Бедная Лиза (СИ) - "Анонимyс". Страница 13

Лицо его переменилось, и он теперь глядел на поэта с превеликой надменностью. Аполлинер только руками развел. Из-за его глупости?! Выходит, это он заставил Пабло купить этих чертовых ибериек?!

На это художник ничего не ответил, он напряженно что-то прикидывал. Аполлинер следил за трансформациями его физиономии с содроганием. Друзья втихомолку звали Пикассо «Пабло-дьябло» – за его непредсказуемый характер и склонность к интригам. Одна из его возлюбленных сказала, что он использует людей как кегли: бьет по одному, чтобы упал другой. Вот и сейчас задумчивость Пикассо не предвещала окружающим ничего хорошего.

Наконец художник поднял голову, взгляд его просветлел.

– Вот что, – проговорил он с необыкновенной важностью. – Все это случилось не просто так. Это испытание, это крест. И крест этот ты должен взять на себя, как сделал в свое время Иисус Христос.

И он сверкнул на Аполлинера своими темными глазами.

– Что? – не понял Аполлинер. – Какой еще крест, при чем тут вообще Христос? Что ты имеешь в виду?

Пабло досадливо пожал плечами: мысль его ясна и малому ребенку. Если их возьмут, Гийом должен сказать, что это он, он один украл статуэтки.

– Но я не крал их! – рявкнул Аполлинер.

– Неважно, – отмахнулся Пикассо. – Ты, или твой секретарь – это все равно. Но ты должен признаться в своем грехе и признаться так, чтобы все поняли, что гений французской живописи тут не при чем.

И он умолк. Несколько секунд Гийом сверлил его тяжелым взглядом. Казалось, еще немного, и одним ударом тяжелого кулака он расплющит щуплого Пикассо, как муху.

– А если нет? – наконец проговорил Аполлинер голосом, не предвещавшим ничего хорошего. – Если я не признаюсь в преступлении, которого не совершал?

Пикассо устало прикрыл глаза и произнес с великой скорбью.

– В таком случае, я все равно все свалю на тебя.

Несколько секунд Аполлинер молчал, потом произнес не менее скорбно.

– Ну, а я, в таком случае, свалю на тебя.

Пикассо иронически ухмыльнулся.

– Ну, и кому, по-твоему, поверят? Первому гению Франции или безродному полячишке? Да я скажу, что вообще тебя не знаю – ни тебя, ни твоего секретаря.

Секунду они оба оторопело глядели друг на друга. Потом, не сговариваясь, разразились истерическим хохотом. С полминуты, наверное, они так заходились, что в мастерскую даже заглянула на миг обеспокоенная безымянная барышня.

– Мы совсем с ума сошли, дружище, – проговорил, наконец, Пабло, утирая выступившие от смеха слезы. – Я не знаю тебя, ты не знаешь меня – никто никого не знает. А между тем дело очень серьезное. Если у нас найдут эти статуэтки, нас могут обвинить в том, что мы украли не только их, но и «Джоконду».

– Могут, – согласился Аполлинер. – Этим идиотам лишь бы обвинить кого-нибудь, лишь бы не искать настоящего преступника. Тем более, повод для обвинений у них есть.

– Есть, и не один, – кивнул Пикассо. – Вспомни, ты ведь раньше требовал спалить Лувр дотла и на месте его построить храм нового искусства.

– Да, я требовал, – согласился Гийом, – но я требовал сжечь Лувр, а не обокрасть его.

– Ах, да кто будет входить в такие тонкости, – махнул рукой Пикассо, – сжечь, обокрасть – какая разница? Тебя просто посадят в тюрьму, как подозрительного иностранца – и дело с концом. Если мы не хотим хлебать тюремную баланду, мы должны придумать, как отвести от себя удар.

Ненадолго оба задумались.

– Вот что мы сделаем, – торжествующе сказал, наконец, художник. – Мы дождемся ночи, положим статуэтки в чемодан, выйдем к Сене и утопим их. Нет улик, нет и обвинения.

– Пабло, ты истинный гений, – прочувствованно произнес Аполлинер. – Если бы ты не стал великим художником, ты сделался бы королем жуликов.

– Одно другому совершенно не мешает, – скромно ответствовал Пикассо. И снова скрестил руки на груди, как это, несомненно, сделал бы в похожих обстоятельствах Наполеон.

Глава третья

Черная банда и дырка от бублика

Знаменитый Римский экспресс, устремляясь к сердцу Франции, неторопливо пронизывал парижские предместья, словно игла гигантской швеи, протыкающая материю пространства и времени. Дым, стелившийся за паровозом, казался темной нитью, сшивающей города и веси. Ганцзалин, устроившись напротив Загорского, с интересом обозревал окрестности. Идиллические одно— и двухэтажные беленые домики с островерхими крышами перемежались дымно-серыми коробками заводов и фабрик, которые, казалось, только ждали момента, чтобы разинуть пасть и навсегда поглотить идущих к ним рабочих.

Нестор Васильевич деловито проглядывал французские газеты, купленные им на последней перед Парижем станции. Стопка непрочитанных газет слева понемногу уменьшалась, а стопка из прочитанных справа – столь же неуклонно росла. Помощнику, наконец, надоели однообразные пригородные пейзажи, и он стал наблюдать за действительным статским советником. В глазах Ганцзалина плескалась сложная смесь уважения и скепсиса: он, как всякий почти китаец, испытывал пиетет перед печатным словом, но при этом, как многие российские подданные, не слишком-то ему доверял.

– Слышали про поезд-призрак? – неожиданно спросил он.

– Что еще за призрак? – хмуро осведомился действительный статский советник, не поднимая глаз от газеты.

– Пару месяцев назад из Рима вышел поезд и пропал в тоннеле, – с явным удовольствием взялся рассказывать помощник. – Совсем пропал. Выехать из тоннеля он никуда не мог, но и снаружи тоже не появился. Железнодорожники осмотрели весь тоннель и прилегающую территорию, но из всего поезда отыскались только два пассажира, притом осатаневших от страха. Пассажиры эти заявили…

– Дай угадаю, что именно там случилось, – перебил его Загорский, по-прежнему не отрываясь от чтения. – Незадолго до горы, через которую шел тоннель, эти двое вышли в тамбур покурить. Когда поезд стал подъезжать к тоннелю, вокруг сгустился туман – белый или багровый. Курильщики испугались до такой степени, что прямо на ходу соскочили с поезда и потому остались живы. Поезд же с остальными пассажирами въехал прямо в тоннель, и их так и не нашли. Да, и еще. Вскорости после этого поезд-призрак из нескольких вагонов наблюдали в разных местах по всей Европе, а, может быть, и по всему миру.

Помощник насупился: господин явно морочит ему голову, он наверняка уже читал об этом в газете. Действительный статский советник только головой покачал – нет, не читал, однако угадать обстоятельства этой истории было несложно: все подобные байки сшиты по одному лекалу. Их придумывает досужая публика, которой в жизни не хватает острых ощущений.

– Это не выдумки, это писали в газете, – парировал Ганцзалин.

– Все газеты – рассадник злонамеренного и бесстыжего вранья, – холодно отвечал Нестор Васильевич.

– Тогда зачем вы их читаете? – удивился помощник.

– Ищу в навозе новостей жемчужные зерна правды, – и действительный статский советник отложил в левую стопку последнюю прочитанную газету.

– И что вы нашли в этот раз? – спросил Ганцзалин.

– Не очень много, – сухо отвечал Загорский. – Последние новости касательно «Джоконды» говорят не так о самом происшествии, как живописуют картину современных нравов. В частности, французские газеты утверждают, что картину по личному указанию канцлера украли немецкие шпионы.

Помощник воззрился на господина с недоумением: это еще зачем?

– Бог его знает, – пожал плечами Нестор Васильевич. – Хотя газеты уверены, что кража была произведена, чтобы унизить французов. Немцы, естественно, за ответом в карман не полезли и обвинили галлов в том, что это они сами у себя украли картину, чтобы устроить антинемецкую провокацию. Не обошлось, разумеется, и без еврейского заговора. Газета «Аксьон франсез» в своей передовице настоятельно рекомендует всем добрым гражданам искать похитителей среди сомнительных космополитов, посещавших салон мадам Стенель. Сии подозрительные космополиты суть Пабло Пикассо и два примкнувших к нему еврея – Амедео Модильяни и Хаим Сутин. Статейку эту накропал некий Леон Доде и дал ей весьма дурно пахнущее название: «Лувр ожидел».