Годы прострации - Таунсенд Сьюзан "Сью". Страница 1

Сью Таунсенд

Адриан Моул: Годы прострации

2007 год

Июнь

Суббота, 2 июня 2007 г.

Черные тучи над Мангольд-Парвой. Дождь льет с начала времен. И когда же этому придет конец?

Порою возникает ощущение, что она уже не настолько без ума от меня, как раньше. Например, она по-прежнему готовит мне яйца вкрутую, но давным-давно перестала их охлаждать. И она до сих пор не купила резиновые сапоги. Георгина — единственная мать в деревне, которая забирает ребенка из школы на десятиметровых шпильках. Это, несомненно, свидетельствует о полнейшем неприятии как моего образа жизни, так и английской сельской местности в целом. В первый месяц после свадьбы мы вместе собирали чернику и молодая супруга училась варить варенье. Теперь, четыре года спустя, когда следы от ожогов почти зажили, Георгина покупает клубничный «Бон маман» за три с половиной фунта баночка! Спрашивается, зачем, если в кооперативном магазине можно купить точно такую же банку за 87 пенсов!

Вчера я застал ее рыдающей над стареньким кейсом, с которым она когда-то ходила на работу. Спросил, что случилось. Она всхлипнула:

— Дин-стрит [1]… Как же я скучаю…

— Кто такой Дин Стрит?

Она швырнула кейс на пол, затем пнула со всей силы по пакету, доставленному из центра растениеводства.

— Дин-стрит — это географическое место, идиот, — ответила она с холодным сарказмом, и этот ее тон начинает внушать мне тревогу.

Но по крайней мере, она со мной заговорила! Хотя продолжает делать вид, будто в упор меня не видит. На прошлой неделе в поисках ножничек для подстригания волос в носу я сунулся в ее сумочку и обнаружил записную книжку размером А5. Обычная книжка типа «ежедневник» с безобидными на вид монстрами на обложке. Однако, открыв его, я вздрогнул: запись на первой странице начиналась обращением ко мне:

Я перевернул страницу.

Я услышал, как хлопнула дверь в огород, а затем шаги жены. Быстренько сунул дневник обратно в сумку и громко спросил первое, что пришло в голову:

— Георгина, когда у королевы официальный день рождения?

Жена вошла в комнату.

— Зачем тебе? Опять написал стихотворение по случаю, да?

Закуривая, Георгина слегка наклонила голову, и мне невольно бросилось в глаза, что теперь у нее три подбородка. Я также не мог не заметить, что с некоторых пор говорящие весы в ванной перестали подавать голос, — определенно Георгина с ними поработала.

И я уже давно не хожу с ней покупать одежду после того, как она закатила жуткий скандал в примерочной «Праймарка»: застряла в свитере 48-го размера, и вытащить ее удалось, только разрезав свитер. По дороге домой Георгина не переставая твердила:

— Ничего не понимаю, у меня же 46-й размер.

Даже мой ослепший друг Найджел, сохранивший, однако, способность различать очертания предметов, обронил на днях:

— Блин, Георгина, похоже, толстеет. Она приходила ко мне недавно, и, пока она шла от калитки к дому, мне казалось, будто сарай с садовыми инструментами ожил и движется на меня.

Жена удалилась на кухню заниматься ужином, и я мужественно переборол соблазн снова вытащить дневник и продолжить чтение — слишком уж был велик риск.

После ужина (салат с консервированным тунцом, молодой картофель, свекольная сальса и клубника из нашего огорода, политая сливками «Элми») я мыл посуду, когда на кухню заглянула Георгина и взяла из буфета пачку печенья. Вытерев насухо все поверхности, рассортировав мусор и оттащив мусорный бак к воротам, я вернулся в гостиную, чтобы посмотреть новости по Би-би-си-4, и увидел, что Георгина уже умяла три четверти пачки. Мне следовало промолчать. Сомкнуть уста и не размыкать их даже под пыткой… Последовавшая ссора напоминала извержение вулкана.

Грейси, которая слушала песни из «Классного мюзикла-2» [4], врубила проигрыватель на полную громкость и закричала:

— Хватит орать, а не то я вызову полицию!

Из соседнего дома прибежала моя мать узнать, не убила ли меня жена, часом. Голос матери перекрыл наши голоса, положив конец перепалке:

— Георгина, ты отказываешься смотреть правде в глаза! У тебя 52-й! Ну и что?! Прилично одеться можно и в магазинах для крупных женщин — да хоть в той же французской «Пышке».

Георгина бросилась в распахнутые объятия моей матери, и та, глядя на меня, сердито мотнула головой, мол: «Проваливай!»

Сегодня утром жена не провожала меня до порога, когда я, как обычно оседлав велосипед, отправился на работу. На выезде с нашего участка я по привычке обернулся, чтобы помахать на прощанье, но в окне никого не было. Физически я разваливаюсь. Ночью встаю раза три и даже чаще, если позволяю себе бокал вина после вечерних новостей. Естественно, я не высыпаюсь, а по утрам еще и вынужден выслушивать жалобы моих родителей (их дом от нашего отделяет не слишком толстая перегородка): якобы непрерывное журчание воды в бачке мешает им спать по ночам.

Ехал я против ветра и не мог развить приличную скорость, а на подступах к Лестеру меня ждала еще одна неприятность: город перерыли чуть ли не целиком для укладки новых канализационных труб. Меня, злосчастного владельца выгребной ямы, прямо-таки захлестнула желчная ярость. Удивительно ли, что моя жена тоскует по большому городу, если жизнь в Мангольд-Парве не удовлетворяет ее базовых потребностей? В наших примитивных санитарных условиях я виню отца: обустраивая наше новое место жительства, «Свинарню», мы отложили деньги на сточные трубы, но потом одним махом спустили их на пандусы для папаши, вдруг превратившегося в инвалида. А кто виноват в том, что с ним случился удар? Зарядку он сроду не делал — разве что тренировал указательный палец, беспрерывно переключая телеканалы. И словно ему мало причиненного ущерба, отец явно не собирается отказываться от вредных привычек: он по-прежнему выкуривает по полторы пачки в день и обжирается крепко поперченным жареным салом с хлебом.