Любимая - Кэнфилд Сандра. Страница 3

«Господи, – подумал он, проводя рукой по влажным волосам, – откуда я набрался подобной философской дури?»

Снова закричала птица. На этот раз Роуэну показалось, что она дразнит его, говоря: «Ты не такой, каким был».

Да, он изменился и был вынужден признать это. Тот несчастный случай оказал на него огромное влияние. Сначала перемены были я столь незначительны, что Роуэн приписывал их разыгравшемуся воображению. В конце концов, они не поддавались никакому логическому объяснению. Как врач он затруднялся понять, что означают изменения, происходящие в его организме. Он даже не заметил бы их, если бы не занимался джоггингом и хуже знал свое тело. Используемый им во время бега прибор, регистрирующий ритм дыхания, сердцебиение и кровяное давление, показывал стойкое, хотя и незначительное снижение всех трех показателей.

Кроме того, периодически он отмечал непонятное обострение всех чувств. Внезапно шепот начинал казаться криком, тень – вспышкой, запах одеколона или духов становился невыносимым. Ему пришлось полностью отказаться от острой пищи. Сильнее всего изменялись тактильные ощущения. Иногда он мог представить, какой будет поверхность, даже не дотронувшись до нее. А иногда он ощущал прикосновения, которых не было. Например, в данную минуту Роуэн мог бы поклясться, что он чувствует на своей обнаженной груди тепло лунного света.

Он застонал. Неужели он сходит с ума? Нет, это всего лишь перенесенное потрясение. Тяжкое потрясение. Любой занервничает, чуть не утонув, а, чтобы успокоиться, нужно время. Если бы Стюарт, ведущий себя, как личный врач, а не как приятель, позволил бы ему выйти на работу, Роуэну было бы гораздо легче. А так слишком много времени оставалось на размышления. Вот в чем дело. Воспоминания о том, как он покинул свое тело и поплыл по темному туннелю, в конце которого сиял ослепительный свет, были лишь частью галлюцинации, и ничем более.

Он знал, что некоторые из его коллег сказали бы, что он пережил смерть, но сам не верил в подобную чушь. Не существует доказательств подобного опыта. Если ты умер, то это необратимо. Все очень просто. Он присутствовал при кончине некоторых своих пациентов. И не видел в смерти ничего величественного и благородного, а тем более загадочного и сверхъестественного. Люди просто перестают существовать.

Что касается Бога, то Роуэна вполне устраивал атеизм, религия людей практичных, смелых и склонных мыслить логически. Не считая святости, он сам был Богом. Ведь он был потомком многих поколений волшебников-хирургов. Его отец и дед были хирургами. Для них храмом являлась операционная, алтарем – операционный стол. Они своими руками возвращали жизнь людям, и не верили в Бога, появляющегося в потоках неземного сияния.

И все же он, как ни старался, не мог забыть исключительное чувство снизошедшего на него покоя, всепоглощающего, всепроникающего умиротворения.

Прежде, чем ты пересечешь рубеж, ты должен что-то совершить…

Эти слова Роуэн скорее почувствовал, нежели услышал. Они возникли в его мозгу неожиданно, словно в раскаленной пустыне повеяло прохладным ветерком. Что это значит? Роуэну хотелось разобраться в этом странном послании.

Но больше всего ему хотелось вновь обрести то, что было утрачено во время катастрофы. Тогда он потерял самое ценное, чем владел – способность держать происходящее под контролем. А ведь именно эта способность давала ему власть, волю, силы управлять своей непростой жизнью. Главное во время операции – контроль. От него зависит спасение человеческих жизней. Никто не понимал это лучше, чем сам Роуэн. Он умел контролировать свой разум и эмоции, не теряя самообладания в самых сложных ситуациях. Он мог управлять своим телом даже тогда, когда от усталости у него дрожали руки. Стюарт поддразнивал его, убеждая, что он – такой же смертный, как и все остальные, но Роуэн не позволял себе проявить обыкновенную человеческую слабость.

Но в Мехико он проявил себя обыкновенным человеком. На секунду он даже поверил, что, как любой, может умереть.

«Нет, – подумал он со своей обычной самоуверенностью, – даже тогда я не был обычным смертным! Разве смерти не пришлось отказаться от своей добычи!» Но что же все-таки произошло? Почему он не может собраться с мыслями? Что с ним творится? Что за странная сила приводит в смятение все его чувства?

Неожиданно тишину разорвал телефонный звонок. Обостренному восприятию Роуэна он показался хором тысячи колоколов, стремящихся перекричать друг друга. Морщась, Роуэн выругался и взглянул на часы. Черт возьми, он опоздал! Раньше он никогда не опаздывал. Как могло время пройти столь незаметно?

Телефон трижды прозвонил, прежде чем Роуэн схватил трубку.

– Знаю, знаю, – быстро сказал он. – Я опоздал.

На другом конце провода возникло замешательство, затем хрипловатый голос Кей произнес:

– И тебе тоже привет, милый.

Ее голос, одновременно по-девичьи нежный и очень сексуальный, не переставал изумлять Роуэна.

– Извини, – он убрал со лба прядь волос.

– Плохой день? – Нет, – соврал Роуэн.

– Похоже, что все-таки плохой.

– Я просто скучаю. Очень хочется на работу.

– Милый, тебе напомнить, что ты едва не утонул?..

– Не надо. В течение недели все, кому не лень, только и делают, что напоминают, и мне осточертело это выслушивать!

Кей обиженно умолкла. Роуэн был готов откусить себе язык. Первой, кого он увидел, очнувшись, была Кей. Она настолько обрадовалась, что не могла говорить, и, упав рядом с ним, разрыдалась. Он всегда знал, что она любит его – Кей даже не пыталась это скрывать, – но не представлял себе всей силы и глубины этой любви. Помнится, тогда ему пришло в голову, что она заслуживает лучшей доли, нежели жизнь с самодовольным сукиным сыном, чьей основной любовью была и останется медицина.

Роуэн тяжело вздохнул:

– Извини, Кей. День выдался трудный. Да и вся неделя – хуже некуда, черт возьми!

Она всегда относилась к нему с пониманием:

– Если ты никуда не хочешь идти, я позвоню Стюарту…

– Не надо, – фальшиво произнес Роуэн. – Я хочу пойти туда.

Днем Стюарт звонил, чтобы сказать, что он заказал обед в модном ресторане, куда было очень трудно попасть. Ресторан находился в центре города. Стюарт всегда отличался склонностью к скоропалительным решениям. Роуэн не поинтересовался, как Стюарту удалось заказать столик в вышеупомянутом ресторане в субботу вечером. Он просто согласился прийти, несмотря на то, что первым его побуждением было отказаться. Ему никого не хотелось видеть.

– Слушай, звякни Стюарту и предупреди, что я опаздываю. Я заеду за тобой примерно через полчаса. Идет?

Кей замялась:

– Роуэн, ты уверен?

– Разумеется, – ответил он, поднеся трубку к другому уху – голос Кей неожиданно показался ему чересчур громким, хотя Роуэн знал, что она говорит нормально.

– Я в своем черном платье. Тебе это ни о чем не говорит? – произнесла она, и он представил себе ее чуть-чуть надутые губки…

Мысли. Образы. Женщина, одетая в облегающее черное платье, идет к нему, покачивая бедрами, и не сводит с него зеленых, словно морская вода, глаз… Это случилось год назад, на вечеринке, устроенной директором отделения радиологии. Роуэну не хотелось идти, но достойного предлога отказаться не нашлось. Поэтому он пришел, потрепался, как водится, с другими гостями, съел несколько безвкусных бутербродов и выпил пару бокалов хорошего импортного вина. Касаясь губами бокала, он заметил, что эта женщина глаз с него не сводит. Она уставилась на него без всякого стеснения, и Роуэн повел себя так, как повел бы любой нормальный американец – столь же беззастенчиво принялся разглядывать ее.

Игра началась.

В течение часа они следили друг за другом откровенно заинтересованными взглядами, но ни словом не перекинулись. Позднее он узнал, что ее зовут Кей Риган; что она – дочь одного из самых богатых людей штата, сколотивших себе состояние на нефти, что, выйдя замуж в девятнадцать лет, в двадцать она уже была разведена; что теперь, когда ей исполнилось двадцать девять, она работает в своем собственном клубе здоровья и поэтому носит очень короткую стрижку. На любой другой подобная прическа показалась бы мужской, но никак не на этой соблазнительной женщине, которая, наконец, приблизилась к нему.