Весенний сад - Сибасаки Томока. Страница 10

Когда в белой пелене появился разрыв, внизу показались море и суша. Линия морского берега была точь-в-точь такой, как ее изображают на карте. Таро вдруг понял, что мир, который ты себе представляешь, и земля, по которой изо дня в день ходишь, — это одно и то же. Так он полюбил летать.

Отец умер, ни разу не испытав радости полета. Он очень редко ездил куда-нибудь, кроме рыбалки. «Америка — то, американские власти — сё», — часто говаривал он, но сам ни разу не побывал ни в Америке, ни вообще за границей.

Мать в этом году на новогодние праздники в третий раз ездила на Гавайи, сестра точно была и в Нью-Йорке, и в Сан-Франциско; Таро же всегда удручали сборы перед поездкой, поэтому за границей он был только один раз — в свадебном путешествии в Италии. Лучше всего ему запомнились развалины древнего рынка в Риме.

Когда после возвращения с работы у Таро оставалось время до сна, он листал альбом «Весенний сад». Пытался сравнивать фотографии с оригиналом, который был виден с балкона.

Однако к человеку, делавшему фотографии, запечатленному на фотографиях, носившему то же, что и он, имя, интереса не возникало. Ниси говорила о наивном выражении лица Умамура Кайко, о том, что сами фотографии передают близость супругов, что особая атмосфера этого дома и отношения между ними влияли одно на другое, но Таро этого не чувствовал.

Интимное, естественное выражение, запечатленное на моментальных снимках, конечно, присутствовало, но после внимательного просмотра альбома оно казалось как-то чересчур естественным. И интерес к старой мебели, и разбросанные в художественном беспорядке маленькие столики — всё словно напоказ. Особенно это было заметно по Усидзима Таро: на любой фотографии он выглядел будто застигнутым врасплох — живое выражение лица, волосы, словно их не касался парикмахер, одет в белую рубашку, которая кажется повседневной одеждой. Таро не любил мужчин, озабоченных тем, как они выглядят. В конце концов, может быть, именно это чувство и мешало ему просто рассматривать фотографии.

В какой-то момент он вдруг осознал, что запечатленные на фотографиях комнаты находятся совсем рядом, за голубыми стенами по ту сторону забора, и ему стало понятно желание Ниси убедиться в этом.

Почти в самом конце альбома была фотография Усидзима Таро, сделанная в саду. Он копает яму в правой половине участка, перед сосной и сливой. Несмотря на то что возится в саду, опять в белой рубашке; Таро показалось только, что на этом снимке в фокусе камеры оказался не Усидзима Таро, а яма. Яма диаметром в метр и глубиной сантиметров тридцать. На других фотографиях видно, что в саду растут саженцы, поэтому можно было предположить, что хозяин затеял пересадку.

Развешивая белье сушиться, Таро разглядывал голубой дом, но сада не было видно. На участке домовладелицы и деревья, и дикий виноград разрастались на воле, ветки клена, перебравшись через забор, наступали уже на балкон квартирки Таро. Закаркали вороны. Словно переговаривались между собой. Таро вспомнил рассказ своего сослуживца Нумадзу, как тот хоронил в саду свою собаку. Яма, которую копал на фотографии Усидзима Таро, могла предназначаться для того, чтобы что-то зарыть. Например, попугая из клетки. Хронологического порядка у фотографий не было, поэтому птица вполне могла умереть. Да нет: чтобы похоронить птицу, яма слишком велика.

У Таро зачесалась нога. Впервые за это лето его укусил комар.

Как-то в конце июня всю субботу лил дождь, но у Таро закончилась еда, и он собрался в минимаркет; перед наружной лестницей ему встретились «Змея» и Ниси. Они о чем-то говорили, указывая на концы веток растущего рядом с лестницей дерева.

Таро не знал его названия; тонкие ветви покрывали изумрудные листья. В начале лета позапрошлого года с этого дерева во множестве свисали маленькие белые цветочки; когда Таро впервые их увидел, то просто восхитился, как на дереве могли появиться такие прелестные цветы. Потом на концах ветвей образовались гроздья причудливой формы плодов, совсем не гармонировавших с недавними цветами. Таро не помнил, чтобы видел такие прежде. Похоже, «Змея» и Ниси показывали именно на эти странные гроздья.

— Что это?

— Чернильный орешек, — ответила «Змея».

— Что?

— «Кошачьи лапки» на стираксе. На этом дереве — стираксе — поселилась тля, вот почки и превратились в такое. Внутри растут личинки. Похоже на кошачьи лапки, поэтому так называют.

— Прямо обезьяньи бананы. Я бы сказала, что это хвост кошки-оборотня. Девять хвостов.

— Уж скорее лиса. А если кошка, то с двумя хвостами.

Тут Ниси почему-то самодовольно рассмеялась. «Змея», посмотрев на Таро так, словно собиралась спрятаться ему за пазуху, сказала:

— Лис тут нет, а кошки есть. Знаете? Живут у линии Сэтагая, там кошки с котятами. Чем питаются, непонятно. А может, это еноты?

Глаза у нее сияли. Таро несколько раз видел, как «Змея» подзывает у дороги кошек, и понял, что та очень любит животных.

— Токио, а какая природа! — высказался Таро, и глаза у «Змеи» засияли еще ярче.

Вечером, когда Таро у себя в комнате ел лапшу, «Змея» принесла ему атлас растений, атлас диких птиц и атлас животных. Уверяя, что они ему пригодятся, она буквально всучила Таро книги.

Таро неожиданно пришло в голову спросить «Змею», что за люди жили раньше в том голубом доме. Так он впервые узнал, что сама она поселилась здесь семнадцать лет назад. Переехала, когда Усидзима Таро и Умамура Кайко уже съехали из того дома. «Змея» помнила, что лет десять там жила чета американцев, потом лет пять супруги с сыновьями, которые учились в средней и старшей школе. Эту семью Таро как-то раз видел, но особенно не запомнил.

С супругами-американцами «Змея», можно сказать, общалась. Муж был в Японии по работе, связанной с авиацией. Жена часто возилась в саду: ее видели у клумбы перед входом. Языком американка не владела, но приветливо окликала «Змею» одной из немногих известных ей японских фраз, вроде «Добрый день», поэтому «Змея», чувствуя себя обязанной откликнуться на любезность, как-то даже поговорила с ней, сообщив по-английски, что ей нравится Нил Янг [7] и что они с ним ровесники. Раза три супруги приглашали ее в гости. На большой стереосистеме ставили записи Нила Янга. В это время пол в доме был уже деревянным, но сосна в саду еще росла и кухню не переделали. Ниси, тоже на днях узнавшая обо все этом, говорила, что безумно завидует «Змее».

«Так Нил Янг ровесник моему отцу?» — для Таро это было неожиданностью, он почти не знал музыку Нила Янга. Избегая взгляда сияющих глаз «Змеи», Таро сказал:

— Мой отец, как и многие, считал, что рок и хард-рок слишком шумная музыка, а рок-музыканты — просто грязные молодые люди; он был так в этом убежден, что страшно рассердился, когда я купил гитару. Отец до восемнадцати лет жил в горах на Сикоку, поэтому был непохож на своих городских сверстников.

— Меня тоже в молодости, хоть мы и жили совсем рядом с Токио, соседи называли пропащей девчонкой. Приятно вспомнить то время. Я горжусь, что была на выступлении «Битлз»: они тогда приезжали в Японию.

— Вот здорово!

— А ваш отец в добром здравии?

— Нет, уже почти десять лет, как отошел в мир иной.

— Вот как? Еще молодым. Жаль его.

«Змея» понизила голос, в глазах появились слезы. Таро с любопытством воззрился на нее: речь идет о человеке, которого она никогда не видела, с Таро тоже не особенно близка, чего же плакать?

«Змея», стоя в дверях, еще некоторое время предавалась воспоминаниям. В этот день Таро получил массу новой информации: родилась она в городе Танаси — сейчас он Ниси-Токио, еще несколько лет назад преподавала кройку и шитье в училище по пошиву женского платья, была на выступлении «Битлз», Нила Янга ходила слушать и в Америке, Нил Янг — канадец; владельцы их дома — потомственные помещики, когда бабушка, переехавшая ныне в пансионат для престарелых, пришла в дом невесткой, поля до самых железнодорожных путей принадлежали семье Саэки («Змея» считала это преувеличением); покойный муж бабушки был директором средней школы, в квартире Свиньи до Таро жила студентка, приехавшая в Японию учиться из Китая.