Что, если?.. - Донован Ребекка. Страница 40

– Сегодня Лэнс пригласил меня на свидание, – тихо говорит она.

У меня екает сердце.

– И что ты ему сказала? – В горле как будто кусок наждачной бумаги застрял.

Николь садится рядом со мной:

– Что не хочу ни с кем встречаться.

– А-а, – с облегчением отзываюсь я. Но тогда… минуточку. – Вообще ни с кем?

Она смотрит на меня и пожимает плечами. Но взгляда не отводит. Словно ждет чего-то.

– А что, Кэл, по-твоему, обязательно надо с кем-то встречаться, раз мы перешли в среднюю школу?

– Не знаю, – отвечаю я. Сам я еще ни разу в жизни не был на свидании. Но ведь единственная девочка, которую я хотел бы пригласить, сейчас смотрит на меня.

Николь берет меня за руку и закрывает глаза:

– Это все так сложно. Я пока не хочу об этом думать.

Мне хочется вытереть руку – я боюсь, что она потная. Но ей, кажется, все равно. Николь иногда так делает: сидит с закрытыми глазами и держит меня за руку, как будто у меня есть какая-то волшебная сила, которая ей помогает. Мне это никогда не мешало и сейчас не мешает. Только теперь это ощущается как-то иначе, или, во всяком случае, мне хочется, чтобы это означало что-то другое.

– Эй! – кричит во все горло Райчел сверху, с лестницы.

Глаза у Николь широко распахиваются. Она выпускает мою руку и буквально отпрыгивает на другой конец дивана. Райчел спускается по лестнице с пустой бутылкой из-под кока-колы в руке.

– Что это вы тут делаете? Пойдемте к Рей. Мальчишки уже там. Я подумала: можно в одну игру поиграть.

Она смотрит на меня и улыбается.

– О чем задумался? – спрашивает Ниель. Глаза у нее открыты.

Я смотрю на ее руку, сжимающую мою, и улыбаюсь, качаю головой:

– Так, ни о чем. Кино посмотреть не хочешь?

– А ты не против, если я в душ схожу? Может, легче станет.

– Конечно, – говорю я. – Хочешь, поесть тебе что-нибудь соображу?

– Арахисовое масло и джем есть?

– Ага. Тебе какой: виноградный или клубничный?

Ниель рывком поднимается с дивана:

– Клубничный.

Когда она выходит из ванной, ее уже ждет бумажная тарелка, а на ней арахисовое масло, бутерброд с клубничным джемом и горсть чипсов «Доритос».

– Намного легче стало, – говорит Ниель и выбрасывает в мусорное ведро пустую бутылку из-под энергетика. Открывает шкафчик, ищет чашку, наливает в нее воды и садится на диван рядом со мной. – Красота! Спасибо, Кэл. – Набрасывается на еду так, словно неделю голодала. Ест аккуратно, но глотает не жуя.

– Только на меня потом не дыши, – поддразниваю я.

– А что? Запах арахисового масла с «Доритос» тебя не возбуждает? – говорит она, хрустя чипсами.

– Не особенно, – хмыкаю я.

И вдруг Ниель наваливается на меня и дышит в лицо. Я стараюсь не смеяться, задерживаю дыхание, отворачиваюсь. Она наклоняется ближе, я хватаю ее за руки, чтобы удержать на расстоянии. Она смеется и вырывается:

– Нюхай арахисовое масло с «Доритос», Кэл! Ты же хочешь, я знаю.

Я плюхаюсь на диван и оказываюсь у нее между ног, а ее руки держу над головой.

Ниель улыбается. Я не двигаюсь. Мне вдруг становится абсолютно фиолетово, чем там у нее пахнет изо рта, и я тянусь к губам, от которых только что уворачивался. Она высвобождает одну руку и проводит пальцами мне по волосам.

Я уже готов поцеловать Ниель, и тут она вдруг заявляет:

– Слушай, ты совсем зарос, давно пора подстричься. – И резко встает, чуть не врезав мне головой по губам. – Ой, а можно, я тебя подстригу?

– Ты хочешь подстричь мне волосы? – переспрашиваю я и сажусь на диван, обескураженный. Эту девушку рискованно пытаться поцеловать.

Ниель наклоняется над тарелкой и доедает свой бутерброд:

– Да. И обещаю, что сначала почищу зубы. У тебя есть машинка? Или ножницы? Или бритва?

Я не успеваю ответить, как она уже сорвалась с дивана и убежала в ванную.

– Никаких бритв, – решительно заявляю я – в голове у меня проносятся кровавые сцены. Я слышу, как Ниель гремит чем-то в шкафчиках в ванной.

Возвращается с черным пакетом, а в нем – электрическая машинка Эрика.

– Ножницы где? – спрашивает она и расстилает пакет на кофейном столике. Насколько мне помнится, я еще не давал своего согласия.

– У меня в комнате, в ящике стола, – говорю я и думаю: «Ничего страшного, если выйдет паршиво, сделаю ежик, как в школе».

Ниель возвращается с ножницами и катит перед собой мое компьютерное кресло.

– Садись, – командует она, поставив его на середину комнаты.

– А ты раньше кого-нибудь стригла? – спрашиваю я, усаживаясь в кресло.

– Не то чтобы стригла, но вроде того.

Это не ответ.

– То есть я так понимаю, что опыта у тебя нет?

– Ну да, – соглашается она и включает машинку.

Прикрывает мне плечи полотенцем, затем становится передо мной и разглядывает мою голову, проводя пальцами по волосам. Я зажмуриваюсь от ее прикосновений.

Но тут слышу, как зажужжала машинка, и глаза у меня сами распахиваются.

– Не открывай, – говорит она. – Не хочу, чтобы тебе волосы в глаза попали.

Теоретически я бы должен беспокоиться, но не беспокоюсь. И совершенно не важно, какая у меня получится прическа. Я готов сидеть тут весь день.

Машинка жужжит, я наслаждаюсь щекочущими прикосновениями пальцев Ниель – они скользят по моим волосам на шее, над ушами и, наконец, по бокам головы. Когда она выключает машинку, я медленно, сонно открываю глаза.

– Мне нравится, что они у тебя чуть-чуть вьются, – говорит Ниель и лохматит еще не остриженные волосы на макушке.

Я с трудом заставляю себя сосредоточиться на ее лице, когда она стоит так близко. Если смотреть прямо, упрусь взглядом в… в надпись «Креншо» на толстовке. Приходится изо всех сил удерживаться, чтобы не смотреть. Она меня мучает и даже не подозревает об этом.

Ниель берется за ножницы. Я кое-как перевожу дыхание, когда она заходит сзади. Нужно взять себя в руки, дышать глубже и думать о футболе.

Она стрижет мне макушку. Закончив, снимает полотенце и отходит подальше, чтобы полюбоваться на свою работу.

– А что, вроде бы неплохо получилось, – заявляет она, уперев руки в бока, и все смотрит не на меня самого, а исключительно на мои волосы. Кладет ножницы на столик, подходит ближе – так близко, что я чуть ли не носом утыкаюсь в ее толстовку, – и перебирает мои волосы пальцами. Я не могу удержаться. Кладу руки ей на бедра.

Ниель замирает у меня в руках, пальцы скользят по моим волосам. Я мягко притягиваю ее к себе так, что она почти садится мне на колено. Она все еще на меня не смотрит, но я внимательно гляжу ей в глаза – жду сигнала, что надо прекратить. Она глубоко вздыхает, буквы «Креншо» на груди вздымаются. А потом она гладит меня ладонью по щеке.

Я беру Ниель за руку и тут замечаю шрамы. Как будто она кулаком по маленькой бритве колотила. По всему ребру ладони идут короткие перекрещивающиеся полоски. Рука дрожит.

Сама она не двигается. Кажется, даже не дышит. Я прижимаю ее ладонь к губам, целую шрамы, которые она так старательно прятала. Ниель медленно встает с моих колен. Темные немигающие глаза нерешительно смотрят на меня. Я провожу ладонью по ее мягкой щеке. Глаза у нее закрываются от моего прикосновения, словно я задел выключатель.

Рот, наоборот, чуть-чуть приоткрывается в ожидании. Я не свожу взгляда с ее губ, пока не придвигаюсь так близко, что уже не вижу их. Только чувствую. Руки Ниель скользят по моей шее, я притягиваю ее к себе, прижимаюсь к ее мягким упругим губам, на которых чувствуется вкус мяты.

Провожу языком по ее губам, и они открываются. Поцелуй медленный, осторожный, но в нем чувствуется какой-то внутренний жар, и у меня напрягаются все мускулы. Я обхватываю ее за талию и целую чуть настойчивее.

Я всю жизнь ждал поцелуя с этой девушкой, и, сколько бы ни готовился к нему, это все равно оказалось бы потрясением. Внутри у меня все пылает. Не хочу, чтобы она уходила. Не могу дать ей уйти. А когда Ниель вздыхает, не отрывая губ от моего рта, я совсем погибаю. Это ад.