся мечты.

Сейчас же, он и слезинки бы не пролил, по поводу своей ушедшей в небытиё, жизни. Потому что он её и не помнил, а если бы даже и помнил, то и не вспоминал бы.

В той прошлой своей жизни, он был уважаемым профессором, но если сказать на чистоту, тогда он был не нужен никому. Его нужность облекалась в некую абстрактную форму, а Анатолию Степановичу хотелось конкретики, и он наконец-то её получил. Сейчас он был по настоящему нужным. Он был нужен своей новой, поистине огромной семье и ради неё он был готов пойти на любые жертвы, вплоть до собственной жизни.

Его существование наконец-то наполнилось смыслом. И влившись в ряды новых людей, он почувствовал такой экстаз и эйфорию, что сразу же отдал все свои силы, на процветание своей новой семьи. Отличаясь врождённым логическим складом ума, быстро пошёл в гору и вскоре его уже назначили полевым командиром, а с недавних пор его ввели в круг избранных, так называемых «управителей», где он и процарствовал до сего дня.

Почему же именно сегодня, он оказался непосредственно в гуще событий? Ответ прост. Анатолий Степанович сам разработал план, как наилучшим образом обрушить силы семьи, на подлых и кровожадных людей, чтобы одним махом покончить, с подлой осадой, вымотавшей уже до предела, всех членов его горячо любимого сообщества. А чтобы план прошёл как по маслу, Анатолий Степанович, сам вызвался претворить его в жизнь. Похвальная инициатива…

Но новая жизнь и новая семья, потребовала от бывшего профессора заплатить цену, в корне изменившую его до неузнаваемости. И если сейчас, Анатолия Степановича повстречали бы его бывшие коллеги или его ученики, то они бы, ужаснулись. Так каким же он стал, этот Анатолий Степанович, какую же он заплатил цену?

Как вы помните, Анатолий Степанович был этаким застенчивым добряком и рохлей, страдающей приступами рассеянности, свойственной людям, отдавших жизнь науки. Короче, во всех смыслах он был приятным человечишкой и не более того. Новый же Анатолий Степанович, являл собой полную противоположность, старому. От его рассеянности не осталось и следа. Его движения стали выверенными и скупыми, но обладали молниеносной реакцией, а его скупость в движениях никак нельзя было назвать — медлительностью, потому что это скорее была скупость профессионала, не желающего тратить энергию на лишнее кривляния, отвлекающие от цели.

А выражающее добродушие, и располагающее к себе лицо Анатолия Степановича, превратилось в жёсткую, если не сказать жестокую маску. Покрытое клокастой бородой со следами опалин, оно осунулось, приобретя землистый оттенок, щёки впали, натянув кожу по всему лицу, превратив некогда румяное и пухлое личико, в подобие черепа.

Длинные, кудрявые волосы, облепляли его круглый череп, вымоченные под дождём настолько сильно, что стоило Анатолию Степановичу повернуть голову, как капли воды веером срывались вниз.

Но самым главным, в лице нового Анатолия Степановича, были глаза. Не чета, тем прежним, добродушным, ласковым и светящимся неким внутренним светом. Нет. Сейчас эти глаза, смотрели на мир с хладнокровным равнодушием. Словно два клинка, сотканные из мрака, они пронзали человека насквозь, заглядывая в самую душу, чтобы затем подчинить себе эту самую душу. Со змеиной бесстрастностью гипнотизировали они человека подавляя волю. И ничто человеческого в этих глазах уже не было. В них был только холод и гордая надменность человека, отыскавшего свой смысл жизни и не мечущегося более по этому поводу, что свойственно многим живущим на Земле.

Холодный расчёт и логический склад ума не затуманенный чувствами и эмоциями, вот та взрывная смесь, что делает человека безжалостным, беспринципным и стремящимся к цели любой ценой… Не путать с маниакальной безжалостностью и беспринципностью — там одни чувства и ни капли ума.

Свернув карту, Анатолий Степанович подхватил переносной блок рации и подался прочь из импровизированного убежища. Выйдя к своим, командир критично оглядел вновь собранный гарнизон, и вполне удовлетворённый, швырнул рацию одному из подчинённых:

— Захвати, пригодится. — Потом оборачиваясь к старшине Белых, сказал. — Выступаем через пять минут. Больше тянуть нельзя. А вы, — командир обратился к рядом стоящим младшим офицерам, — захватите корм и боеприпасы и соединяйтесь с основной группой. И пошлите вперёд «вестника», пусть передаст: «Троян выполнил свою работу. Всё идёт по плану». — Кивнув, подчинённые растворились во тьме.

Когда же всё было готово к марш броску…

— Вперёд, пошли! — скомандовал бывший Феоктистов и бодро зашагал по руинам, некогда величественного города.

Сквозь дождь и ветер, продирался гарнизон к пункту назначения, ведомый в полной темноте, своим командиром — Феоктистовым Анатолием Степановичем. И что-то было жуткое и нечеловеческое в той процессии, растянувшейся на несколько метров. Подобно призракам, кавалькада «людей», не шла, а летела во мраке ночи. Ловко уклоняясь и обходя преграды, никто из них за весь проделанный путь, не потерял ориентации, не заблудился, не оступился и вообще не издал не единого шороха, могущего перекричать монотонный шёпот нескончаемого дождя. Люди двигались в абсолютной темноте и никто из них ни разу не перемолвился хоть словечком, не включил фонарь или попытался закурить. Подобно многоногой и многорукой змее, не знающей усталости и страха, летел гарнизон сквозь ночь к расположению полковника Рыкова, чтобы влиться в его ряды и дать отпор врагу.

Почуяв людей, командир приказал включить портативные фонари, дабы не привлекать к себе внимания, и чутьё в очередной раз не подвело Феоктистова. И где-то уже через двести метров гарнизон окликнули, ослепив ярким светом прожекторов:

— Стой, кто идёт?!

— Свои, — хмуро возвестил Анатолий Степанович.

— Ах свои значит, ну что ж. Ща посмотрим, что за свои. На восходе солнца…

— Враг наступает, — всё так же хмуро, продолжил фразу, Феоктистов, жмурясь от яркого света прожекторов. Странная фраза, была паролем, который знали только офицеры, да и то не все. Сделали так, чтобы не допустить проникновения «мима-диверсанта». Хотя многие утверждали, что введения пароля, довольно глупая затея.

— «Стрела» — то ли вопросительно, то ли утвердительно, сказали на другом конце.

— Угадал.

— Бля! Ну наконец-то, — обрадованный крик. — Мы уж вас заждались. — И потеплевший голос неизвестного, перейдя с официального тона, на дружественный, предложил. — Давай братва, заваливай к нам. Продрогли небось, замёрзли? Ну ничего, сейчас мы вас родненьких обогреем, напоим, накормим и спать уложим. — И взрыв хохота пронёсся по рядам часовых.