Доверься мне (СИ) - Каллихен Кристен. Страница 39

— Факт использования тобой слова «бойфренд» сказал мне все, что нужно, — отзывается Скотти. — Вынь голову из задницы и поговори с девочкой. О, и сегодня все мы приходим на ужин.

На этом Скотти кладет трубку. Учитывая то, что он всегда отключается, когда заканчивает разговор, я не воспринимаю это на свой счет. Только сейчас я наедине с тишиной. Поговорить со Стеллой? Я снова чувствую себя ребенком, вот-вот столкнусь с директором и очень хочу убежать в другую сторону. Ребенок во мне вместо этого хочет спуститься вниз и позависать с Брюсом.

— Дерьмо.

Провожу рукой по волосам и сжимаю затылок. Я знаю, что должен сделать. Поговорить со Стеллой, предупредить ее, пока еще имею силы отпустить ее. Ведь кое-что я очень четко осознаю: мне всегда удается разочаровывать людей, которые мне не безразличны. А я не хочу стать еще одним человеком в жизни Стеллы, который ее подведет.

СТЕЛЛА

Когда болеешь, вроде как плывешь по течению. И не можешь сопротивляться. Весь мир сужается до мыслей о том, насколько плохо себя чувствуешь и как можно улучшить свое состояние. В этой туманной реальности я не задумывалась о присутствии Джона. Но теперь я в порядке, и думаю об этом. Много.

Он заботился обо мне. Лучше, чем кто-либо со времени смерти моей мамы. Это знание оставляет внутри нежность и мягкость. Я его должница. И скучаю по нему.

Может быть, когда он находился здесь, физически я и чувствовала себя несчастной, но рядом с ним мне было совершенно комфортно. Я даже ощущала счастье. Что довольно странно, учитывая количество боли, которое я испытывала.

Но потом он ушел. Уже несколько дней как. И с тех пор мой дружелюбный сосед, он же рок-звезда, не объявляется. Это вызывает беспокойство. Как он может перейти от состояния абсолютной заботы к полному исчезновению? Неужели я его чем-то обидела? Или была настолько жалкой?

В глубине души я не хочу знать. Жалость убьет меня. Но все же обнаруживаю себя отправляющей ему сообщения.

Он не отвечает. И, поскольку я, похоже, полнейшая мазохистка, еще и звоню Джону. Вызовы направляются сразу на автоответчик.

— Думаю, на этом все, — бормочу, бросая телефон на кухонную стойку.

Боль охватывает грудную клетку. Это уродливый, липкий комок, который я не могу вытащить. Он преследует меня весь день.

Я уже на полпути к ярости, но потом вспоминаю о том, как он держал меня, менял простыни, пел мне песни. В этом весь он. Джон многогранен — ни в коем случае не совершенен — но он никогда не поступает жестоко. Он бы ответил на мои сообщения и звонки.

Внезапно мои внутренности покрываются льдом. Что-то не так, а я провела дни, дуясь, в то время как стоило бы рассуждать объективно. Прошли дни.

Не думая дважды, я направляюсь к террасе и перепрыгиваю через стену. Когда стучу в стеклянную дверь, никто не отвечает. Я должна вернуться домой, но не могу, потому что инстинкты заставляют меня продолжать идти.

Дверь не заперта, и с ним действительно стоит провести беседу о безопасности. Но я, в конце концов, внутри.

— Джон? — зову в гостиной, думая, что сердце стучит слишком сильно.

Я не хочу бояться тяжелых мыслей. Не хочу волноваться о нем в этом смысле. Но я переживаю.

Здесь царит атмосфера заброшенности, как будто он ушел. Может быть, Джон куда-то уехал. Он не обязан сообщать мне о приходах и уходах. Но раньше я слышала музыку, так что знаю, что здесь кто-то был.

Кожу покалывает от очередной волны холодного страха.

— Джон? — зову я уже громче.

Откуда-то сверху слышу скрип, а затем голос Джона: грубый, хриплый и ошеломленный.

— Стелла?

Мне стоило проявить вежливость и дождаться, пока он спустится. В конце концов, это я вломилась в его дом. Снова. Но тороплюсь вверх по ступенькам. Мне просто нужно увидеть его, удостовериться, что он в порядке.

— Ты в приличном виде? — выкрикиваю, будучи уже у его спальни.

Слышится еще скрип, как будто он перемещается по кровати.

— Господи. Я не голый, если ты об этом спрашиваешь. — Следует долгая пауза, а потом он добавляет: — Но могу раздеться.

От звука его голоса и знакомых шуток меня переполняет облегчение.

— Просто хотела предупредить, что поднимаюсь, — отзываюсь я и, клянусь, он бормочет: «Зануда».

И уже громче произносит:

— Тебе нет нужды предупреждать меня.

Джон подтрунивает, как и всегда, но ему не хватает обычной энергии. Дверь спальни приоткрыта, и я толкаю ее внутрь.

Здесь темно, шторы задернуты и не пропускают дневной свет. Он растянулся на большой кровати и пялится в потолок, хотя точно знает, что я здесь. Замедляя шаг, я осматриваюсь, потому что не такой ожидала увидеть комнату Джона.

Черные велюровые стены, тяжелые портьеры в тон, полированная деревянная мебель, картины маслом в золоченых рамах — я словно вышла из Нью-Йорка и попала прямо в английскую сельскую местность, только немного более современную.

— Ну, — произношу, проводя пальцем по кожаному креслу с подлокотниками цвета табака, стоящему перед черным мраморным камином, — здесь уютно.

Джон фыркает, но продолжает смотреть вверх.

— Киллиан зовет это декором старушки.

Так и есть. Но это мило, в стиле «это произошло из больших денег».

— Очень в стиле «Аббатства Даунтон». С ноткой «Семейки Аддамс».

И вот Джон смотрит на меня, наблюдает за моими движениями. На нем спортивные серые брюки и потрепанная футболка оливкового цвета. Густая щетина покрывает подбородок, но он выглядит достаточно чистым. Мы не виделись несколько дней, и мне его не хватало. Даже несмотря на этот странный, отстраненный взгляд, которым он меня окинул, я по нему скучала.

Я могла бы обманывать себя и говорить, что не осознавала, насколько сильно скучаю по нему. Однако прекрасно знаю. Мне стало не хватать этого мужчины в ту секунду, когда он покинул место рядом со мной. Я хотела умолять его остаться. Позависать со мной не из-за того, что чувствует себя обязанным позаботиться обо мне, а потому что хочет быть рядом.

— Большинство вещей принадлежали моей бабушке, — сообщает он. — Думаю, они напоминают мне о детстве.

Дом моего детства загромождала потрепанная мебель из «ИКЕА» и уличные находки. В нем не чувствовалось домашнего уюта, и я никогда не пыталась воссоздать обстановку. Я бы предпочла жить в позолоченной ностальгии Джона. У меня есть небольшая фантазия, которая включает в себя булочки с чаем и Джона, играющего роль герцога-бродяги.

— Тебе это ненавистно.

Голос Джона заставляет посмотреть на него.

Выражение его лица нейтральное, как будто он просто констатирует факт и не ожидает ответа. Но он слишком молчалив и, я знаю, ждет моей оценки.

— Честно? Я хочу свернуться калачиком и читать, надеясь, что еще одна жуткая метель разразится только для того, чтобы мы смогли разжечь огонь.

В ответ Джон слабо улыбается. Совсем не то, чего я ожидала. Обычно он светится таким ярким внутренним светом, что иногда трудно смотреть ему прямо в лицо. Но теперь, когда он потускнел, я хочу, чтобы этот свет вернулся.

Я стою рядом с кроватью. Она достаточно высокая, так что мне пришлось бы подпрыгнуть вверх. Темно-серый кашемировый пододеяльник накрыт синим пледом. Не мой стиль, но роскошно и под пальцами ощущается мягко.

— Что случилось? — спрашиваю его. — Ты заболел?

Он смотрит в сторону.

— Нет. Просто устал. Подумывал вздремнуть.

Я всецело за то, чтобы хорошенько поспать, но Джон выглядит так, будто здесь уже давно. Несколько грязных мисок и стаканов загромождают ночной столик, и комната явно обжита, что прямо противоречит пустой обстановке внизу. Не знай я, что Джон имеет дело с депрессией, возможно, мало думала бы об этой сцене. Но теперь мои нервы накаляются.

— Как долго ты дремал?

Он сердито смотрит на меня.

— О чем ты? Что ты вообще здесь делаешь?

Я игнорирую обиду, потому что распознаю защитную реакцию.