Чужая женщина - Соболева Ульяна "ramzena". Страница 8

Увидела его первый раз, когда он в квартиру эту переехал. Отец помог комод перенести из машины вверх по лестнице, потому что тот в лифт не вмещался, и сестра меня старшая в бок толкнула, когда я уставилась на мужчину в милицейской форме, широко раскрыв глаза. На то, как капли пота по его скулам катятся, и одежда насквозь промокла. Мышцы под загорелой кожей перекатываются словно у дикого хищника от напряжения перед прыжком. Красивый. Нет. Не потому что я влюбилась. А по-настоящему красивый. В самом общепринятом понимании. Такой, на которых женщины смотрят и тут же дышат чаще и взглядами провожают. Еще и в форме. Я была всего лишь тринадцатилетним подростком, и меня ослепило, я больше никогда и никого не видела, кроме него.

– Что рот раскрыла, Зарка? Мента никогда не видела? Между прочим, женатого! – и заржала. А я ее за это за волосы оттаскала. Сцепились тогда ужасно.

– Откуда знаешь?

– Кольцо, дура полоумная. Кольцо у него на пальце. Слезь с меня, психопатка.

Так мой мир и разрушился. Раскололся на осколки и посыпался к его ногам, к зеркально вычищенным ботинкам. А он даже не заметил, что я существую. Влюбилась я в него так, как в моем возрасте в актеров влюбляются или в певцов. Вот все мои ровесницы – в звезд, а для меня он звездой был. С первого взгляда крышу сорвало, и так ничего и не изменилось. Лерка, сестра моя, думала, что блажь это. Она старше меня на три года и каждый месяц любила кого-то другого до смерти. А потом так же высмеивала и терпеть не могла. Ей мои сопли-слюни и слезы по соседу-менту казались глупыми и ужасно забавными. Я всегда считала, что любить можно только один раз в жизни одного мужчину, и что, если не повезло, с другими все равно не получится.

Никого не замечала, ни одноклассников, ни тех, кто постарше. Я только Олегом бредила. Все про него знала: и каким парфюмом пользуется, и какие сигареты курит, и во сколько на работу встает, и на каком троллейбусе ездит туда, пока машину служебную не получил. Каждый день один и тот же ритуал – из окна смотреть, как он на работу уходит, как жена его (красивая, словно кукла) следом, бывает, выбегает отдает ему обед, который он забывает. Как целует его… а я глаза до боли закрываю, чтоб не видеть их вместе. Чтоб не знать, что у него она есть. В моих фантазиях это я к нему выбегала на улицу с бутербродами в пакете, и я целовала в губы жадно. И за два года ничего не изменилось, кроме того, что жена его перестала на улицу выбегать, и все чаще слышали из-за двери их квартиры, как скандалят они. Последний раз, когда с ним поздоровалась, долго поджидала у подъезда. Платье новое надела, волосы распустила и на плойку накрутила, а он даже не взглянул в мою сторону, буркнул «здрасьте» и лифт вызвал. Я тогда в слезах в ванную забежала и все волосы срезала почти под корень. В школе решили, что у меня вши, и все держались подальше, а мне плевать было. Что такое вши по сравнению с моим горем, с моим безответным помешательством?

– Ну, что молчим, а? Отвечать будем?

Смотрит исподлобья, пытаясь прочесть, о чем я думаю, но он никогда б не догадался, что я на него налюбоваться не могу, что впервые вот так близко вижу, и мне хочется, чтоб задержал и даже посадил, лишь бы его каждый день видеть.

– Зачем взяла кошелек?

– Голодная была.

– Врешь, Оскольская, ты до этого пообедала на деньги, которые мать дала. Зачем?

– Я уже сказала.

А он вдруг резко вперед подался, за шиворот меня схватил и к себе через весь стол перетащил.

– Я тебя, сучку малолетнюю, в колонию посажу, поняла? Мать за дверью плачет, отцу на работу звонили, а ты мне тут в несознанку играешь? Быстро сказала, какого хрена кошелек у Алферова украла? Навел кто?

Всхлипнула и вздохнула поглубже, потому что глаза его светло-голубые смотрю и в них отражение свое вижу. Выдохнуть не могу, меня ведет, как будто я на карусели лечу.

– Захотелось. Что вы орете на меня? Украла и все. Нет никакого смысла и подтекста. – а сама на губы его смотрю, – У вас губы пахнут мятой. – не знаю, зачем сказала. Сама не поняла, как вырвалось, а он от удивления разжал пальцы, и я сползла обратно на стул.

– Короче так, Зара…

– Зоряна я, а не Зара. Зара – это совсем другое имя.

– Плевать, хоть зорька ясная. Так вот, слушай меня внимательно, дура малолетняя. Ты сейчас отсюда вместе с матерью выйдешь, и чтоб не видел я тебя больше, ясно?

– Нет! Ничего мне не ясно! Я украла – накажите меня!

Я же перееду через месяц. Они же увезут меня в столицу. Пожалуйста! Как ты не понимаешь, что я перееду и не увижу тебя больше никогда?! Накажи. Посади меня за это. Сделай хоть что-то, чтоб они меня не увезли.

– Кошелек вернула – дело закрыто.

– Ннннет… не вернула. Я там сто рублей потратила. Меня задержать надо.

– Заткнись!

Рявкнул так, что я от неожиданности язык прикусила и на глазах слезы выступили.

– Заткнись, я сказал! Не до кошелька мне этого, ясно? Все, давай, вон пошла! Спасибо скажи маме своей и вали отсюда.

– Она вам денег дала, да? Поэтому вы меня отпускаете? Продажный мент, вот вы кто!

Теперь он уже меня не просто за шиворот схватил, а за затылок приподнял и в стену вдавил.

– Ты чего добиваешься, идиотка? Сесть хочешь? Ты на малолетке ноги протянешь в первый же день. Там таких отличниц, как ты, щелкают орешками. Зэчки оттрахают во все дыры и сделают из тебя подстилку.

Он говорит грубости пошлые и мерзкие, а у меня дух захватывает, и дыхание рвет. Все тело в его руках дрожит, и глаза закатываются.

– Пусть… я ведь в предварительном здесь буду… с вами рядом, да?

И тут с ним что-то происходит, пальцы медленно разжал и в глаза мне смотрит то в один, то в другой.

– Ты чокнутая?

Киваю и тоже на него смотрю, пальцами тронула ссадину на скуле, но он мою руку откинул.

– Чокнутая, да? Совсем больная? ВОН ПОШЛА!

Заорал прямо в лицо, потом схватил под руку и вытолкал в коридор.

Мать тут же ко мне бросилась, а я лицо руками закрыла и в слезы, на улицу. Только услышала, как она у него спрашивает:

– Все, да? Отпустили? Я же говорила она не виновата, нам переезжать скоро. Нервничает сильно. Подростку школу менять, а муж военный. Спасибо вам.

Господи, мама, что ж ты лезешь то во все, что ж ты все не то говоришь?

Теперь он меня замечал, но все равно не здоровался. Мимо проходил угрюмый и холодный, как насекомое какое-то мерзкое, путающееся под ногами, стороной обходил.

А я вслед ему смотрела, чувствуя запах спиртного и видя, как пошатывается, а потом из-за двери крики его жены и плач ребенка. Она тогда ушла вечером вместе с мальчиком, что-то крикнула ему и со всей силы шваркнула дверью и не вернулась. На меня посмотрела равнодушным взглядом и потащила сына вниз. Мальчик упирался, кричал, что хочет с папой остаться, она ему подзатыльника дала и в такси затолкала. Олег после нее ушел. А я осталась сидеть на ступенях, ждала, когда вернется. Хотела спасибо ему сказать, что отпустил, и извиниться за то, что про деньги сказала. Ничего ему моя мать не давала. Точнее, пыталась подсунуть, но он не взял. Я слышала, как они с отцом говорили об этом. И обо мне говорили, о будущем моем. О том, что отец договорился, чтоб меня в самую лучшую балетную школу взяли, а Лерочка, конечно, поступит на врача. Я ворвалась к ним и сказала, что ненавижу обоих. Что они мне этим переездом всю жизнь портят! Что только о Лерке и о себе думают.

Услышала, как машина подъехала, бросилась к окну в подъезде, и тут же сердце судорожно запрыгало в горле, и дух захватило. Приехал! Один! А потом вся радость испарилась, его шатало так, что он с трудом дошел до подъезда, уселся на крыльцо в куртке поверх голого тела и голову руками закрыл, и я бросилась вниз через ступеньку, чтобы помочь подняться наверх. У него рана на боку ножевая, и кровь сочится, течет по ребрам.

– О, Боже! Вы ранены! Промыть надо.

– Черт, ты кто, девочка? – спросил, поднимая на меня пьяные глаза.