Все ради любви - Петерсон Элис. Страница 38
– Пусть поиграет, – говорит доктор, глядя в свои записи. – Само собой разумеется, мне очень понравилось работать с Айлой.
– Спасибо. – Мое сердце колотится.
– Она быстро ползает – никакому чемпиону «Формулы-1» не угнаться!
Я благодарна ему за участие, но во мне кто-то уже орет не своим голосом: «Скажите же скорее!»
Врач смотрит на пустой стул рядом со мной – он, наверное, привык общаться с полными семьями.
– У Айлы ДЦП, – говорит он.
– ДЦП, – повторяю я едва слышно.
– Простите. Я полагаю, вы ничего не знали? И сейчас…
Да нет же, знала я, знала!
– Вас есть, кому содержать? Очень трудно воспитывать ребенка с таким диагнозом.
– Я одна, но у меня есть семья.
Он кивает и принимается объяснять, что такое ДЦП, но я не понимаю его слов. Все, о чем я могу думать, это: «Не может быть! Это неправда, это все не со мной!»
Закончив осмотр, доктор вручает мне большой синий пакет, в котором собрана вся информация о болезни Айлы.
– Тут основная информация и телефоны службы поддержки и групп психологической помощи, – говорит он.
Я машинально кладу пакет в сумку, но мне хочется выбросить его в мусорку или, еще лучше, швырнуть об стену:
– Почему никто не хотел меня слушать?!
18
2014 год
Четверг, утро. Я еду в метро. Женщина напротив красит ресницы. Она смотрит в небольшое зеркальце в пудренице и морщит губы. Рядом с ней мужчина с газетой, в ногах у него сверкающий кейс. Интересно, куда он едет. Справа от меня женщина, по виду ей слегка за пятьдесят, а все руки у нее покрыты татуировкой. Наверное, возвращается откуда-то с пьянки и о чем-то оживленно рассказывает соседке. На правой руке у нее татуировка-дельфин и подпись «Дэвид». Они встречались? Наверное, она заметила, что я на нее пялюсь.
– Дэвид, – говорит женщина, – любил дельфинов. Всю комнату увешал их фотографиями. Он мечтал поплавать с дельфином. Ему было всего семь, когда он умер.
Мужчина отрывается от газеты. Красотка щелкает крышкой пудреницы.
– Мы наблюдались у кардиолога, но тот сказал, что все в порядке. Все врачи считали меня просто психованной: я таскала сына по всем специалистам. Что-то было не так с его легкими, и у него были отеки. Я умоляла их проверить моего сыночка на менингит. Потом у него началась сыпь на ступнях, и за день она поднялась до бедер. Я отвезла его в больницу, а потом ему стало трудно дышать и понадобилась кислородная маска. Медсестры кололи ему какие-то лекарства, а мой ребенок орал что есть мочи. Я так на все разозлилась! Ко мне подошла медсестра и сказала: «У него кислородное голодание, мы не знаем, сможет ли он вообще когда-нибудь разговаривать!» – а я говорю: «Да мне все равно – не дайте моему мальчику страдать!» А потом она говорит: «У вашего Дэвида менингит». Тогда он сказал свои последние слова: «Мама, я так устал и хочу спать». Дэвид умер третьего февраля.
Все в вагоне перевели дух.
– Я вам очень сочувствую, – говорю я, заметив, что женщина напротив вытирает глаза, а мужчина рядом с ней ерзает в кресле.
– Хочу навестить его сегодня утром, – отвечает она. И тут я вижу в ее сумке цветы. – Я все время к нему хожу.
Когда она выходит из вагона, я не могу удержаться, говорю ей:
– Наверное, он сейчас плавает с дельфинами.
Она машет мне рукой:
– Храни вас Бог, милая!
Поезд едет дальше, а я все никак не могу прогнать от себя этот рвущий душу рассказ. Потом я думаю о нас с Айлой, о том, как доктор сообщил мне этот страшный диагноз. Я не хотела, чтобы Айла боялась и злилась, как боялась и злилась я. Окружающие нас люди, которые ехали с нами в автобусе, думали, что мы просто обычные мама с дочкой, что мы обсуждаем банановые смузи. Никогда не знаешь, что происходит за закрытыми дверями, правда же?
Мне остается одна остановка. Я вспоминаю встречу Уорда и Айлы на прошлой неделе. Больше мы об этом не говорили, наверное, потому что большую часть времени его не было в офисе, но, скорее всего, еще и потому, что он не хотел затрагивать эту болезненную для меня тему. Я чувствую, как будто между мной и Уордом есть ступенька, преодолеть которую ни у меня, ни у него не хватает смелости.
Сегодня Грэм приходит вовремя. Мы с Уордом и Люси сидим за столом. Перед нами кружки с кофе. Мы ждем новых подробностей о поездке на поезде, о том, что он не выспался из-за звона в ушах… Но Грэм просто обводит нас взглядом, потом спрашивает:
– Проблемы?
– Нет, – отвечаем мы хором.
Но я чувствую, что Люси и даже Уорд скучают по этим его историям так же сильно, как и я.
– Иногда надо уметь не принимать жизнь слишком уж близко к сердцу, – говорит Уорд с блеском в глазах. – Давайте посмотрим на все реалистично, для всех эта жизнь когда-нибудь подойдет к концу.
Он кашляет.
– Давайте начинать. Ситтингборн-Парк. Люси?
– Текст готов.
– А фотограф когда приедет?
– Сегодня утром.
– Отлично. Пчелиные орхидеи будут выглядеть превосходно.
Люси замечает, что Грэм подмигнул мне.
– Что насчет «Кантри лайф»?
Я киваю.
– Все будет, как только будут готовы снимки.
– Тоуд-Холл? – Уорд по-прежнему смотрит на меня.
– Нота о продаже готова. Дело за адвокатами.
– Хорошо. Все должно быть готово через пару недель.
Я вижу азарт в глазах Уорда, когда мы изучаем следующие пять домов. Последний год с Джереми был похож на уютные выходные в гамаке под приятную музыку. C Уордом мы словно оказались за рулем гоночного автомобиля, наворачивающего крутые повороты. Оставалось лишь надеяться, что шины не загорятся от скорости.
Внизу Надин открывает кому-то дверь, и Спад заливается лаем. Наверное, почту принести.
– Грэм, что насчет Броудхерста и Хэнтсов?
– Они разводятся. Хозяин не захотел сбавлять стоимость. Вы же знаете этих клиентов – они думают, что мы думаем, будто они всеми силами хотят продать дом.
– Вообще-то, они и правда всеми силами хотят продать его, – говорит Люси.
– Муж просадил все деньги на скачках. Мы с его женой премило поболтали за чаем, и…
Уорд прерывает его:
– И какова твоя предварительная цена?
– Два миллиона. Как ты и советовал, я стараюсь быть оптимистом.
– С тех пор как я стал вашим директором, Грэм, это твое самое разумное предложение.
– Я уже составил письма с предложением цены. Одно для него, одно для нее – они не общаются, – добавляет довольный Грэм.
Уорд спрашивает:
– Кто-нибудь еще подал заявку на этот дом?
– «Б и Г», «Андерсонс», «Данн и Кокс», но думаю, что выберут нас. Мы очень сильно сблизились с бедняжкой, у нее еще сейчас как раз климакс…
– Держи меня в курсе, Грэм, – говорит Уорд, отметая эту тему для разговора. – Миссис Робертс, «Сент-Олбанс»?
Миссис Робертс обожает проводить время в своей теплице.
– Предложения уже поступали, но она еще думает, – говорю я. И вспоминаю ту женщину в метро, с татуировкой-дельфином.
– Я поговорю с ней.
Уорда это устраивает.
– Тогда все свободны. Хорошая работа, ребята.
– Неужели Уорд только что нас похвалил? – шепчет Грэм, когда мы остаемся с ним вдвоем в конференц-зале. – И по-моему, наш суровый босс на кого-то тут запал.
– Не говори чепухи.
– Почему женатый мужчина не может влюбиться, Дженьюэри?
– Да, но…
– Все мы люди. Я все время заглядываюсь на других мужиков, но это же не значит, что я не люблю своего Ника, и…
Грэм замолкает – снизу слышатся крики.
– Вон, я сказал! – кричит Уорд. – Сейчас же.
– Но Уорд, – отвечает Спенсер. – Я же только мимо проходил.
Дверь захлопывается.
Мы с Грэмом выскакиваем из офиса и видим, что Надин спряталась за столом, а Уорд кричит на нее:
– Я ведь просил не впускать его и не позволять ему шастать по офису!
– Но он всегда заходит к Дженьюэри.
– И долго он тут был?
– Не очень. Принес немного круассанов.