Палестинский роман - Уилсон Джонатан. Страница 9

Поравнявшись с вывеской «Липтонский чай и шербет», он заметил двух полицейских, они шли навстречу. Хотел было бежать, но он вовремя спохватился: так он сразу привлечет к себе внимание. Поэтому он сделал глубокий вдох и отвернулся к прилавку, буквально втиснувшись в щель между мешками пряностей, словно рассчитывал стать невидимкой среди кардамона и черного перца, и в какой-то миг, когда его окликнули по имени, таким он себя и ощущал — слово «Сауд» проплыло мимо, адресованное кому-то другому: лавочнику в красном тюрбане или художнику за столиком в кафе, а может, впиталось в камни, смешалось с синим маревом под сводами базара.

Кирш не был в синагоге с тех пор, как отмечал собственную бар мицву — а это было в Бейсуотерской синагоге одиннадцать лет назад. Отец, присутствовавший на церемонии из уважения к его матери и ее родне, всю службу то и дело отпускал шуточки и продолжал в том же духе, даже когда они потом пошли гулять в Риджентс-парк. И вот Кирш в Иерусалиме: ходит в Священный город по сто раз на дню и при этом ни разу не переступил священного для евреев порога. Он довольно много повидал христианских храмов и мечетей, когда сопровождал Росса: делал вид, что с интересом слушает рассказы начальника о притолоках времен крестоносцев в Храме Гроба Господня или о потрясающих арабесках в росписи на аль-Хараме. Сейчас ему пришло в голову, что, стараясь держаться подальше от храмов, он слишком упорно пытается продемонстрировать свою непредвзятость. Он не бог весть какой еврей, но для всех остальных здесь его религиозная принадлежность — чисто формальная, как он сам считал — стала, похоже, его отличительной чертой.

Комната, в которую он сейчас вошел, внешне похожая на маленький сырой винный погреб — да и чувствуешь в ней себя как в погребе, — могла вместить человек двадцать молящихся, не более. Тонкая занавесь выгораживала тесный, душный уголок для женщин. Из этого сырого угла жены и дочери прихожан могли слышать, но не видеть, что делают их мужчины. Молельню освещало одно-единственное окно, да еще через отверстия в потолке тянулись тонкие-претонкие лучики.

Раввин Зонненфельд сидел перед ковчегом — здесь он представлял собой простой деревянный ящик, обернутый черным бархатом. Позади него к стене был приставлен черный мраморный столик с филактериями, молитвенными шалями и молитвенниками. А выше на импровизированной вешалке, состоящей из трех рядов деревянных колышков, висел единственный в настоящий момент черный сюртук и шляпа.

Как только Кирш подошел ближе, Зонненфельд постучал пальцем по голове, и Кирш, снявший было шляпу, перейдя из солнцепека в тень, поспешно надел ее снова. Кирш огляделся, нашел свободный стул и придвинул его к раввину.

— Прошу прощения, что отвлекаю вас.

Раввин покачал головой:

— Дело это не трудное для вас, капитан Кирш. Потомки Иакова перенимают тактику Исава [25]. Что будет действительно трудно, так это рассказать правду и заставить власти действовать соответственно.

— Простите, я не совсем понял.

— А вы как думаете? Яаков де Гроот — удивительный человек, на случай, если вы не знали. Блестящий оратор, выступавший от нашего имени. Наши враги хотели, чтобы он был нем как могила, и теперь он умолк.

— Враги?

— А вы как думаете? Убийцы эти. Видите теперь, как низко они пали? Сколько раз я говорил своим прихожанам: «Сионистская община есть зло, бегите ее». И вам то же советую.

— Тогда должен сообщить вам одну новость. По информации, полученной от одного из наших свидетелей, мы взяли под стражу группу молодых людей.

— Хорошо.

— Молодых арабов.

Раввин воздел руки в отчаянии — этот жест Кирш помнил с детства: так отец, передразнивая, изображал лондонских ультраортодоксов.

— Тогда вы совершили большую ошибку.

— Нам так не кажется.

Подвешенная к потолку керосиновая лампа — символ вечного огня — вспыхнула тускло-красным огоньком. За занавеской послышался шорох — появилась женщина в платке и принялась заметать к порогу мусор. Кирш вспомнил, как стоял рядом с отцом в Кентерберийском соборе — они сделали там остановку как-то летом по дороге на южное побережье. «Посмотри вокруг, — сказал ему отец: закинув голову, он смотрел на сводчатый потолок. — Это просто чудо, что лишь немногие из нас крестились. Не понимаю, как сам я устоял». Такие вещи он говорил обычно, чтобы поддразнить жену. И все же в этой аскетичной синагоге, с ее почти пещерными сводами, Кирш понял, что имел в виду его отец.

— Назовите причину, — продолжал раввин. — Объясните мне, зачем арабскому мальчику было делать такое. Вы думаете, молодые арабы убивают еврея, просто потому, что им так захотелось?

— Одежда. Я думал, может, вы объясните про одежду?

Зонненфельд пожал плечами:

— Я уже назвал вам убийц. Вы что, хотите, чтобы я делал за вас вашу работу?

— Нет, но не могли бы вы поподробней рассказать о врагах Де Гроота?

Не говоря ни слова, раввин посмотрел на Кирша в упор. Где-то снаружи звякнул велосипедный звонок, скрипнули шины, послышалась отдаленная перебранка.

— Господин Де Гроот молился здесь вечером в прошлую пятницу?

— Вы это и без меня знаете, зачем спрашивать?

— А потом он пошел домой?

— Спросите у женщины.

— У женщины?

Раввин поднялся. Он оказался более высоким, чем предполагал Кирш, всего на два-три сантиметра ниже его. Зонненфельд снял шляпу с вешалки и направился к выходу из синагоги, что-то крикнув на идише женщине, подметавшей комнату позади. Кирш придержал раввина за рукав.

— Бывают порывы, которые не у каждого хватает сил контролировать, капитан Кирш, и среди нас такие люди есть, например Яаков, который стремился делать добро.

— Где мне найти ее?

— Не среди нас.

Но Кирш не отступал:

— Сядьте, ребе.

Раввин поглядел на руку Кирша, надеясь, что тот поймет всю неуместность своего жеста. Кирш отпустил его, потом достал из кармана карандаш и блокнот. Протянул раввину:

— Имя и адрес, пожалуйста.

Раввин, вздохнув, прошествовал обратно к своей скамейке. И написал в блокноте одно-единственное слово:

— Это все, что мне известно.

Кирш глянул на бумажку:

— А адрес?

— Там спросите, — и Зонненфельд приписал еще пару слов.

— Благодарю вас, — Кирш пытался говорить как полицейский и в то же время примирительно.

Раввин Зонненфельд взглянул на него:

— Капитан Кирш, британец и еврей, интересное сочетание.

— Не думаю, что большинство людей воспринимают это так.

— Тогда как?

— Ну, скорее уж как подозрительное сочетание. — Он вспомнил о Джойс, как она обвинила его, что он якобы «не на той стороне баррикад».

Зонненфельд улыбнулся, и Кирш сразу же пожалел, что позволил раввину подвигнуть его на откровенность.

— Для евреев — британец, для британцев — еврей, а для арабов — худшее из того и другого мира. Вы это имели в виду?

— Вроде того.

Киршу не нравилось, что разговор вдруг резко свернул в другое русло.

— Вам было известно, что мистер Де Гроот собирался в Лондон?

Раввин сделал круглые глаза.

— У вас есть хотя бы отдаленная идея, почему он собирался поехать туда? Была эта поездка рутинным делом или чем-то из ряда вон выходящим?

— Рутинное — то, что все евреи или, лучше сказать, большинство евреев, не сионисты, и британскому правительству следует напоминать об этом.

— Только и всего?

— А что еще? — Зонненфельд пожал плечами. — А вы, капитан Кирш? Какую позицию вы занимаете? Вы симпатизируете сионистам?

— Нет у меня позиции, — ответил Кирш и опять сразу же пожалел о своих словах, и ему почему-то захотелось добавить, словно в оправдание своей политической наивности: «Моего брата… моего брата убили». Однако он сдержался и вместо этого сказал раввину:

— Мы еще побеседуем.

— Может, зайдете как-нибудь помолиться с нами, — ответил Зонненфельд.