Лучшие годы Риты - Берсенева Анна. Страница 47

Когда Иван Савельевич сказал, что намерен сделать Антона владельцем новой строительной компании, которую выделяет из своей, а Мите предлагает быть в этой компании генеральным директором, – Митя растерялся. То есть он, конечно, ожидал необычного предложения, но не такого же!.. Он – генеральным? Да он ведь понятия не имеет, что это такое!

– Вот и заимеешь, – отрубил Иван Савельевич. – Мы тебе в первое время поможем. И Антохе к собственному делу привыкать пора, к ответственности собственной, и тебе тоже. Время сейчас такое, что спешить надо, день за год идет, – добавил он. – А плавать на берегу не учатся, сам понимаешь.

Это Митя, конечно, понимал. И про нынешнее время все понимал тоже. Когда-то в детстве он удивлялся: как это Аркадий Гайдар в шестнадцать лет полком командовал? Выдумал, наверное. А теперь видел воочию, как люди осваивают дела, которым не учились, о которых еще недавно понятия не имели, и неплохо осваивают, а кто не освоил, тот и не обессудь. Ну и он освоит, не дурнее других.

Так он думал тогда и так действовал. Университет бросать было нельзя, он перевелся на заочное. Особенность организма – малое время, необходимое для сна, – оказалась очень кстати. Но тот ритм, который он себе задал, требовал всех сил. И трудно ему было представить себя влюбленным. А Маша… Она была нетребовательна, как птичка. Позволяли бы ей делать что хочет, и довольно.

Хотела Маша немногого. Учеба в ее недлинный список не входила, и с психфака она ушла. Друзей у нее не было, в болтовне с подружками она нужды не испытывала. С появлением в ее жизни Мити как-то успокоилась насчет своей никчемности, и душа ее пришла в гармонию. Любила гулять по Москве, но и сидеть дома одна любила. Ей никогда не бывало скучно в одиночестве, но когда Митя возвращался с работы, она радовалась ему с детской искренностью. Веганские увлечения забросила и даже научилась варить суп. Впрочем, в этом не было особенной необходимости, потому что в будние дни никто дома не обедал, в выходные готовила теща, а если у нее бывало дежурство, то Мите и самому нетрудно было поджарить картошку. В общем, Маша никому не доставляла хлопот. Помощи от нее, правда, тоже никакой не было, но никто от нее помощи и не ожидал.

Вернувшись из больницы, она сказала, что когда-нибудь обязательно родит Мите ребенка. Он поскорее обнял ее – так виновато она при этом вздохнула, – но большого значения ее словам не придал. Ну, родит, наверное, почему же нет. Ему в тот момент было не до отвлеченного будущего. Он впервые ощутил, что его усилиям, его воле подчиняется дело, в котором занято немало людей. Сознание этого наполняло его гордостью, и это казалось ему достаточным для счастья.

К тому же у Мити в то время впервые появились свободные деньги, и немалые. Нищенское детство, неприкаянность в юности – все это выработало в нем то ли пренебрежение бытом, то ли даже опаску перед ним. Чувство красоты было у него острым, не зря же по музеям ходил, но оно никак не связывалось с обыденными предметами. Он не понимал, хорош вот этот стул или нет, не отличал вкус черной икры от любого другого вкуса и не придавал значения тому, как выглядит его одежда. Но когда у тещи в комнате развалился диван и она попросила Митю сбить его гвоздями или еще как-нибудь починить, он вдруг осознал, что может купить для Ольги Никифоровны любой диван, и шкаф может, и даже машину. Восторг охватил его. Возможность свободно распоряжаться деньгами оказалась для него важной. И очень, очень непривычной!

Иван Савельевич был прав: время в самом деле пришло необыкновенное. И возможности стали безграничными, и реализовывались они стремительно. Через год после того как Митя осознал, что может купить не только что-то мелкое, на день-два необходимое, но и такой крупный предмет, как диван, – он уже купил квартиру. Ольга Никифоровна была легким для совместной жизни человеком, с нею Митя впервые понял, что такое интеллигентность, но прожить всю жизнь в Машиной детской он все-таки не собирался.

Они с Машей переехали на соседний бульвар, Рождественский. Новая квартира казалась Мите чрезмерно большой, им просто нечего было делать в четырех комнатах. Но глупо было бы покупать маленькую, когда вся жизнь впереди.

Он понятия не имел, что надо делать, чтобы квартира из жилья стала домом, Маша тоже этого не знала, а Ольга Никифоровна если и знала, то не имела времени на то, чтобы обустраивать дочкин быт. Она ездила с Машей по магазинам, они что-то покупали в квартиру, но через год после вселения Митя с удивлением обнаружил, что две комнаты из четырех просто пусты.

– Это для ребенка, когда родится, – сказала Маша, когда он высказал ей свое удивление. – Заранее ведь нельзя их обустраивать, правда?

Ну, наверное, правда. Митя об этом не думал. Он только что защитил диплом, это далось ему тяжело, потому что вся его жизнь шла к тому времени вне обстоятельств, в которых уместна учеба. Иван Савельевич помогал не только на первых порах – он день за днем, год за годом вводил Антона и Митю в строительный комплекс Москвы железной своей рукой. Его уважали, его боялись, опыт его работы уходил глубоко в советские годы, в Госстрой, при этом он сумел бестрепетно отбросить ту часть своего опыта, которая непригодна была для новой реальности… Неизвестно, что получилось бы из Митиной работы, если бы не он.

Невозможно было предположить, что с ним может что-то случиться. Он не болел. Не впадал в уныние. Не отступал перед трудностями. Ничего не боялся.

И умер в одно мгновение. Притормозил на светофоре – он любил сам водить машину, – упал головой на руль, и сердце остановилось.

И так вот получилось, что, когда Маша забеременела, Митя почти не осознал этого. В его жизни, в каждом ее дне, не было в то время места ничему, кроме работы – новой огромной работы, которая появилась у них с Антоном. За Антона он больше волновался, чем за себя: как ни дорог Мите был Иван Савельевич, но его смерть он все-таки не переживал, как смерть отца. Правда, он и не знал, что такое отец, но от этого его отношение к тому, что должен чувствовать сейчас Антон, было только острее. Поэтому первые заботы, связанные с тем, что вместо небольшой фирмы на них свалилась огромная строительная компания, которую, если они не справятся, надо закрывать, а закрывать и жалко, и просто стыдно, – Митя взял на себя. Антон присоединился к этим заботам чуть позже, но с такой решимостью, которой от него и ожидать было трудно.

Во всем этом прошла Машина беременность – прошла по краю Митиной жизни.

Он понял, что у него есть дочь, только когда приподнял кружевной угол пеленки, закрывавший ей лицо. Он просто ахнул, увидев это лицо, и чуть не уронил ребенка прямо на ступеньки роддомовского крыльца. Кто сказал, что новорожденные младенцы на людей не похожи? Девочка была не то что похожа на человека – она была в тысячу раз лучше, прекраснее любого человека, которого Митя видел до сих пор! От ее небесной, сияющей красоты у него занялось дыхание.

Приехав домой, он сидел возле плетеной корзины, которая была ее первой кроваткой, и глаз не мог отвести от спящей девочки. Ольга Никифоровна несколько раз заглядывала, с опаской спрашивала, не хочет ли он пообедать. Он не хотел.

– Как ты хочешь ее назвать? – спросила Ольга Никифоровна.

– Маша, – ответил Митя.

– Да ну!

– А что? – пожал плечами он. – Почему бы и нет?

– Но уже ведь есть одна Маша.

Не мог же он объяснять теще, что это имя сразу пришло ему в голову, но не потому, что девочка похожа на его жену – никакого сходства он не видел, – а только из-за света, который от нее исходит. Оттуда бьющий свет… Глупо и неловко было бы это объяснять.

– Будет две. Большая и маленькая, – сказал он.

Девочке было года три, когда стало понятно, что большой Машей следует считать скорее ее, чем ее маму. Характер у нее явно был Митин – в ней не было ни тени маминой трогательности, беззащитности, безалаберности. Она всегда знала, чего хочет, и решительности ей было не занимать даже в шесть месяцев, когда она училась ползать.