Ветер и море - Кэнхем Марша. Страница 12

– Сколько тебе лет? – От такого проявления стыдливости у Адриана в висках снова застучала кровь.

– Достаточно, – проворчала Кортни.

– Сколько?!

– Девятнадцать!

– Еще раз спрашиваю... – Баллантайн нахмурился и прищурил светлые глаза.

– Я родилась в январе 1785 года! – процедила она сквозь стиснутые зубы. – Если вы умеете считать, янки, то получается девятнадцать лет шесть месяцев и... и сколько-то дней.

– Ты выглядишь на десять лет моложе, – скептически скривил он губы. – У тебя есть имя?

– Фарроу.

– Имя! – холодно повторил он, пронзенный ее горящим взглядом.

– Корт. – И после долгого упрямого молчания она пояснила: – Сокращенное от Кортни. – Увидев недоверие, написанное на лице лейтенанта, она сжала кулаки. – Моя мать была француженкой, как вам, должно быть, известно. Придворной Людовика Шестнадцатого.

– Наверное, ей понравилась жизнь с превратившимся в изгнанника ирландским пиратом. – Баллантайн усмехнулся.

– У нее не было такой возможности, янки. – Хрупкие плечи Кортни съежились. – Она еще раньше познакомилась с мадам Гильотиной. А теперь, когда ваше любопытство удовлетворено...

– Сколько времени ты провела с отцом на Змеином острове?

– Тысячу лет, – без всякого выражения ответила она. – Какое это имеет значение?

Одиннадцать лет назад во Франции правил террор, и ножи сотен гильотин отрубили невероятное количество голов высшей аристократии. Если девочке каким-то образом удалось тайно убежать из страны и с тех пор водить компанию с корсарами, это во многом объясняет ее гнев и озлобленность.

Но это умозаключение не принесло Баллантайну облегчения, не умалило чувства вины, и когда он медленно подошел к стене каюты, его брови оставались хмуро насупленными. «И что же теперь прикажете с ней делать?» – спросил он себя. Разумеется, Баллантайн не мог отдать ее капитану и, конечно же, не мог отправить к остальным женщинам. Нельзя сказать, что его сильно заботило, что она будет изнасилована половиной команды: черт побери, возможно, именно это поможет ей понять, что ее мир рухнул навсегда.

Но в это он тоже не верил.

– И что же прикажешь теперь с тобой делать? – вслух спросил он и, запустив пальцы в густые светлые волосы, тихо выругался.

– Отправьте меня в трюм. Позвольте мне быть с людьми моего отца.

– Твой отец – он одобрял такой образ жизни?

– Он поддерживал меня. А что касается меня, то мне эта жизнь нравится.

– Но кровь, жестокость...

– Я была вскормлена на крови и жестокости, янки. Гильотина не делала снисхождения ни для кого, ни для тех, кто имел носовые платки с кружевами, ни для тех, кто падал в обморок от голода. – Кортни замолчала идержась за стену, попробовала встать на ноги. – Но меня нелегко испугать. И вы можете избивать меня, пока до крови не разобьете себе руки, янки, но больше не увидите моих слез.

– Ты не выдержишь и десяти дней, если я снова отправлю тебя в тот отвратительный трюм, – поверив ее словам, тихо произнес Баллантайн.

– До Гибралтара плыть меньше недели, – возразила она, глядя на него зелеными глазами. – Я слышала, как об этом говорил один из караульных.

– Норфолк гораздо дальше. И нужно пересечь бурный океан.

– Норфолк?

– Мне говорили, в тюрьмах более крепкие решетки.

– Петля есть петля, где бы ее ни затягивали, – откликнулась Кортни.

– Ты не увидишь ни тюрьмы, ни виселицы, если тебя забьют до смерти за несколько кусков пищи.

– Я же сказала вам, что там Сигрем, и...

– Он не может присматривать за тобой двадцать четыре часа в сутки. И не сможет защитить тебя от предателя.

– От предателя? – усмехнулась она его словам. – Среди людей моего отца нет предателей. Его люди пошли бы за ним в ад, если бы он попросил их об этом. И я поступила бы так же.

– Ад вполне может быть тем местом, куда ты попадешь, если будешь такой упрямой. Морской суд в Норфолке не знает снисхождения к пиратам – даже к их дочерям.

– Снисхождения? Меня, закованную в цепи, вы семь дней держали в железной клетке в компании крыс и насекомых. Вы угрожаете мне, бьете меня, а потом заявляете, что морской суд не будет снисходителен?! Ваше сострадание не имеет границ, янки. Могу я спросить, много ли у вас еще подобных мыслей?

Полы ее рубашки разошлись, и Баллантайн мгновенно забыл о теме разговора. По сравнению с упругой и вполне созревшей грудью ее побитое и исцарапанное тело казалось еще более жалким. На этот раз Кортни не торопилась прикрыться, она выдержала его взгляд с молчаливой покорностью и презрением.

– Теперь вы возьмете то, что хотите, янки? – ядовито поинтересовалась она. – Или вам необходимо утвердиться с помощью кулаков?

Баллантайн, не дрогнув, выдержал ее взгляд. Черт побери, она ожидала от него насилия и не сдавалась, она будет защищаться и зубами, и ногтями.

– Милая девочка, – чуть не рассмеялся он вслух, – я могу найти несколько более приятных способов подхватить сифилис, если мне этого захочется. К счастью, мне это пока не нужно. Однако я потребую от тебя добровольно воспользоваться мылом и водой, которые ты найдешь на умывальнике. – Подойдя к двери, он остановился, положив руку на щеколду. – Я скоро вернусь. Не могу гарантировать состояние твоей шкуры, если, вернувшись, обнаружу что-то лишнее. И это не угроза, это обещание.

После того как в замке повернулся ключ и звук шагов Баллантайна замер в коридоре, Кортни еще долго смотрела на дубовую дверь. Обхватив себя руками, она дрожала и не старалась сдержать поток обжигающих слез, капавших с ресниц и сбегавших по щекам. Мышцы ее живота стянулись в тугой узел, руки тряслись после бурной стычки, а мысли тревожно метались: «Куда он пошел? Я слишком яростно набросилась на него? Разозлила настолько, что он решил пойти к капитану? Конечно, он пойдет к капитану. Он янки, офицер и негодяй, а яркая форма и твердый характер обязывают к повиновению», – думала она.

Ощутив накатившую на нее волной тошноту, Кортни, пошатываясь подошла к письменному столу. Ее так сильно трясло, что ей пришлось подносить ко рту жестяную кружку, держа ее обеими руками. Но даже и тогда половина холодной воды потекла у нее по подбородку и пролилась на грудь. Вода была вкусной, такой вкусной, что Кортни с жадностью снова наполнила кружку и осушила ее, не переводя дыхания.

Она тихо ойкнула, когда холодная вода попала на открытые ссадины на ее запястьях, но, не обращая внимания на боль, принялась куском полотенца отмывать руки, шею, лицо, стараясь по возможности начисто стереть с себя память о клетке. Этот янки был не из тех людей, кто попусту растрачивает свое время или сострадание, и если он отправился за капитаном, ей следует быть готовой ко всему, что может произойти, когда он вернется.

Снова почувствовав тошноту, Кортни сделала вдох и наклонилась над умывальником. За последние несколько дней она не съела ничего, кроме засохшего сухаря, и быстро выпитая вода разбудила в ее желудке ложные надежды. Не зная, надолго ли ее оставили одну, Кортни заставила себя вымыть лицо мылом, а затем, сняв с груди бесполезные обрывки ткани, осторожно смыла грязь с синяков и ссадин. От переда ее рубашки мало что осталось, но ей удалось набросить на себя разорванные половины и завязать их на талии.

К тому времени как Кортни с этим покончила, у нее отчаянно кружилась голова от пульсирующей раны на руке. Рана напомнила ей о докторе, и при мысли о нем Кортни опустилась на колени и поискала под письменным столом нож, который отнял у нее Баллантайн.

Она уже разглядела его в полутьме и протянула к нему руку, но в это мгновение от страха у нее на затылке волосы встали дыбом. Быстро оглянувшись, Кортни увидела, что дверь открыта и на пороге стоит лейтенант со зловещим, как грозовая туча, лицом. Его жесткий взгляд остановился на ноже, а потом впился в глаза Кортни.

– Можешь попробовать его взять, – тихо произнес он, – но, откровенно говоря, ты создашь мне лишние трудности, если решишься на это. Однако я больше не буду столь доверчив. Только коснись ножа – и я разрублю тебя пополам.