Безоглядная страсть - Кэнхем Марша. Страница 28

Поначалу ей такая жизнь пришлась по душе. Рискованные ночные поездки с Макгиливреем или кузенами напоминали Энни золотую пору бесшабашной юности. Но уже после пары недель таких поездок Энни начала чувствовать усталость и нервозность. Романтика превратилась в однообразную рутину. Раньше, когда Ангусу случалось, возвратившись из какой-нибудь поездки и «изголодавшись» по жене, ставить коня в конюшню и идти прямо к ней, не помывшись и не переодевшись с дороги, он так «набрасывался» на нее, что Энни не только не возражала, что он покрыт пылью и пахнет лошадьми и потом, но даже находила это возбуждающим. Теперь же постоянная грязь, пыль, запахи дыма, конюшни, немытых тел действовали Энни на нервы.

Поэтому, может быть, Энни начинала нравиться относительная чистоплотность Макгиливрея. До Ангуса, каждый день умащавшего тело благовониями, Джону было, может быть, и далеко, но, во всяком случае, пропотев как следует после своих утренних тренировок, Джон никогда не забывал облиться водой. Однажды, случайно увидев его из окна за этим занятием, Энни, забыв о приличиях, долго любовалась его стройным, мускулистым телом, мокрыми белокурыми прядями волос, разгоряченным лицом…

Память снова и снова возвращала Энни к тому моменту, когда Джон поцеловал ее. Перед глазами явственно вставал образ его огромного, голого, распростертого на кровати тела, красоту и соразмерность которого не в силах были испортить ни ужасная зияющая рана, ни опухшее от непомерного количества спиртного лицо.

От проницательного взгляда Энни не укрылось и то, что Джон тщательно следит за своим костюмом. Дома он ходил в одной холщовой рубахе и коротком килте. Рубаха, всегда небрежно распахнутая на груди, была чистой. Единственной роскошью, которую позволял себе Джон, были дорогие сигары (в то время как большинство мужчин из его окружения курили трубки), и Энни нравился их терпковатый, изысканный запах. К тому же если стойкий запах перегара выдавал обоих близнецов с головой, то по Джону никак нельзя было определить его приверженность к элю. Энни нравился горячий, возбужденный вид Макгиливрея, когда он с кем-нибудь спорил, обсуждая стратегию предстоящих действий. В такие минуты Джон походил на льва, приготовившегося броситься на добычу. А когда Джон наклонялся к ней, чтобы сказать что-нибудь на ухо, прикосновение его шелковистых волос к ее лицу кружило Энни голову. Когда же он, поддерживая ее, помогал ей слезть с коня после целого дня, проведенного в седле, Энни, усталая и размякшая, готова была упасть ему на руки.

— Не желаете ли горячего грога, леди Энни? — произнес Колин Мор. — Вы, должно быть, преизрядно замерзли, я велю жене…

Словно очнувшись от забытья, Энни стыдливо потупилась. Сколько раз она вот так, сама не желая, застывала, уставившись на Джона? «Ты все-таки замужняя женщина, Энни Моу, — пристыдила она себя, — не следует забывать об этом…»

Энни вдруг заметила, что давно стоит на земле, однако не спешит убирать руки с плеч Джона. Смутившись, она поспешила опустить руки и последовать за Колином в дом. Жена фермера уже зажгла несколько дополнительных свечей, чтобы в комнате стадо светлее, и стояла у стола в нервном ожидании. Дети по-прежнему цеплялись за ее юбку. Рядом молчала еще одна женщина, помоложе и настолько похожая на Колина, что Энни не удивилась, когда тот представил ее как свою сестру Гленну.

Дом Колина ничем не отличался от любого подобного домишки, лепившегося где-нибудь в уютных лощинах Шотландии. Голый земляной пол, стены из неструганой сосны, потолок с подвешенным к нему копченым мясом. Грубая соломенная занавеска разделяла дом на две «комнаты»: поменьше — Гленны и побольше — Колина с женой и детьми. В середине комнаты пылал огонь, над которым висел котелок. Судя по наличию в доме деревянных столов и лавок, Моры были позажиточнее других семейств. В одном углу за загородкой теснились куры, в другой была привязана коза, взятая на зиму в дом.

— Прошу извинить за беспокойство, — сказала Энни жене Колина. — Нам сказали, что где-то здесь есть поворот к реке, но мы заблудились в тумане, а потом увидели дым из вашей трубы и пошли на него…

— Я знаю, кто вы, — прошептала Роуз, мистический ужас ее перед неведомыми гостями сменился вполне конкретным, паническим страхом. — И я знаю, зачем вы здесь. Вы пришли забрать моего Колина на войну.

— Успокойтесь, — уверила ее Энни. — Разумеется, мы были бы рады, если бы он присоединился к нам, но насильно мы никого не забираем. Пусть каждый делает то, что велит ему его сердце…

— Все вы так говорите! — фыркнула Гленна.

— Не желаете ли грога, господа, — произнесла Роуз, чтобы переменить тему, — или, может, эля? Есть еще кроличий бифштекс, я велю Гленне…

— Спасибо, грога, если не затруднит, — произнес Джон, входя в дом в сопровождении двух близнецов. Гленна, едва завидев мужчин, тут же начала бросать на них кокетливые взгляды.

— Чего уж там «затруднит»! — бормотала, хлопоча, себе под нос Роуз. — Вы уже нас затруднили дальше некуда.

Как ни пыталась Энни стереть из памяти подробности инцидента в спальне Макгиливрея, мысленно она снова и снова прокручивала все его подробности. Разумеется, пыталась заверить себя, что тот роковой поцелуй ровным счетом ничего не значил — Джон был просто сильно пьян… Во всяком случае, уж она-то, со своей стороны, не подавала ни малейшего повода… И все же нельзя не признать, что она не совсем равнодушна к Джону. Небольшое, самое невинное чувство все-таки есть… К такому красавчику и впрямь трудно быть равнодушной. Взять хотя бы эту Гленну — как вертится она вокруг него, поднося то порцию мяса, то кружку эля… А он, шалопай, не отводит глаз от колыхающегося перед ним умопомрачительных размеров бюста, с трудом вмещающегося в якобы случайно расшнуровавшийся корсет… Хотя Энни понимала, что ей не должно быть дела до флирта Джона с кем бы то ни было, она с трудом удерживалась, чтобы не влепить ему пощечину. И больше всего ее раздражало то, что эти заигрывания начинали ее возбуждать. Может быть, она просто изголодалась по мужчине? С тех пор, как она рассталась с Ангусом… Нельзя не признать, что Ангус, каким бы он ни был, все-таки потрясающий любовник…

Ангус. Он солгал ради нее, покрыл кражу бумаг… Но что на самом деле было тому причиной? Если он так любит ее, что готов за нее сесть в тюрьму, то почему же тогда, прощаясь с ней, он держался так холодно, так отчужденно?

— В чем дело, Энни? — спросил Джон. — У тебя такой вид, словно ты уже побывала в бою!

Энни скорчилась у огня. Она передвинулась туда, когда Робби начал щипать Гленну за зад, та невинно-кокетливо хихикать, и это так действовало Энни на нервы, что она уже не в силах была на это смотреть. Энни сидела перед огнем на треногом стуле. Джон без приглашения опустился рядом с ней на пол по-турецки. В руке его был бокал с виски.

— Сегодня был тяжелый день, я устала… — отрешенно произнесла она. — Мы все-таки совершили нелегкий переход!

— Завтра нам предстоит такой же. Дело хозяйское, но советую отдохнуть, а не думать о вещах, на которые все равно нет ответа.

— Откуда ты знаешь, о чем я думаю? — насторожилась она.

— Да у тебя все на лице написано! — усмехнулся он. — Ты думаешь о муже. Впрочем, оно и естественно — о чем еще может думать женщина, разлученная с мужем войной? Не ты одна, крошка, не ты первая, не ты последняя…

— Да не думаю я о нем! — фыркнула Энни. — Ангус сделал свой выбор, я сделала свой. Каждому из нас приходится мириться с выбором другого. Если честно, я вообще ни о чем не думаю, я просто греюсь у огня…

— Что ж, погреться всегда неплохо! — улыбнулся Джон, с наслаждением потирая замерзшие ладони.

Энни невольно покосилась на его руки — большие, сильные, с длинными пальцами. Руки Ангуса были меньше, изящнее, и ласкали эти руки ее всегда нежно, умело, изысканно. Джон, будь он ее любовником, вряд ли касался бы ее тела так трепетно. В нежных изысканных ласках есть своя прелесть, но иногда ведь хочется пусть грубоватого, но более страстного и решительного напора… Энни мотнула головой, словно отгоняя наваждение. Нет, Джон прав — и впрямь не мешало бы отдохнуть, а то лезет в голову бог знает что…