Большая игра - Сапожников Борис Владимирович. Страница 42

– Смотрю, вы не из стеснительных, – заметил граф без тени иронии.

– Проведи вы с мое в казармах игроков, – ответил я в том же серьезном тоне, – привыкли бы переодеваться при других. Меня трудно смутить.

– Меня тоже.

Слуг он явно в расчет не брал. Скорее всего, это были его крепостные, которых он и за людей-то вряд ли считал.

Пожилой астроном Струве предпочел старомодный костюм, в котором я видел его еще в Астрахани. Тяготы путешествия никак не сказались на нем. Несмотря на довольно почтенный возраст, он легко переносил и дневную жару, и ночной холод, и путешествия верхом на верблюде – от конной поездки отказался по вполне понятным причинам, – и ночевки в палатке. Вот и сейчас он бодро шагал рядом с нами, не отставая ни на шаг.

Такой вот троицей, если не считать идущей следом вереницы нагруженных подарками слуг, мы подошли к воротам Хивы. Стоявшие на страже воины хана в богато расшитых халатах, при саблях, луках с полными стрел колчанами и щитах с бронзовыми клепками опирались на длинные копья. Из-под тюрбанов свисали на лица кольчужные бармицы. Эта парочка не походила на тех разбойников, что окружали наш лагерь, однако вид их не мог бы обмануть и слепого. Лица были столь же хищными, как и у иных воинов хивинского хана, просто эти одеты и экипированы намного лучше. Они пропустили нас в город без единого слова, отворив калитку в массивных, явно выдержавших не одну осаду воротах. Правда, пришлось вскоре приоткрыть и сами ворота – ведь один из богатых подарков хану – роскошный белый, как снег, жеребец, в калитку бы не протиснулся.

С другой стороны крепостной стены нас уже ждала весьма внушительная встречающая делегация. Возглавлял ее не то визирь, не то еще какой высокий чин. Вел он себя без обычного на Востоке подобострастия перед гостями, но и без показного высокомерия, как будто самим поведением своим подчеркивая – судьба наша еще не решена и находится в руках хана.

Мы расселись в ожидающие нас паланкины, довольно вместительные – в каждый влезло по пять человек. Так что своими ногами пошли во дворец лишь несколько слуг, ведущих на поводу жеребца, остальные же вместе с дарами отправились в достаточно комфортных условиях. Ехали вместе с визирем. Полуголые дюжие рабы подхватили наши паланкины и мерно зашагали ко дворцу.

– Заметьте, как плавно и ровно несут нас, – произнес визирь, очень хорошо говоривший по-русски, хотя и с заметным акцентом, делающим его слова резкими и звонкими, будто удары бича. – Их специально тренируют группами по четыре человека, и всю свою жизнь они проводят вместе, расставаясь лишь на весьма короткое время. Когда один из них умирает или становится по той или иной причине не способен больше носить паланкин, все они получают свободу.

– Что же тогда мешает им, – спросил я, – выбрать сразу одного, сговориться и покалечить его, чтобы стать свободными поскорее?

– А что им делать с этой свободой? – философски заявил визирь, разведя руками. – Они же ничего не умеют – только носить паланкины.

Во дворце хана нас встречали столь же ровно – без подобострастия, но и без высокомерия. Показывали уважение к послам сильного соседа, однако намекали, что гости мы не самые желанные. Мы поднимались по бесконечным лестницам, шагали длинными коридорами, открывались многочисленные двери, тут же закрывающиеся за нашими спинами. И всюду, на каждой лестничной клетке, на каждом повороте коридора, с обеих сторон массивных дверей стояли воины в расшитых халатах и при полном наборе оружия степняка. Даже без дипломатического чутья графа Игнатьева я понимал – так хан демонстрирует нам свою силу.

Наконец вошли в просторный зал, пол которого был устлан мягкими коврами. В дальней стороне его стоял высокий деревянный трон, украшенный затейливой резьбой. По всей поверхности его разбегались перемежаемые цветочным орнаментом буквы восточной вязи. Какой именно это язык, понять я, конечно, не мог, но был уверен, что это избранные цитаты из Корана.

По обе стороны от трона толпились люди – многочисленные придворные хана, среди которых сновали слуги с едой и напитками. Я обратил внимание, что последние имели славянскую внешность. Это были рабы из числа захваченных в наших приграничных деревнях. Еще один знак, но, что он выражает, я ответить затруднялся.

Аудиенция у хана длилась для меня невыносимо долго. Игнатьев говорил с Саид Мухаммедом на его языке, не вставив ни единого русского слова. Лишь когда он указал на меня, произнеся несколько слов, я понял – граф представляет хану, и поклонился столь же низко, как и сам Игнатьев. Спина, как говорится, не переломится, а хуже уж точно не будет. После этого оставалось лишь стоять да разглядывать хана и его присных. В общем-то ничего особенно интересного или удивительного не увидел – и хивинский хан, и его приспешники выглядели именно такими, какими представляешь себе «восточных людей», конечно, со скидкой на богатство и статус. Хан был тучен, вальяжен, чувствовалось, что он тут хозяин, единственный и безоговорочный, и власть держит в стальном кулаке. Правой рукой он опирался на кривую саблю, поглаживая толстыми, унизанными перстнями пальцами ее эфес. Левая же, как прикованная, покоилась на колене. Ради интереса какое-то время наблюдал за ней, однако мне это занятие наскучило прежде, чем хан шевельнул хотя бы пальцем. Даже чтобы погладить бороду, он отпускал эфес сабли, который тут же подхватывал находящийся рядом придворный. Последний не являлся рабом, что было видно по его одежде и манере поведения. Видимо, занимаемая должность при дворе хана была достаточно престижной.

Все время аудиенции Игнатьев и мы со Струве почти не двигались. Лишь в середине хан остановил речь графа и произнес короткую фразу. После этого слуги внесли мягкое кресло, и пожилой астроном, которому было тяжко так долго находиться на ногах, опустился. Игнатьев поблагодарил Саид Мухаммеда от лица Струве и продолжил свою речь. Второй раз граф заставил хана отреагировать на свои слова, когда предложил ему дары. Слуги графа поставили перед троном Саид Мухаммеда ларец с золотыми монетами и драгоценностями, положили перед ним несколько искусно сработанных сабель и конскую упряжь. Отдельно Игнатьев остановился на последнем подарке – рассказывал о достоинствах белоснежного жеребца. Хан одобрил дары, но ни к одному не прикоснулся и пальцем, велев унести их в сокровищницу. Этим процессом руководил расторопный визирь.

Наконец Саид Мухаммед вынес свой вердикт. Говорил он не слишком долго и, судя по не очень длинным фразам, без восточных витиеватостей. Он произнес несколько коротких фраз, прозвучавших как лязганье стали, и вскинул правую руку, указывая нам на дверь. Струве тут же поднялся с мягкого кресла, мы, все втроем, снова низко поклонились хану и покинули его дворец.

Водили нас теми же коридорами, где через каждые десять шагов стояло по солдату. Впереди уверенно шагал визирь, отлично ориентирующийся во всех хитросплетениях дворца. Однако до ворот города провожать не стал. Уже без него погрузились в паланкины, и рабы медленно и плавно понесли нас к городской стене.

– Я так понимаю, аудиенция закончилась не в нашу пользу? – осторожно поинтересовался я у Игнатьева.

Тот всю дорогу хранил совершенно непроницаемое выражение лица, по которому никак не догадаешься, что же творится у графа на душе.

– Верно, – кивнул он. – Хан принял наши дары, но освободить рабов отказался и выкупить их тоже не дал. Заявил, что не хочет терять деньги, которые можно заработать на свободной продаже каждого по отдельности. Предложил мне остаться и принять участие в торжище. А кроме того потребовал, чтобы мы возвращались и не продолжали путь в Бухару. Намекал на то, что Якуб-бек узнал об экспедиции и обязательно нападет на нас.

– А кто такой этот Якуб-бек?

– Обыкновенный бандит, – с ненавистью в голосе ответил граф, – хотя талантливый, этого я не признать не могу, он наш давний враг в этой части света. Давно уже портит нам кровь, нападает на караваны и даже форты, несколько раз пытался отбить принадлежавший ему город Ак-Мечеть, но терпел поражение. К тому же у него счеты лично ко мне, на что особенно упирал Саид Мухаммед, предостерегая от продолжения путешествия.