Винс и Джой - Джуэлл Лайза. Страница 25

После обеда они вышли из ресторана и оказались в ослепительном осеннем дне, и Джордж предложил отправиться куда-нибудь погулять и поискать мороженое. Джой на мгновение вспомнила о воображаемой кошке воображаемых друзей и сразу согласилась. Пока они шли, неспешно направляясь в Грин-парк, Джой успела узнать, что Джордж – Водолей, его мама умерла, а отец был далеким, неприятным воспоминанием; что он купил свою квартиру в Стоквелле на наследство, полученное от матери, только-только расстался после долгих отношений с подругой, «полным психом», и у него была старшая сестра Мирабель, которая умерла в девятнадцать от передозировки героина.

Их с сестрой растила мать, они жили в красивом деревянно-кирпичном доме XV века с винтовыми лестницами, гобеленами и верхней открытой галереей, совсем рядом с Раем, в графстве Суссекс. С семи лет он учился в пансионе в Кенте, который ненавидел, особенно с тех пор, как его мать встретила чересчур смуглого, но добродушного агента по недвижимости по имени Лайонел и переехала с ним в Алгарви. Джорджу тогда исполнилось двенадцать, и с тех пор все каникулы и праздники пришлось летать через Ла-Манш и жить в пустынной квартире с мраморными полами в Фаро вместо красивого, уютного, покрытого коврами дома в Рае. Его сестра на дух не переносила Лайонела и отказалась ездить в Португалию на каникулах. Вместо этого она оставалась у подруги Женевьевы, совершенно безнадзорно живущей с полусумасшедшими родителями-художниками в захламленном, грязном доме в Челси, и именно там Мирабель впервые начала свои долгие, несчастливые отношения с наркотиками, засовывая голову в полиэтиленовый пакет и вдыхая выжатый туда суперклей.

К тому моменту как Джордж и Джой подошли к подножию лестницы, ведущей в Грин-парк, скучный и скромный человек, встреченный ею три часа назад, начал обретать цвет и глубину, и Джой все меньше и меньше беспокоилась об их несочетаемости и все больше старалась выяснить о Джордже Эдварде Поуле все, что возможно.

Возле парка они наткнулись на странно выглядевший в это время года фургон мороженщика. Джордж заказал рожок с вафлей, заявив, возможно неискренне, но с несомненным очарованием, что еще ни разу такое не пробовал и восторгаясь новой возможностью полакомиться еще незнакомым сортом. Джой предпочла маленькую порцию ванильного, и они продолжили бесцельно бродить, как бродят новые знакомые, которым нужно поделиться воспоминаниями за целую жизнь, анекдотами и мнениями за один-единственный день.

Джой не меньше десятка раз ходила на свидания с мужчинами, которым не терпелось поделиться своими историями и мнениями, которые не испытывали никаких угрызений совести, разговаривая только о себе и не задавая ни единого вопроса о ней; они говорили и говорили, пока она окончательно не теряла к ним интерес. Но с Джорджем все было иначе. Он говорил о себе мягким, мелодичным голосом, грамотно и красиво строя фразы и не добавляя лишних деталей. Он не вбивал ей в голову свои истории, словно домашнее задание, и не протягивал неуверенно, словно несвежее нижнее белье, но раскрывался перед ней, страница за страницей, словно прекрасно написанная, увлекательная книга.

Пока он говорил, она подсознательно начала его совершенствовать: контактные линзы вместе дурацких очков, хорошая короткая стрижка, новый гардероб: может, кожаная куртка или кашемировое пальто. Она представляла, как положит ему на голову пальцы и как следует взъерошит прилизанные волосы. Представляла, как аккуратно снимет очки, положит на землю и растопчет своими ботинками.

Они сидели на деревянной скамейке у пруда в саду Букингемского дворца, и Джой заметила, что они тесно прижались друг к другу. Рука Джорджа почти касалась ее руки. Но это не казалось ей неудобным или неловким. Она посмотрела на его ладони, лежащие на коленях, и решила, что эта лучшая его часть – большие и крепкие, с квадратными кончиками пальцев и почти без волос. Можно простить мужчине множество недостатков, если у него достойные руки, решила Джой.

Он задавал ей вопросы, и она рассказала о своем рождении в Сингапуре, вполне обычном детстве, неприятных родителях, трех годах в Бристольском университете, дрянной работе, недавних отношениях и новой соседке. А пока она говорила, он смотрел на нее, словно она была самой прекрасной из когда-либо встреченных им женщин.

Когда начало темнеть, они решили продолжить вечер, найти какое-нибудь теплое место и выпить. На глаза им попался Институт современных искусств, где до этого Джой уже бывала дважды – первый раз в четырнадцать лет, с Киреном, на концерте Orange Juice, а второй – девятнадцатилетней первокурсницей, когда она приехала в Лондон на выходные в компании перевозбужденных и полупьяных студентов. Джой нравилось возвращаться куда-нибудь через много лет – это позволяло ощутить ход времени и перспективу собственного существования. Она попыталась вспомнить четырнадцатилетнюю девочку, переступая порог здания с Джорджем Поулом, попыталась вспомнить, что было на ней надето, как они сюда добирались, что она пила, но вспомнила лишь одно: как она пялилась на Эдвина Коллинза и мечтала, чтобы он был ее парнем вместо несчастного Кирена.

Они сидели на барных стульях вокруг высокого стола и потягивали из бутылок крафтовое пиво, а со всех сторон до них доносилась болтовня и эмоции людей, посвятивших воскресное утро приобщению к культуре и знаниям, а воскресный полдень – стремлениям к барной стойке. Они обсудили было возможность сходить в кино, но так никуда и не собрались, предпочтя просто сидеть и болтать.

Он еще рассказал ей про свою «чокнутую» бывшую, маниакально-депрессивную учительницу физкультуры по имени Тара, которая однажды вырубила его бейсбольной битой и обвиняла в интрижках со всеми знакомыми женщинами. Джой, в свою очередь, рассказала про Алли и его решение уехать из Лондона без нее и еще о парне, которого она напрасно прождала у Швейцарского центра вечером в среду. Еще она рассказала о том, что каждый встреченный ею с четырнадцати лет мужчина в том или ином смысле оказывался огромным, душераздирающим разочарованием.

К девяти они решили, что достаточно пьяны для воскресного вечера, и побрели к ближайшей станции метро, а когда настало время прощаться, Джой снова почувствовала себя неловко, осознав, что находится на свидании с мужчиной, который мало ее привлекает. Он попытается поцеловать ее? Если да, то как ей себя вести?

– Ну, – с улыбкой начал он, глядя на нее с явным удовольствием. – Совершенно неожиданно я провел прекрасный день. Правда, было здорово.

– Я тоже, – ответила она, решив про себя, что не будет его целовать, подсознательно принимая недоступный для любых физических контактов вид.

– Позволь сказать, – продолжил он, пристально глядя на Джой, – не пойми меня неправильно, но ты явно недооценила себя, рассказывая о своей внешности по телефону на той неделе. У тебя совсем не резкие черты. Скажу даже, что они наименее резкие из всех, что я видел. А я, имей в виду, повидал в свое время немало остроносых девчонок. Нет, я бы скорее назвал тебя… – несколько секунд он рассматривал ее лицо, – изысканно, захватывающе красивой, словно прекрасная фарфоровая чашка. Если можно так выразиться.

Сказав это, он не покраснел, не рассмеялся, не проявил ни малейшего признака смущения, просто смотрел на нее с каким-то изумлением, словно коллекционер, неожиданно обнаруживший лучший и прежде не виданный им шедевр любимого художника.

– Ой, – рассмеялась Джой, – спасибо. Чудесные слова.

– Если ты не против, я позвоню на следующей неделе. Но только если ты хочешь.

– Да! – ответила она, привыкшая к свиданиям, заканчивающимся неловкими, двусмысленными фразами и неясными намерениями. – Конечно, ты можешь мне позвонить. Буду очень рада.

На его мягком лице появилась широкая улыбка, он взял ее ладони и сжал их.

– Хорошо, – с чувством произнес он, вложив в это слово все его значение, – я очень счастлив. – Он просиял, и она, странным образом заразившись его радостью, просияла в ответ. – Ну, тогда я пошел. Позвоню тебе. Может, в середине недели – скажем, в среду? Пойдет?