Публичные признания женщины средних лет - Таунсенд Сьюзан "Сью". Страница 18

Дом моей мечты

— В Корне продается дом с лесным участком, — заметила я как бы между прочим, но муж-то знает, что под моей мягкой внешностью кроется помесь Пола Пота с Джоан Кроуфорд [17]. Я никогда ничего не говорю просто так. Поэтому он все понял, включил сигнал поворота, и мы свернули на Корн.

Корн — это не штаб-квартира производителей заменителя мяса, который уважают вегетарианцы, а большая деревня, сплошь из звездных вилл. Тут живет магнат плоских животов Розмари Конли [18]. Кстати, живописная речка, собравшая в деревне столько звезд, протекает именно через ее участок. Должно быть, бедняжка подбирает живот, протекая мимо.

Дом назывался «Одинокий ясень». На воротах, рядом с изображением вздорной клыкастой овчарки, висел замок. Не помню, то ли я под калитку подлезла, то ли перемахнула через нее. Я была в азарте, потому что увидела лесной участок.

Судя по моим последним фотографиям, детство, юность и всю взрослую жизнь я провела в подземных ночных клубах, но на самом деле я выросла, можно сказать, на природе. Ребенком лазала по деревьям и устраивала норы в густых зарослях, осенью собирала каштаны и желуди, а весной рвала чистотел и примулу. Летом я брала бутылку воды, бутерброд с вареньем и устраивала пикник в тени какого-нибудь раскидистого дерева, а зимой, в снегу (в моем детстве снег всегда шел), с огромным наслаждением первой оставляла отпечатки своих сапог на снежной целине. Я знала каждое дерево в лесу, и когда начались безжалостные вырубки, чтобы освободить место под жилые участки, мое сердце было разбито.

— Продают задешево, потому что поместье разграблено, — сказала я мужу, шагая лесом по тропинке. — Но здесь тринадцать акров.

Он и ухом не повел. Смолчал, не ткнув меня носом в тот факт, что нам некогда следить и за своим садом, размером с ломоть хлеба, где всего-то пять деревьев. Дом еще не был виден, но вдалеке уже показался загон для скота. Мы прошли мимо заросшего теннисного корта с провисшей сеткой, мимо летнего домика на лужайке.

Взобрались на небольшой холм, и вот он, дом — темный, заколоченный, словно из фильма ужасов. Того и жди, блеснет молния, грянет гром и вдалеке раздастся вопль. Мы осмотрели хозяйственные постройки, оранжерею и теплицы. Бассейн зарос грязью, но сад был чудный — даже зимой. Пруды, кирпичная беседка, повсюду деревья и дивная смесь запахов хвои и гнилых листьев. Я ослабла от желания. Я его хотела. Хотела, даже не заходя внутрь. Представляла, как мои внуки будут бегать по лесу. Как я буду работать в летнем домике. Как муж заменит все сто стекол в оранжерее. (Странно, но он не разделил этой моей мечты.)

Увидев фасад дома, я чуть не лишилась чувств от радости. Ставни, прелестный балкончик в стиле короля Эдварда, с витыми железными перилами, красавица-дверь. Вышел бледный мужчина, весь в угольной пыли. В руке он держал фонарь. Желаем ли мы «осмотреть дом внутри?»

— Да! — чуть не крикнула я. — Конечно, желаем осмотреть внутри. Это наш дом. Мы тут будем жить!

Батарейки в фонаре нашего бледного гида садились, а все окна были заколочены, поэтому мы то и дело спотыкались в потемках. Но я углядела великолепные оконные рамы, потолки, полы и камины и поклялась, что поселюсь здесь и тут станет светло, тепло и уютно. Мы поблагодарили бледного мужчину, и тот опять скорчился у своего угольного камина.

На следующий день я вернулась с сестрой Кейт и двумя дочерьми. Кейт пришла в восторг, зато дочери отпрянули в ужасе. Мы помчались в агентство недвижимости, где молодой человек сообщил мне, что дом уже продан.

— Ну и ладно, — с облегчением сказали мои дочери, глядя на мое безутешное лицо. — Что в нем хорошего, в этом доме? «Одинокий ясень»! Придумали название!

— А как бы ты его назвала? — спросила я, затягиваясь очередной сигаретой.

— «Прах и пепел» не пойдет?

Мы все засмеялись, но я не так искренне, как остальные.

Жирный кот по кличке Макс

А я ведь клялась себе не идти по стопам журналистов, которые пишут о своих дурацких котах.

Наш кот сбесился. В передней орет, чтобы его выпустили. Оказавшись снаружи, летит на задний двор и орет, чтобы его впустили обратно. Едва вернувшись в дом, бежит в переднюю и орет, чтобы выпустили. И так по кругу без конца. Неужто вообразил себя золотой рыбкой?

Зовут кота Максом, и, по-моему, он страдает какой-то депрессией. Вид у него такой, словно на своих мохнатых плечах он несет все проблемы вселенной; будто именно он отвечает за урегулирование на Ближнем Востоке и за графики движения на железных дорогах Великобритании. Выражение морды у него постоянно удрученное. Счастливым он не был даже в своем кошачьем детстве. Возможно, его слишком рано отлучили от матери, но он никогда не играл. Клубок шерсти, который перед ним крутили, он созерцал с унынием актеров из фильмов Ингмара Бергмана, а потом уходил. Это был самый безрадостный котенок, какого я знала. Теперь ему десять лет. Одного взгляда на его морду достаточно, чтобы усомниться в смысле жизни животных и людей. Зачем мы здесь?

У него серьезное расстройство желудка, потому что он, кроме всего прочего, еще и патологический врун. В нашем доме все время люди, и каждому члену семьи, каждому гостю Макс умудряется внушить, что его минимум неделю морят голодом. В жизни не слышала более громкого и гадкого кошачьего воя. Странно, что ко мне до сих пор не заявились работники муниципального отдела здравоохранения с аппаратом для определения уровня шума в децибелах. Иногда Макса кормят аж по шесть раз на дню. В итоге он дико разжирел. Я видела, как водители притормаживают и таращатся в изумлении, когда он бредет вдоль дороги.

Кроме того, он тупой. Наш дом битком набит диванами и кроватями, и кошачья корзина имеется, но этот болван предпочитает дрыхнуть посреди нижней ступеньки на лестнице, у всех на дороге. Разумеется, его беспрестанно будят пинками и руганью. Если однажды меня обнаружат у подножия лестницы и я буду там валяться колодой, с затухающим пульсом, знайте: виноват Макс. Но станет ли он скорбеть, вот вопрос. Вряд ли. С какой стати — я ведь всего-навсего та самая карга, которая отстегивает монеты на его кошачьи консервы.

Вот еще один пример Максовой тупости. Как-то раз он заснул, положив башку так близко к огню, что опалил усы. В результате без этого аппарата ориентации в пространстве он не вписывался ни в двери, ни в проем в живой ограде, пока усы не отрасли.

По-моему, он меня ненавидит. Иногда, обернувшись, я ловлю его презрительный, осуждающий взгляд. Он живо отводит глаза, но меня еще долго терзают неловкость, тревога и почему-то чувство вины.

Одна из моих подруг фанатично предана кошкам. (Знаете таких чудил: даже навещая вас в больнице, они интересуются здоровьем вашего кота.) Когда эта кошатница приходит к нам в гости, Макс надевает на себя личину сироты безродной. Жмется в углу и жалобно хнычет. Даже ухитряется прикинуться худым! Как по волшебству исчезают ошейник и медальон с именем, зато шерсть встает дыбом и выглядит притоном для миллионов блох.

— Бедный Максик! — всхлипывает подруга, хватает его в объятия, целует в морду, кормит, гладит и разговаривает с ним, как с человеком. — Ему просто нужны любовь и внимание, — с упреком объявляет она и несет изменника на второй этаж, в гостевую спальню, где он дрыхнет, положив свою предательскую башку на ее подушку.

И бесполезно ее уверять, что котяра притворяется, желая меня опорочить. Подруга убеждена, что кот обделен эмоционально и физически. Когда недавно я пожаловалась на то, что вся моя одежда в кошачьей шерсти, она только рявкнула:

— Значит, не носи черное!

Еще мне в Максе не нравится то, как плохо он обращается со своими приятелями. В первую очередь с одной жалкой самкой на трех ногах и с грустной мордой. Иногда он лупцует ее в саду. Правда, изредка приглашает ее разделить с ним трапезу. Но я не думаю, что Трехногая и Макс находятся в любовной связи — он в сексуальном плане бестолковый. Когда Макс был подростком, ветеринар рискнул предположить, что Макс гомосексуалист, но, по-моему, он просто-напросто импотент. Трехногой от него ни в жизнь не понести.