Великая война - Гаталица Александар. Страница 44

У нас нет возможности проверить происходящее за линией фронта у неприятеля, но как обо всем этом мог узнать Ганс, если он понятия не имеет, ни кто такой Жоффр, ни где находится этот французский городок Шантийи? Поэтому я очень озабочена, дорогой доктор, вместо того чтобы быть просто счастливой. Через неделю или две Ганс обещает представить стихи на французском языке и дать свой первый концерт для правой руки. Приезжайте к нам, рядом с вами мне будет легче. Если Гансу все это удастся, я стану самой счастливой и самой несчастной матерью на свете. Если не удастся, я стану самой несчастной и самой счастливой матерью на свете.

С уважением —

обеспокоенная мать Аманда Хенце».

«Дорогая Зоэ, любовь всей моей жизни, ты не приехала. Не осмелилась. Нана тебя не отпустила. Ты не решилась присоединиться к чудовищу, которое в 1914 году под Лионвиллем играло в карты с мертвецами и бездушно убивало безнадежных пациентов в больнице Вожирар на Монпарнасе. Ты не поверила, что во мне можно вновь пробудить и вылечить человека. Я не упрекаю тебя. Вероятно, ты права. А теперь прощай. Я отправляюсь в ад. Первый шаг: я беру пистолет. Второй шаг: взвожу курок. Третий шаг: ставлю подпись.

Твой Жермен Деспарбес…»

ОБОРОНА И ОКОНЧАТЕЛЬНЫЙ РАЗГРОМ

Что скрывается за газетными новостями? Незадолго до того, как 6 октября началась бомбардировка Белграда из мортир и «Больших Берт», чтобы окончательно сломить Сербию, столичная «Политика» в последнем номере от 11 сентября 1915 года по старому стилю опубликовала одно из множества сообщений о пропавших людях. Внизу четвертой страницы была помещена короткая заметка: «Куда исчезла госпожа Лир? Она проживала в одиночестве на Вольпинской улице в доме № 13 в Белграде. Того, кто о ней что-либо знает, просим обратиться к Карло Сарадалу по адресу: Пражский банк, Чуприя». Почти никто не заметил это сообщение, напечатанное нонпарелью, и, согласно утверждениям жителей Чуприи, к Карло Сарадалу в эти дни никто не обращался. А как это было возможно сделать? Сотрудник крупного банка занял эту должность на следующий день после публикации объявления, а Пражский банк уже в середине октября закрыл свои двери, вместо денег выдав своим вкладчикам ценные бумаги за подписью директора банка.

Но, может быть, кто-то мог сообщить обеспокоенному двоюродному племяннику какие-то сведения о его тетке с Вольпинской улицы в Белграде? Однако как бы он смог это сделать, если госпожу Лир действительно никто не видел в те дни, предшествующие окончательному поражению? Последний раз ее видели в начале сентября 1915 года в ателье у портнихи Живки Д. Спасич в доме № 22 на Дунайской улице в тот момент, когда она задернула занавеску, собираясь примерить вещи, отданные ею для увеличения размера и починки. В салоне находилась только помощница. Тогда и случилось то, что, к большому сожалению, ей уже доводилось видеть. Вместо госпожи Лир в примерочной появилась совсем другая женщина — с растрепанными волосами, опущенными глазами и исцарапанными руками. В отличие от своих предшественниц она даже не спросила: «Где я?», а просто выбежала и исчезла в кустарнике Каторжного сада.

Не всегда случалось так, чтобы в примерочную за занавеской входила одна клиентка, а выходила другая, но все-таки помощница боялась примерок и всякий раз предлагала женщинам переодеваться в углу возле швейной машинки или за ее широкой спиной, но госпожа Лир постеснялась своей порванной нижней юбки, которую она не успела отдать в починку, и задернула за собой занавеску… Поэтому она и исчезла в другом времени, как это случилось до нее с Наталией Бабич, кондитершей, Анкой Миличевич, пенсионеркой, Елкой Чавич, лекаршей, и Милевой Войварич, извозчицей. Пространство за занавеской ателье на Дунайской улице по странному стечению природных обстоятельств разбрасывало людей по рассеянным в будущем годам, а оттуда приносило оторопевших подданных грядущих времен, осудив их на то, чтобы они день-другой, или месяц-другой, или всю оставшуюся жизнь провели в горьком 1915 году и следующих за ним годах. Так случилось и с госпожой Лир. Вот поэтому никто и не отозвался на короткую заметку Карло Сарадала, так же как никто не отозвался и на объявления родственников, разыскивающих предшественниц госпожи Лир, оказавшихся ранее в примерочной швейного ателье Живки Д. Спасич.

Что же до госпожи Лир, ей в тысяча девятьсот тридцать седьмом году, куда она попала по воле несчастного случая, поначалу все показалось прекрасным. Стоял спокойный, мягкий и теплый сентябрь, вокруг были милые люди в странной одежде, в необычных автомобилях. Она быстро поднялась на Дунайскую косу и увидела, что в начале Ташмайдана, старого турецкого кладбища, строится большая церковь. Сперва госпожа Лир не знала, куда податься, но уже на следующий день она, старомодно одетая, в чиненой, однако украшенной старинной серебряной вышивкой юбке, нашла господина, который стал за ней ухаживать и покупать все, что ей было нужно. Она выходила на Теразие и всматривалась в то, как будет выглядеть Белград через двадцать два года. И ей все нравилось, она даже стала симпатизировать наместнику Павлу. Потребовалось совсем немного времени, чтобы госпожа Лир забыла и о племяннике Карло, и обо всех тяжелых временах, когда внезапно провалилась обратно в свой 1915 год.

Та же примерочная, та же занавеска и то же, теперь уже разрушенное, ателье на Дунайской улице № 22.

Она вышла на улицу ближе к вечеру 6 октября; небо было красным и синим, как будто солнце весь день наносило ему удары. Какие-то испуганные люди бежали рядом с ней и кричали у нее за спиной, стараясь не угодить в воронки от шрапнели. Она пыталась остановить их и объяснить, что оснований для беспокойства нет: в 1937 году они все будут счастливы, конфеты станут вкуснее, автомобили — просторнее, а мужчины — вежливее, но кто мог слушать белградскую Кассандру, когда везде царило предчувствие грядущего поражения. Эту ночь она провела в одиночестве, а утром 7 октября ад распахнул над городом свои крылья. Госпожа Лир уже не знала, куда податься. И стала метаться по похожему на оборотня Дорчолу.

Она наблюдала за отчаянной обороной Белграда и с трудом могла во все это поверить. На набережной Дуная вплоть до лесопилки и Транспортного банка оборонялись солдаты какого-то безумно храброго полноватого майора с черными усами, попадавшими ему в рот. Майор, уже охрипший, из последних сил кричал, ругался, сквернословил и в то же время подбадривал солдат, будто те были то собаками, то людьми. С другой стороны, из мутной реки, вылезали испачканные грязью атакующие, похожие на речных чудовищ. Стиснув зубы, они захватили железнодорожную насыпь, речной остров Ада-Циганлию, кустарник Каторжного сада и незваными гостями заявились в ресторан «Карп», один за другим заняв все столики. Солдаты под командованием майора отступили, но в полдень на врага бросились белградские жандармы, которых перепачканные речной грязью завоеватели буквально изрубили на куски. Госпожа Лир знала, что должна утешить испуганных людей. Она снова попыталась сказать им, чтобы они не горевали из-за того, что вынуждены под натиском врага покинуть свой город, но они вернутся, и тогда Белград станет еще краше прежнего, а на краю бывшего кладбища построят великолепную церковь, и небо над ней будет просторнее нынешнего и запахнет обычной детской осенью.

Она шла от улицы к улице, заходила в разрушенные дома и снова оказалась на небольшой площади перед кафаной «Ясеница». Там в три шеренги были построены какие-то полумертвые от усталости солдаты с винтовками, украшенными цветами из ближайшего цветочного магазина. Она увидела того самого полноватого черноусого майора и захотела к нему подойти. Она собиралась сказать ему, чтобы он перестал кричать, что за все это народ отблагодарит, за все воздаст сторицей… Но белградскую Кассандру оттолкнули в сторону, а майор закричал: «Солдаты, ровно в пятнадцать часов мы решительно атакуем врага, мы уничтожим его штыками и гранатами! Честь Белграда, нашей столицы, должна быть священной! Солдаты! Герои! Верховное командование вычеркнуло наш полк из списков армии! Наш полк принесен в жертву во имя чести Белграда и Отечества. Поэтому вам нечего заботиться о ваших жизнях, вас больше не существует. Вперед, к славе! За короля и Отечество! Да здравствует король, да здравствует Белград!» И солдаты двинулись, под песню, у которой были сломаны все ребра, с героизмом, уже давно победившим любой страх смерти, ставшей для них реальностью, с которой они примирились.