Мир без звезд - Андерсон Пол Уильям. Страница 9

То же и с животными. При более низком энергетическом уровне биохимии, чем у нас, они были ничуть не менее активны. Добыв и отпрепарировав несколько экземпляров, мы обнаружил ли развитые множественные сердца, охватывающие их легкие и еще какие-то органы, о назначении которых даже не догадывались. Эволюция в конце концов порождает все, что только можно придумать.

В том числе разум. Солнце уже тронуло край озера, когда Урдуга закричал, подзывая нас к себе. Из лагеря трудно было хорошо рассмотреть корабль, разве что через очки. А их в этом климате носить было неудобно. К тому же их элементы, преобразующие инфракрасный свет в видимый, были не вечны. Так что мы их снимали при всяком удобном случае. Но тут мы их, как по команде, нацепили и уставились на «Метеор».

Там, в огневом отсвете водной поверхности, плыли четыре каноэ. Выгнутые носы длинных лодок поднимались высоко над водой, и в них было по двенадцать как минимум гребцов в каждой. Против солнца было трудно разглядеть, но заметно было, что эти существа чуть меньше человека, прямоходящие, с мощными ногами и хвостом. Спустив на воду плот, мы поплыли к ним, но они поспешили прочь и скоро исчезли в сумерках.

Я встречал уже тысячи разумных рас, но каждая новая раса — это эпоха. Звезды, планеты, биологические системы классифицируются по категориям, но разумы — нет, и никогда не знаешь, с какой странностью встретишься на сей раз. И хотя эта первая встреча со Стадом не принесла практически никакого результата, я счел своим долгом о ней упомянуть.

Какие разговоры были после этого в лагере — можете вообразить сами.

Глава 7

В этот вечер галактика взошла сразу после заката. Несмотря на ее приличный угловой диаметр — двадцать два градуса по главной оси, — через семьдесят тысяч парсек невооруженным глазом она была видна, как бледный призрак. Днем она была бы невидима. Если не считать супергигантов, что казались крохотными искорками в галактике, наша ночь была лишена звезд и того рассеянного света, что бывает у планет с более активными солнцами. Чуть-чуть был заметен зодиакальный свет, но это помогало мало. Чтобы продолжать работать, нам приходилось использовать светящиеся панели, фонари, огонь и инфракрасные очки.

Тем временем работа подошла к решающей фазе. Генератор работал, в планктонных баках выращивалась пища, вокруг лагеря вырастал частокол заостренных бревен. Мы продолжали понемногу обустраиваться. Но больше нельзя было прятаться от вопроса: что делать, чтобы освободиться?

Да и выйдет ли? Я предвидел, каков будет результат, если нам не удастся. Когда зубы сотрутся до десен — а биогенных аппаратов у нас нет, — мы сможем изготовить протезы. Если монотонность жизни станет невыносимой, можно начать строительство или организовать исследовательские экспедиции. Но когда накопится слишком много неотревизованных битов памяти, мы понемногу сойдем с ума.

Заснуть не удавалось. В укрытии было жарко и воняло потом. Койки стояли вплотную. Брен храпел. Моя рука уже зажила (действие бессмертной костной и мышечной ткани), но иногда побаливала. В конце концов я встал и вышел наружу.

Внешние огни были погашены. Нет смысла привлекать чужое внимание во время отдыха. Между хижиной и частоколом лежал темный провал, время от времени озаряемый голубоватым отсветом, когда излучатель активировал планктон. Мягко задувал ветер, теплый и противно мокрый, наполненный миазмами болота. В кожухе урчал генератор, где-то вдали протрубил какой-то зверь, шелестел озерный прибой в растениях, которые мы прозвали камышом.

И еще один слышался звук: омнисонор Валланда. Были часы его вахты. Сегодня он не пел, а его пальцы выводили какую-то легкую мелодию, повествующую о мире и покое. Я на ощупь пробрался к грубо сколоченной сторожевой башне, на которой он сидел, готовый включить свет и навести оружие.

Он уловил мое появление.

— Кто это?

— Я. Не возражаешь, если я с тобой посижу?

— Нет. Рад компании. От такого сидения на часах чувствуешь себя одиноким.

Я взобрался на платформу и сел на скамейку рядом с ним. Инфракрасных очков я не взял, и он казался мне просто большой тенью. Небо было чистым, только в нескольких облачках отражалось мерцание галактики. На озере тоже дрожал ее отсвет, но на берегу все поглощала ночь, и я был почти слеп.

Огромная и прекрасная, она еле выходила из-за горизонта и казалась от этого еще больше. Я видел ее рукава, обвивающие ядро… а вот завиток, где зародились люди… хотя если бы я мог сейчас увидеть человека, то это была бы полуголая обезьяна, крадущаяся по лесам Земли… Еще были видны три мерцающие точки, которые, как мы теперь знали, были планетами.

— Что это за мелодию ты играл? — спросил я.

— Это из Карла Нильсена. Вряд ли ты о нем слышал. Был такой композитор на Земле, еще до меня. Он был в моде, когда я был молод.

— Ты после трех тысячелетий еще помнишь такие подробности? — удивился я.

— Да, понимаешь, я это держу из-за Мэри, — ответил Валланд. — Да и Земля не очень меняется, а я туда возвращаюсь, так что я это храню. Более поздние воспоминания я сбрасываю.

Я подумал, что, может быть, из-за этого он, при его способностях, все еще не командует кораблем. Ему тогда пришлось бы совершать прыжки между звезд туда, куда приказывают, а не куда хочется. Я, например, не знаю, когда я теперь снова увижу Литу и Венли, если вернусь в галактику. Компания старается, чтобы работники не засиживались на одном месте, так что пятьдесят лет — вполне реальный срок. А Валланд хочет возвращаться домой гораздо чаще.

— Похоже, что она стоящая девушка, твоя Мэри, — сказал я.

— Это да, — почти шепнул он одновременно с легким порывом ветра.

— Вы женаты?

— Не официально, — засмеялся Валланд. — Видно, шкипер, что ты родился после Исхода. Мэри — девушка прежних обычаев и приняла бы мое имя, если бы…

Он оборвал свою речь.

— Понимаешь, — сказал я, поскольку считал, что в ночи чужого мира это вполне подходящая тема, — ты нам никогда не показывал ее портрета. А практически каждый таскает с собой альбомы с образами своих женщин.

— Без надобности, — кратко ответил он. — У меня в голове портрет получше всех этих стереомультиков. Напряжение оставило его, он рассмеялся:

— Кроме того, она однажды сказала — это было еще тогда, когда в брюках были боковые карманы, — так она сказала, что не так уж это романтично — носить ее портрет возле, — он сделал паузу, — возле сердца.

— Однако ты пробудил мое любопытство. Ты не обидишься, если я спрошу, как она выглядит?

— Да я всегда рад о ней поговорить. Только беда, что словами такого не передашь. Потому-то я и сложил песню. Честно говоря, переделал из одной старинной шведской.

— Шведской? Я что-то не помню такой планеты — Шведа.

— Да нет, Швеция, Сверигия — это такая была страна на Земле, когда на Земле были страны. Там жил приятный народ, хотя и малость грубоватый. Я и сам отчасти швед.

Валланд замолчал. Так холодно мерцала над нами галактика, что я почувствовал необходимость что-то сказать.

— Так как же выглядит Мэри?

— Ах да. Ну, она высокая, у нее упругая походка, она много смеется, а волосы у нее так сияют на солнце… Нет, прости. Словами не опишешь.

— Что ж, я буду счастлив познакомиться с этой леди, — сказал я, — если мы доберемся до Земли.

— Доберемся, — сказал Валланд. — Как-нибудь. Он протянул руку — как массивную жердь на фоне облаков:

— Вон та планета, оранжевая. Это должен быть мир внешников. Нам достаточно добраться только дотуда.

— Двести тридцать тысяч световых лет за одно мгновение, — с досадой сказал я, — а несколько миллионов километров уже никак.

— Вселенная как была большой, так и осталась, — ответил он. — Она не стала меньше оттого, что мы ее перепрыгнули. Через минуту он добавил:

— Но до мира внешников, я думаю, доберемся. Чем больше я прикидываю, чем мы располагаем, тем больше уверен, что среди обломков двух шлюпок и одного корабля можно набрать достаточно деталей и смастерить одно исправное судно. Нет смысла пытаться собрать аппарат для прыжка через пространство. Это просто груда лома, и нам его не починить, даже если бы мы знали как. И этим путем нам не послать сигнал внешникам.