Обманувшая смерть - Ковалев Анатолий Евгеньевич. Страница 13

…В Старо-Екатерининской больнице Глебу сказали, что Федор Петрович Гааз провел здесь всю ночь и только что отправился к утренней мессе в церковь Святого Людовика. Белозерский снова вскочил на извозчика и поехал к Святому Людовику.

Отпустив извозчика на Малой Лубянке, Глеб следил, как из церкви выходит народ. Московские поляки, французы, немцы, итальянцы не спешили покидать церковный двор, заполнив собой его небольшую территорию. Всюду звучала иностранная речь. Здесь мелькал свежий туалет молоденькой парижанки, неуклюже скроенный сюртук, вывезенный из Пруссии, польский кунтуш, отороченный соболиным мехом. Молодой доктор, пытавшийся в этой разношерстной толпе отыскать Гааза, вдруг заметил, как люди заволновались и пришли в движение, уступая кому-то дорогу. «Федору Петровичу?» – мелькнуло у него в голове. По его разумению, более важного человека во всей Москве сейчас не было. Но он ошибся: прихожане церкви Святого Людовика расступались перед одетой во все черное пожилой женщиной высокого роста, с вытянутым неподвижным лицом, желтым, словно вылитым из воска. Ей кланялись многие, она же никому не отвечала ни кивком, ни взглядом. Ее большие тусклые глаза навыкате смотрели прямо, словно созерцая что-то, видимое ей одной. На толпу дама вовсе не смотрела. За воротами церкви ее поджидала стайка нищих, наперегонки повалившихся перед ней на колени. Кто-то с криком: «Матушка, отмоли нас от хвори!» целовал подол платья, кто-то подвывал, тряся головой, кто-то часто крестился на нее, как на икону. Дама с тем же отсутствующим видом швырнула нищим горсть монет и, сопровождаемая слугой в ливрее, прошла к поджидавшей карете с гербами. Рядом с Глебом стояли двое немолодых французов весьма респектабельного вида. Они тоже провожали пожилую даму взглядами. Когда дверца кареты захлопнулась и кучер, дико гикнув, покатил прочь по Малой Лубянке, один из них благоговейно произнес: «Вдова губернатора. Почти уже святая!» Глеб догадался, что перед ним была не кто иная, как графиня Екатерина Петровна Ростопчина.

Обойдя весь небольшой церковный дворик, молодой доктор убедился, что среди прихожан Гааза нет. «Неужели он до сих пор в церкви? Как можно спокойно молиться, когда в городе творится такое?» Сам себя он называл «безбожником» и последний раз в храме был в детстве с Евлампией. Потом, живя в доме графа Обольянинова в Генуе, Глеб не сильно усердствовал в молитвах и церковь никогда не посещал. Граф, считая себя правоверным католиком, мальчика, крещенного в православной вере, ни к чему не принуждал и учителей Закона Божьего ему не нанимал. Шпиону нужен был ученый, разбирающийся в ядах, а не молитвенник и не богослов. По этой причине младший Белозерский был полностью невежествен как христианин.

Войдя в церковь, Глеб растерялся. Статуи святых, витражи на окнах, картины на библейские сюжеты, барельефы с изображениями крестного пути Христа – все это подавило его в первый миг. Входившие в церковь прихожане макали пальцы в чашу со святой водой и, преклонив перед алтарем колено, крестились. Молодой доктор подумал, что во время такой страшной эпидемии можно было бы и пренебречь какими-то правилами. Ведь холера морбус передается именно через воду! Макнул пальцы в общую чашу с водой – вот и смерть. «Надо бы подсказать Федору Петровичу, чтобы со святой водой покамест повременили», – подумал он и в тот же миг увидел Гааза. Знаменитый доктор стоял у статуи какого-то святого, положив руку на его гипсовую ступню и, по всей видимости, молился. На святом была коричневая францисканская ряса, в одной руке монах держал лилию, в другой – раскрытую книгу, на которой сидел младенец Иисус.

Наконец, Федор Петрович перекрестился, со скорбным видом обернулся и, заметив молодого доктора, удивленно поднял брови.

– Как хорошо, Глебушка, что ты здесь! – по обыкновению тепло, с улыбкой, произнес он. – Я вот молился святому Антонию Падуанскому, просил его за всех страждущих, чтобы он помог нам, умолил Господа Бога избавить нас от этой напасти…

– Я был у вас в больнице… – не найдясь что ответить Гаазу, взволнованно начал Глеб. – Мы с Иоганном давно не получали от вас вестей…

– Святой Антоний исцелял самых безнадежных больных своими молитвами, – словно не слыша Глеба, продолжал Федор Петрович, напоминая слегка помешанного человека, – он даже воскрешал мертвых детей. Нет ничего более страшного в этом мире, чем смерть ребенка…

Гааз неожиданно замолчал и, опустив голову, присел на скамью, словно ноги отказались его держать. Сегодня ночью в Старо-Екатерининской больнице умер от холеры мальчик двух лет от роду, и мать помешалась от горя. Глеб видел, как санитары запихивали несчастную в специальную карету с решетками, чтобы везти ее в Преображенскую лечебницу, к Саблеру. Женщина из последних сил вырывалась и умоляла отдать ей ребенка.

Белозерский сел рядом и, воспользовавшись паузой, осторожно спросил:

– Как себя чувствует доктор Штайнвальд?

– Густав Карлович умер четыре дня назад, – ровным голосом сообщил знаменитый доктор, – я не смог ему ничем помочь, он уже был при смерти. Вчера днем мы его здесь отпевали…

– Господи! – Глеб закрыл ладонями лицо.

– Поплачь, Глебушка! – ласково посоветовал Федор Петрович. – Церковь для этого самое подходящее место. Ведь в больнице нам никому нельзя показать своих слез.

– Густав Карлович был моим детским доктором, – убрав от лица ладони, сообщил Глеб. По его щекам катились слезы. – Он привел меня к Гильтебрандту. Если бы не Густав Карлович, я бы сейчас не сидел тут, рядом с вами, а гнил где-нибудь под забором.

– Во всем Божий промысел… – заключил Федор Петрович.

Уже во дворе они обсудили события последних дней и успешное лечение больных в Университетской лечебнице с помощью введения им в вену солевого раствора. Оказалось, что записка Гильтебрандта-младшего до Гааза не дошла и он был в полном неведении.

– Ваше с Иоганном открытие должно остановить эпидемию! Это прорыв, Глебушка! Новое слово в медицине! – ликовал знаменитый доктор. – Сегодня же начнем делать вливания в Старо-Екатерининской больнице. Я попрошу генерал-губернатора назавтра спешно созвать расширенный Комитет по холере, на котором Иоганн расскажет о новом методе лечения. И пусть только попробуют эти светила медицины что-нибудь нам возразить!

Федор Петрович был настроен решительно. Он не шел, а бежал к извозчику, так что Глеб едва за ним поспевал.

– Я с самого начала верил в вас, ребятушки! Ах, какие молодцы! – не переставал восторгаться Гааз. – Помнишь, я сказал, что не случайно совпал возраст: твой, Иоганна и того несчастного студента, ставшего первой жертвой заразы? Такие вещи не бывают случайными. Солевой раствор в вену! Гениально и просто! Это как раз то, чего всем нам так не хватало для борьбы с холерой!

Перед тем как сесть в карету, Федор Петрович порывисто обернулся к Белозерскому и сказал:

– Как я рад, что ты пришел за мной в церковь и сообщил эту новость, после того как я помолился Святому Антонию! Во всем Божий промысел. Не перестаю это повторять… – Он вдруг крепко обнял Глеба, похлопал его по спине и шепнул на ухо: – Хорошо, что ты есть на белом свете! Полюбил я тебя как сына!

Никто никогда не говорил ему таких слов. Глеб почувствовал, как к горлу подступает комок. Чтобы вновь не расплакаться, он ответил невпопад, не выказывая чувств:

– Приезжайте к нам в Университетскую, Федор Петрович. Мы с Иоганном всегда вам рады…

«Почему я не сказал, что люблю его как родного отца? – корил он потом себя всю дорогу. – Нет, не так! Родного отца я презираю и не считаю отцом. А Гааз для меня даже больше, чем отец. Почему я ничего этого ему не сказал? Трус! Малодушный трус!»

Вернувшись во флигель, где лежал больной брат, Глеб наконец застал его в полном сознании. Братья обнялись, но то был только первый порыв. Глеб тут же, смутившись, отстранился. Борис слабым голосом упрекал его за то, что он не навестил его в Петербурге, Глеб даже не пытался оправдаться. Им было неловко друг перед другом, они искали слов и не находили их. Архип, стоявший у притолоки и с умилением наблюдавший эту сцену, никакой натянутости не замечал и то и дело промокал глаза рукавом рубахи.